Евгений Салиас - Петровские дни

— Всё прахом пошло, — заявил он, не войдя, а вкатившись к нянюшке.

— Что прахом? Как прахом?

— Всё! Ваш Павел Максимович из-за своей вдовы треклятой…

И Кузьмич объяснился.

— Посиди, мой родной. Посиди. Я сейчас всё узнаю и ответ тебе дам.

И Марфа Фоминишна пошла к барыне.

— Павел Максимович начудил, — заявила она. — Из-за Маловой. Был у князя Александра Алексеевича у самого. Начудил.

— Что же такое? — оробела Анна Ивановна.

Марфа Фоминишна объяснила, что знала.

Анна Ивановна взволновалась и, вскочив с места, выговорила:

— Погоди здесь. Я сейчас пойду всё расскажу Петру Максимовичу. Так нельзя.

Квощинская вышла быстрой походкой из комнаты и через минуту была в кабинете мужа.

— Вот что ваш братец проделывает! — воскликнула она, ворвавшись к мужу. И затем женщина объяснила мужу всё то же.

— Да, безобразно. Совсем неблаговидно. Из-за поганой бабы расстраивать свадьбу племянницы! — заявил Пётр Максимович, тоже взволновавшись.

— Конечно, нехорошо. Грех и срам. А нам, почитай, несчастие. Из-за прихоти старого кота… пострадает наша Танюша.

— Кота? Что вы, Анна Ивановна? — укоризненно произнёс Квощинский, — Обождите, Я сейчас пойду и с ним переговорю.

И через минуту Пётр Максимович был у брата во флигеле, объясняя ему последствия всего, что произошло. Павел Максимович выслушал всё и смутился.

— Я не потерплю, чтобы племянница из-за меня пострадала! — выговорил он решительно.

Однако Квощинские не знали, что делать и что, собственно, предпринять, решили только не говорить дочери.

— Обождём, увидим, — решили они. — А Тане ни слова.

В тот же день, в сумерки, Сашок, не спросясь Кузьмича, поехал тоже переговорить и потолковать о беде. И произвёл переполох в доме.

И мать, и отец, и нянюшка тщательно скрыли всё от молодой девушки. Таня продолжала прыгать от счастья.

Когда Сашок немедленно приехал и без доклада лакея вошёл в гостиную, то через мгновенье к нему вышла не Анна Ивановна, а Таня. Девушка как бы выпорхнула из своей комнаты и прилетела на встречу к возлюбленному улыбающаяся, сияющая и, как всегда, румяная от смущения.

— Мама сейчас придёт. Я вас в окно увидела и послала ей сказать, — вымолвила она уже строго, как бы заранее объясняя свой нескромный поступок: являться одной к молодому человеку и жениху.

Сашок стоял среди комнаты, совсем по выражению: "как ошпаренный цыплёнок", расставив ноги, опустив голову, растопырив руки.

— Что вы? — воскликнула Таня. — Что вы, Александр Никитич?

— Татьяна Петровна! Мы несчастные.

— Мы? Несчастные? Мы?

— Да мы с вами несчастные. Всё повернулось кверх ногами. Нам только умирать остаётся.

— Почему? Что вы?

— Да разве вы не знаете?

— Что такое? Говорите, ради Господа!

— Дядюшка согласия не даёт!

— Дядюшка? Не даёт? Что же такое?

Сашок не ответил и, стоя в такой же беспомощной позе, вдруг полез в карман камзола. Вынув платок, он поднёс его к лицу и стал утирать глаза.

— Александр Никитич, — тихо и пугливо произнесла Таня.

Сашок только фыркнул в ответ и заплакал ещё шибче.

Таня начала тоже плакать, пошарила в кармане, не нашла платка и стала утирать слёзы рукавом…

— Говорит… Говорит… — начал Сашок, всхлипывая. — Говорит, что ни за что, никогда…

Но вдруг раздался страшный, пронзительный крик на весь дом.

Вскрикнула Таня… И замертво повалилась на пол… Отец и мать бросились в залу…

И весь дом заходил ходуном. Горя уже не было, а был один общий перепуг…

Все, сбежавшись, прежде всего унесли лишившуюся чувств девушку к ней в спальню, а затем послали за доктором.

Пётр Максимович вернулся к себе, не позвав Сашка.

Анна Ивановна, конечно, не отходила от дочери и говорила: "Бедная ты моя, бедная".

И Сашок, совершив переполох, поехал домой. "За делом приезжал!"

Ввечеру Сашок сидел у себя в спальне, грустный, с красными глазами, с тяжёлой головой. Кузьмича не было дома. Он опять куда-то пропал. Среди тишины в комнатах послышался шорох. Конюх Тит появился на пороге спальни и остановился, видимо, смущённый своей дерзостью.

— Что ты? — бесстрастно, как человек, которому от горя не до мелочей обыденной жизни, произнёс Сашок.

— Я к вам… По делу к твоему сиятельству. Прости, Александр Никитич, — заговорил Тит. — Я из любви. Ей-Богу. Сейчас умереть, коли лгу. Жалостно мне смотреть. Ну вот я по любви и положил прийти.

— Ну что же тебе! — воскликнул Сашок. — Ты совсем чурбан! Нешто можешь ты меня утешить, что ли?

— Могу.

— Что-о?! — протянул Сашок, удивлённый глупостью малого и рассерженный.

— Могу. Прямо обещать не могу. А всё-таки испробовать могу. Дозволишь?

— Что? Олух! Что тебе дозволить!

— А вот чтобы выгорело дело, стало быть, желание твоего сиятельства на лад пошло. Может быть, у меня через бабусю и выгорит дело. Только разреши.

— Пошёл вон! — вспыхнул Сашок.

— Ты не серчай. Ей-же-ей! Пред Господом Богом божусь, что бабуся барыньке одной скажет всё, пояснит. А барынька своей приятельнице, а энта у самой служит у царицы. А потому может князю Александру Алексеевичу всё сказать, попросить. Барыня бабусе сказывала: какое, сказывала, у тебя дело, старуха, ни будет, ты мне говори, а я для тебя всё сделаю. Ей-Богу, Александр Микитич, не вру.

Сашок помолчал, глядя в лицо своего конюха, и вдруг ему показалось, что молодой малый не дурак и не безумный, а только не умеет объясняться толково. Он встал и, подойдя к Титу, засыпал его вопросами. Тит отвечал толково. Выведал что-то удивительное.

— А приятельница этой самой барыни при царице состоит? — спросил наконец Сашок в третий раз.

— То-то, да!

— И обещала твоей бабушке через эту приятельницу всё, что ни спроси, сделать?

— Ну да. Вот я и говорю твоему сиятельству, — начал Тит, но Сашок перебил его:

— И выходит толк из того, что твоя бабушка эту барыню просила?

— Завсегда! — оживился Тит. — Как по щучьему веленью. Раз было про огород… А там Матюшка на волю вышел, хоть господа его, Орловы, не хотели.

— Погоди болтать, — сказал Сашок и стал снова расспрашивать конюха. Наконец, поразмыслив, молодой человек вспомнил пословицу: "утопающий за соломинку хватается", и соломинка, бывает, помогает. И Сашок решил, чтобы наутро Тит шёл к своей старой прабабушке, всё ей рассказал и просил помочь. "А там будь что будет!"

Наутро парень был уже в Петровском и, расцеловавшись со старухой и с сестрой, тотчас же заявил:

— Ну, бабуся, я к тебе с поклоном! Что хошь делай, а помоги! Коли поможешь, то моё тебе будет вечное спасибо.

— Что такое? — удивилась Параскева.

— А вот, слушай!

И Тит подробно рассказал всё, что произошло в доме: как князь баловался, барыньку в карты выиграл, как за этой барынькой приезжал её благодетель, клянчил, просил князя отпустить её, а князь упёрся: выиграл — и шабаш! А там слово за слово они шибко разругались. Затем Тит описал подробно и даже картинно, со слов дворовых людей князя, как приезжала важная барыня в карете — тоже княгиня да ещё и генеральша и как она не только криком кричала в доме, всех ругала и поносила, а чуть не дралась и чуть самого князя не треснула. Собиралась тоже зачем-то ворота ломать.

Параскева таращила свои старые глаза и головой качала.

Затем Тит ещё подробнее передал, что приключилось вследствие ссоры князя с княгиней, как ему пришлось уступить и у него чуть не силком выигранную барыньку увезли. Оказалась она сестрицей генеральши.

— А в конце концов, — прибавил Тит, — мой Александр Мититич чуть не разливается, плачет. Благодетель-то, выходит, который князю всяких продерзостей наговорил, — родной дядя его невесты. Князь теперь на дыбы: не хочу, чтобы женился! Квощинские господа всё разливаются, а коли не разливаются, то так горюют, что смотреть жалко. А Александр Микитич ничего не может. Дядюшка приказывает — плюнь на них и женись на другой. А эта другая верхом на стуле катается! Ну, ради Создателя, помоги! Я вот тебе в ножки поклонюсь!

И Тит, привстав, действительно согнулся, тронул пальцем пол. Лицо его было не только серьёзно, но неподдельно грустно.

— Помоги, бабуся!

— Да что ты, дурак! Белены там в Москве объелся, что ли? Как же я помогу?

— Можешь, бабуся! Помнишь ты, что мы рассуждали про Матюшкину волю, что всё это твоя барыня московская состряпала, потому что недалече от царицы состоит. Ну вот ты опять помоги!

— Да как, глупый?

— Повидаешь её, скажи ей! Когда ты её повидаешь?

— Да, должно, скоро опять повидаю.

— Ну вот и скажи! Всё, что я тебе расписал, ты и ей распиши. Да и проси. Хоть в ноги кланяйся!

— Да о чём, дурак?

— Да о том, бабуся, чтобы она своей важной-то приятельнице сказала, а чтобы та князя уломала, чтобы он разрешил Александру Микитичу жениться на барышне Квощинской.