Алексей Павлов - Казак Дикун

Царь не утвердил проект. Через два года выяснилось немало старшинских злоупотреблений, общий тонус наказаний рядовых казаков смягчился. И все равно относительно основных вожаков бунта царь остался отнюдь не милостив. Он приказал «Дикуна, Шмалько, Собокаря и Полового' высечь кнутом, поставить знаки и послать на крепостную работу в Сибирь, а прочих оставить без наказания свободными». Разумеется, без всяких компенсаций и реабилитаций, как будто их более чем двухлетнее заключение вообще ничего им не стоило.

Теперь Дикун сам ушел из жизни, до свершения над ним позорной процедуры приговора. Второй лидер движения за права сиромы Осип Шмалько тут же был водворен в Екатеринодарскую тюрьму и тоже до суда скончался. В начале ноября 1800 года публичной экзекуции подверглись Собокарь и Половый. Распластанные на «кобыле» — деревянной лавке — и накрепко привязанные к ней веревками, они получили по 71 удару тяжелым ременным кнутом, которые с профессиональным усердием на

носил дюжий палач Крюков, специально командированный из Акмечети, ибо в самой Черномории никто из казаков не пожелал исполнить роль палача. Затем одного в ноябре, другого в декабре порознь отправили в Омск на строительство крепостных сооружений.

За всю войсковую камарилью Черномории, недобросовестное командование Кавказской оборонительной линии, Астраханской морской базы и в целом экспедиционного корпуса ответчиком был сделан подполковник Иван Чернышев, перенесший и сам немало мытарств, принявший в обратный поход на Кубань вконец измотанный половинный состав войсковой казачьей группы. Вина за ним, конечно, нашлась: отлучка от команды при возвращении с Каспия, непринятие мер к сотнику Черкащенко и хорунжему Холявко за присвоение ими казенных порций вина. Чернышев и названные офицеры лишались воинских чинов и званий, ссылались на поселение в Тобольск. Игнат Кравец, «поноситель» знамени — упекался подальше, в Восточную Сибирь.

Получалось, что судебный приговор свалил в кучу и правых, и виноватых, овец и козлищ, агнцев и демонов. Ни у кого из высшей знати, кастовой офицерской элиты за преступное отношение к воинам — черноморцам ни один волос с головы не упал. Котляревский, наломав дров, сам запросился в отставку и ее получил. Обремененный громадой сотворенного зла по отношению к Дикуну и его товарищам незадачливый атаман и сам закончил свой жизненный путь еще до прибытия опальных черноморцев в Екатеринодар — 18 февраля, то есть спустя два дня после смерти Дикуна в Бериславе.

Судьба — индейка сыграла и с ним недобрую шутку. Она явилась к нему, как роковое возмездие за его вероломство и жестокость. Разница была в том, что он умер старым, на седьмом десятке лет, а те, кого он поставил под чудовищный меч «правосудия» — все были молодые, полные надежд и чаяний люди.

Для истории же сохранилась еще одна, определяющая разница: дело Дикуна и его товарищей — светлая страница в борьбе за народную свободу и счастье, ярость войсковой старшины любой ценой удержать свое господство и привилегии — черная хмара безвременья на пути к лучшему будущему Черноморского, позднее — Кубанского казачества.

После трагических смертей Дикуна в Бериславе, а его сподвижника Осипа Шмалько в Екатеринодаре и ссылки в Сибирь Собокаря и Полового брожение среди черноморцев не прекратилось. Весна наступила, дни жаркие пошли в поле и на рыбной путине, а люди все никак не могли. отвлечься от последствий волнения казаков. В апреле 1800 года Васюринский курень вдруг облетела невероятная весть:

— Дикун‑то Федор жив. В курене объявился.

Некоторые даже адрес указывали:

— У Кодашей он остановился.

Другие поправляли:

— Нет, он у своего друга Никифора Чечика квартирует.

А сторонний пришелец и в самом деле доставил васю — ринцам удовольствие лицезреть себя:

— Я — Дикун, спасся от смерти. Вот вам крест.

И молодой парубок с темно — русым чубом, в поношенной свитке, усердно крестился по православному обычаю, продолжая свою речь:

— Надо подниматься всем миром за наши права, идти в Екатеринодар, а там требовать изменения порядка наделения и пользования землей, участия в охране кордонной линии всех и каждого без хитростей богачей, которые посылают вместо себя наемных подставных лиц, либо вообще уклоняются от несения кордонной службы.

В том же тоне осуждал он власть предержащих за несправедливости при выделении лесных делянок для порубки и заготовки древесины, при продаже соли и пользовании другими благами, дарованными всему войску Грамотой Екатерины II, да почему‑то мало соблюдаемой в повседневной жизни. Уж больно похож был предмет разговора на дикуновский, который вел незнакомец. Оттого и признали его васюринцы за подлинного Федора Дикуна.

Однако, к их разочарованию, вскоре выяснилось, что под именем и фамилией их широко известного земляка- бунтаря к ним пожаловал с малой родины Осипа Шмалько, из Незамаевского куреня казак Кадырмага. От великого конфуза самозванец ретировался и больше не возникал перед васюринцами, не соблазнял их выступать против старшины.

Факт прискорбный. Но он говорил о том, что почва для недовольства людей не устранена, что в Войске Черноморском требовалось наводить надлежащий порядок, без

чрезмерных перепадов в благосостоянии всех слоев казачьего общества.

* * *

Прошло более десяти лет. И однажды весной в пору майского многоцветья природы в Бориславе появилась молодая приезжая женщина с девочкой — подростком, приходившейся ей родной дочерью. В скромном, опрятном наряде молодайки что‑то было от старинной малороссийской моды, но кое‑что уже прибавилось и от веяний нового девятнадцатого века. Расшитая по вороту, рукавам и переду белая блузка уже не выделялась у нее большими размерами, а соответствовала стройной фигуре, столь же ладно смотрелась на ней легкая кремовая юбка без излишних оборок и чрезмерной длины. Мать со вкусом нарядила и свою дочку, водрузив у нее вокруг головы изящную узорчатую ленточку.

У женщины в городе проживала дальняя родня, и она проездом остановилась ненадолго здесь перед тем, как продолжить свой путь на гостевание в центральную Россию, к родителям мужа — подпоручика, погибшего в последней войне с Турцией в 1807 году. Она вышла за него замуж, когда ее ранние девичьи грезы о своем суженом развеял ветер суровой действительности. Мы ведем речь о Наде Кодаш.

В год смерти Федора Дикуна она связала свою судьбу с молодым русским офицером, служившим в гарнизоне Усть — Лабинской крепости. Надя переехала к нему, в Усть- Лабинской у нее родилась дочь. Вместе навещали Надиных родителей в Васюринском курене. Возможно, семейное благополучие Надежды продолжалось бы и дальше, не случись новой войны. Черноморское войско выставило несколько казачьих формирований, часть регулярных русских войск снялась с кордонов и направилась в район боевых действий. Там оказался и муж Надежды Кодаш, вскоре погибший в одной из ожесточенных штыковых атак.

Надя никогда не забывала о своей первой юной привязанности и симпатии к Федору Дикуну, о чем знал и ее супруг, понимавший, сколь чисты и светлы были ее нерасцветшие чувства. При жизни мужа, когда Надя впервые ездила с ним к его родителям, она вместе с ним разыскала в Бориславе на городском кладбище одинокую могилу бунтаря — черноморца. В тот раз семейная пара оби

ходила могилу дерном, невысокой оградкой, обновила деревянный крест.

— Так будет по — христиански, — сказала Надежда своему супругу.

Тот во всем ее поддержал:

— Для памяти достойного человека стараемся.

Теперь Кодаш отправилась на кладбище с подросшей

дочерью. Посмотреть, постоять, подумать о прошлом, оживить воспоминания о своем земляке, искателе правды и мученике, заодно почтить память и своего законного мужа, прах которого она не знала, где покоится.

Положила на могилку черноморца скромный букетик незабудок. Молилась и дочку свою наставляла:

— Чти усопшего казака Федора Дикуна и своего убиенного отца — воина. Они за казацкую долю и государство российское свои жизни отдали.

На глазах появились слезы, женщина часто прикладывала к ним батистовый платочек.

— Не плачь, мамо, — просила дочь. — Дядя Федор и мой папа — они, как святые. Их не должны забыть Бог и люди.

Права была девочка: память о Федоре Дикуне жива до сих пор. В современной станице Васюринской проживает двенадцать тысяч сельских тружеников. Для многих районов Краснодарского края поставляет свою продукцию коллектив мощного индустриального предприятия — завода железобетонных изделий. И нет в станице человека, кто не знал бы о ее далеком и близком прошлом, кого не волновал бы образ казака — сиромахи Федора Дикуна, первым в Черномории возглавившего массовое восстание бедноты против угнетения и несправедливости.