Леонтий Раковский - Адмирал Ушаков

И в это время, когда у Ушакова не хватало сил даже для осады Корфу, он получил письмо от английского адмирала Нельсона из Неаполя:

«Я еще ничего не слышал о взятии Александрии турецкой и русской эскадрой совместно с моим дорогим другом капитаном Гудом, оставленным мною в качестве руководителя».

И в конце назидательно прибавлял:

«Египет должен быть первым объектом, Корфу — вторым».

Ушаков, прочтя это наглое письмо, только усмехнулся: уловка была очень уж проста! Нельсон не хотел, чтобы русские овладели Корфу. Для него было бы приятнее всего, если бы русские совсем ушли оттуда, оставив одних турок! Тогда бы Нельсон послал один какой-либо корвет в Корфу, а потом, когда крепость не выдержала бы многомесячной турецкой блокады и в конце концов сдалась, Нельсон кричал бы на весь мир, что только англичане взяли неприступный Корфу. И потребовал бы себе львиной доли дележа.

Ушаков давно раскусил этого лорда и не собирался следовать коварным советам Нельсона.

А Нельсон, не хуже Али-паши, действовал на два фронта. Вместе с письмом Ушакову он послал письмо Кадыр-бею:

«Я надеялся, сэр, что часть соединенной турецкой и русской эскадры пойдет к Египту, первой цели войны для оттоманов, а Корфу — это второстепенное соображение».

Он надеялся на своего старого друга, секретаря государственного Дивана, Махмут-Раиф-эфенди, который был предан англичанам и писал Нельсону чаще, чем султану.

Но прямодушный Кадыр-бей не скрыл этого коварного письма от своего русского союзника, и происки Нельсона остались без результата.

Ушаков приложил все усилия к тому, чтобы сделать блокаду острова полной. Он устроил на Корфу две батареи, на южном и северном берегу. В крепости чувствовался недостаток в продовольствии. Французы выходили грабить окрестные деревни, и батареи сильно мешали им в этом.

Но и в эскадре продуктов тоже становилось все меньше и меньше, а работы у русских моряков все прибавлялось. Утомляли бесконечные разъезды, особенно ночные. После вечерней зори вооруженные гребные суда посылались в дозор. Отряды из кораблей и мелких судов крейсировали в проливах, не позволяя крепости сноситься с албанским берегом. Кроме того, надо было доставлять на батареи провизию и снаряды.

Больше всего изнуряла русских промозглая, сырая, дождливая зима. Пронзительно-холодный ветер и беспрерывный дождь пробирали насквозь всех, кому приходилось стоять на открытом месте. Люди не успевали просушить одежду. Русские проклинали эту южную зиму:

— Ну и зима, будь ты неладна!

— У нас зима — мороз, солнце, а тут экая грязь да слякоть…

— Рождество на носу, а здесь дождь и холодина, как в покров!

В эскадре появились простуженные.

Ушаков, всегда заботившийся о здоровье матросов, не забыл о нем и здесь. Он приказал купить албанские капоты-бурки из толстого сукна. Бурка хорошо защищала от дождя и холода и могла служить одеялом.

Чтобы не тратить даром времени, Федор Федорович осмотрел с Кадыр-беем бывшее венецианское адмиралтейство в порте Гуино. Адмиралтейство находилось в пяти верстах к западу от крепости. Так как французы не смогли защитить Гуино, то они разрушили все здания, а строившиеся корабли затопили.

Ушаков решил обосновать здесь свои ремонтные мастерские, и в скором времени в Гуино стали производиться кузнечные, плотничные и купорные работы.

Ушаков обучал матросов сухопутному делу: стрельбе из ружей, учил высаживаться на берег.

А французы продолжали тревожить русские аванпосты. Не проходило дня, чтобы не было вылазок из крепости. На острове гарнизон Корфу мог достать только одно оливковое масло, а хлеб, скот и вино приходилось доставлять с материка.

Беспокойные ночные вылазки и частые попытки «Женеро» уйти из кольца союзных судов раздражали Ушакова. Он не мог дождаться возвращения своих судов.

Наконец вернулись из Патраса корабли, отвозившие французских пленных. Затем шхуна и две бригантины доставили провизию из черноморских портов.

С провиантом на русских судах положение было катастрофическое: уже начисто выколотили все бочки и съели даже сухарные сметки. Поддерживали свежее мясо и овощи, которые то и дело покупали на албанском берегу. На турецких кораблях хлеб еще был, и Кадыр-бей по-товарищески делился с русскими. Когда Метакса бывал на «Св. Павле», офицеры в шутку говорили, что завидуют ему: у турок, мол, еще есть хлеб!

9 декабря вернулся с фрегатами из Александрии капитан Сорокин.

Ушаков, ходивший последние дни хмурым, повеселел. Понемногу начали являться посланные пашами солдаты. Это были грязные, оборванные люди, без оружия и продовольствия.

В это время капитан Селивачев вдруг донес адмиралу, что «не надеется защищать проходы южного пролива Корфу по малости с ним судов». Ушаков сильно разгневался:

— Мало того, что турки, так и наши начинают! А еще командующий арьергардом! Ведь у него есть три турецких корабля — разве этого мало!

И он отправил к Селивачеву грозный «ордер»:

«Я рекомендую вашему высокоблагородию иметь старание и бдительное смотрение французских кораблей и никаких из судов не пропускать, а ловить, бить, топить или брать в плен и во всем прочем поступать по силе закона».

Но, к сожалению, французскому кораблю «Женеро» все-таки удалось счастливо бежать. Отчаянный капитан «Женеро» Лажуаль выбрал для этого праздничный рождественский вечер, 25 декабря.

В девятом часу вечера, в непроглядной темноте, при крепком южном ветре Лажуаль, вычерня паруса, рискнул прорваться в Венецианский залив мимо русских и турецких кораблей.

Русские разведчики тотчас же дали сигнал, что из-под крепости вышел французский корабль.

Ушаков приказал сигналить фонарями: «Следовать за бегущим неприятелем и брать его в плен».

В узком проливе стоял наш старый 70-пушечный корабль, плохой ходок, «Богоявление господне» и новый, не уступавший на ходу «Женеро», французской же постройки, турецкий корабль Фетих-бея.

— Егор Павлович, спешите на шлюпке к этому Фетих-бею. Наши не догонят, а он догонит! — сказал Ушаков сидевшему у него за праздничным столом Метаксе.

Метакса в мгновение ока очутился на шлюпке.

Уже слышалась пальба в проливе. Турецкие корабли, по обычаю, были сильно освещены, и Лажуаль, вероятно, ориентировался по ним в этой непроглядной темноте.

Вбежав на турецкий корабль, Метакса, прыгая через храпевших на палубе галионджи, побежал прямо в каюту адмирала.

В передней спали его адъютанты и слуги. В каюте стоял полумрак. На оловянном подносе горел светильник, который, мигая, освещал спящего на софе пашу и стены с развешанными изречениями из Корана. Метакса бесцеремонно затормошил пашу:

— Вставайте, ваше превосходительство! Французский корабль уходит. Надо догнать!

Фетих-бей отлично знавший Метаксу в лицо, потянулся, зевнул, потом сел на софе и преспокойно сказал, что он не будет уговаривать свою команду исполнять приказ Ушак-паши:

— Мои галионджи и топчи живут одной чорбой, не получают ни пиастра уже целый год и целый год не видят своих жен, и я не берусь даже будить их ото сна. Может, во сне им лучше, чем наяву. Франк бежит, говоришь? Чем гнаться за ним, дуй ему в паруса! Пусть бежит!

И Фетих-бей снова плюхнулся на софу.

Метаксу подмывало схватить этого жирного Фетих-бея за шиворот и погнать на палубу, но делать было нечего.

Он с досадой кинулся вон из каюты.

А в кромешной темноте ночи раздавались беспрерывные выстрелы: это «Богоявление» все-таки пошло в погоню за «Женеро».

Когда Егор Павлович вернулся к Ушакову и с возмущением рассказал ему об ответе турецкого адмирала, Федор Федорович только сжимал в ярости кулаки и восклицал:

— Ах, Фетюк, Фетюк!

«Женеро» ушел: он был значительно легче на ходу, чем старые русские корабли херсонской постройки.

В одном отношении этот побег сослужил союзникам некоторую службу: французская оборона Корфу лишилась семидесяти четырех новых пушек и восьмисот человек защитников.

В последних числах декабря наконец стало поступать значительными партиями продовольствие. Паши раскачались, ограбили греков и прислали булгур84 и плохо выпеченные ячменные сухари.

А 30 декабря пришел из Севастополя контр-адмирал Павел Васильевич Пустошкин.

Когда два новеньких 74-пушечных корабля подходили к союзной эскадре, на русских судах прокатилось громовое «ура».

— Генералу Шабо, вероятно, не нравится наше «ура», — смеялся Федор Федорович.

Он с удовольствием и с большим почетом встретил своего старого однокашника и приятеля. Повел к себе в каюту поговорить обо всем.

Пустошкин прежде всего доложил адмиралу о переходе из Севастополя к Корфу.

— Ты знаешь, Федор Федорович, — говорил Пустошкин, — мы снялись из Севастополя двадцать шестого октября, а в Константинополь прибыли четвертого ноября. Но из Дарданелл не могли выйти за штормами и противными ветрами до первого декабря! Я знал, что ты тут волосы на себе рвешь. Вон похудел как, — говорил Пустошкин, глядя на адмирала. — Но что же было делать…