Димитр Ангелов - Когда человека не было

Не зная, что делать, чунги стремглав кинулись в пещеру и сбились в кучу. Они чувствовали, что пещера спасет их от того невиданного и неслыханного, которое им угрожает и перед которым они ощущают только ужас. Так провели они ночь в страхе, совсем непохожем на все другие страхи, пережитые ранее: темном, неопределенном и оттого еще более тяжелом и давящем. И лишь когда в устье пещеры появилась белизна рассвета, этот страх начал рассеиваться и исчезать. Молча, с чувством какой-то особенной радости вышли они из пещеры: впереди всех Смелый, за ним, почти касаясь его спины, Безволосый. За Безволосым шла Бурая пома, а по обеим ее сторонам — оба близнеца. Потом — Молодая пома, а под ногами у нее увивались маленькие ла-и, слегка поскуливая от голода, так как молока Молодой помы им уже не хватало. Потом все прочие чунги, а сзади всех Трусливый, который после того, как грау загрыз Одноглазого, стал еще трусливее. Они вышли из пещеры в тот самый момент, когда восходило белое светило, и онемели от изумления: оно было цело, грау не съел его, оно сияло и рассыпало свои теплые золотые лучи!

Чунгов охватило какое-то совершенно новое чувство. Это чувство было не только радостью, но и каким-то трепетным благоговением, какой-то благодарностью и преклонением перед этим могучим белым светилом, которое было съедено страшным грау, но которое снова взошло, снова грело их; которое стояло недостижимо высоко и было сильнее самого сильного грау, сильнее всего всего…

Впервые обратившись к белому светилу с чувством благоговения и почтения, чунги долгое время созерцали его восход. В душе у каждого из них теснились мысли и чувства, все более смутные, странные, необычайные. У них еще не было слов, чтобы выразить эти чувства, это неясное, смутное благоговение перед могуществом белого светила, это почтение перед его восходом. Не было слов, чтобы выразить сознательное преклонение перед ним, но все ясно понимали, что, хотя видели его до сих пор тысячи и тысячи раз, — только сегодня видят его по-настоящему, только сегодня понимают его…

Тогда все чунги подняли руки кверху и в порыве дикой радости, счастливые тем, что белое светило снова взошло, начали выкрикивать:

— А-ла, а-ла, а-ла, а-ла!

Молодая пома начала еще и подпрыгивать, вслед за нею запрыгали и другие чунги, завертелись, образовали круг и, простирая руки к белому светилу, стали напевать в один голос:

— А-ла, а-ла, а-ла, а-ла! — Постепенно голоса у них слились в созвучие. Вместе с тем и прыжки стали происходить в такт напеву, и в этой игре они достигли той ритмичности, с которой, напевая, легко и дружно несли в пещеру крупное убитое животное или с которой прыгали от радости вокруг новорожденного детеныша. И, отдаваясь этой ритмичности, этим необычайным чувствам радости и преклонения перед белым светилом, они прыгали и кричали, пока не утомились. А потом все двинулись в лес на поиски пищи: впереди всех Смелый и Безволосый, а за ними все остальные; и каждый нес в душе это безымянное чувство почтения к могучему белому светилу.

Но, едва отойдя от пещеры, Смелый и Безволосый круто остановились и замерли, а за ними остановились и прочие чунги: немного в стороне от них, на открытой скалистой возвышенности, где росла лишь редкая трава, стоял грау. Тот самый грау, что загрыз Одноглазого, что съел белое светило. В гордой позе, высоко подняв голову, он глядел далеко перед собою, словно не думал ни о чем больше, как только о том, чтобы получше показать свою красоту.

Изумленные, испуганные тем, что видят того самого грау, который съел белое светило, чунги отступили. Никому из них не пришло в голову зареветь или швырнуть в него острой веткой, никто не подумал напасть на него или прогнать. Да и как посмели бы они сделать это, если этот грау был не простой грау? Как посмеют они сделать это, когда грау опять может вскочить на небо и съесть белое светило? Вот и сейчас он глядит на него, вот и сейчас готовится вскочить…

И чунги, не отрывая глаз от огромного хищника, снова запрыгали, размахивая руками на грау, и заревели:

— А-ла, а-ла, а-ла, а-ла!

Этим они молили грау не есть белое светило. «Оставь белое светило и не ешь его! — говорил их напев. — Мы больше не будем бросать в тебя ветки и камни, и, если ты не нападешь, не будем тебя убивать. Ибо если ты съешь белое светило, то станет темно, навсегда темно, а мы не можем видеть в темноте так, как ты. Если ты голоден, мы оставим тебе половину мо-ка, или теп-тепа, или другого животного, какое убьем. И когда кто-нибудь из чунгов умрет, мы не будем засыпать его камнями и ветками, а оставим непокрытым, чтобы ты мог съесть его…»

Услышав крики появившихся чунгов, грау повернул к ним голову. Он слегка шевельнул ушами и вперил в чунгов свои желтые глаза, но остался все таким же спокойным и гордым. Потом, словно не увидев ничего интересного, медленно отвернулся, зевнул и спокойно ушел в противоположную сторону, даже не глядя больше на чунгов. Чунги перестали размахивать руками, прекратили свое необычайное пение и не могли опомниться от удивления и радости: грау послушался их, грау ушел и не вскочил на небо, грау не съест белое светило!

Впервые случилось так, что грау ушел при встрече с чунгами, даже не заревев угрожающе и не показав своих белых острых зубов. И впервые чунги, встретив грау, не напали на него. Их было много, и, если бы грау напал, они убили бы его, так как все были вооружены сучьями и камнями, причем у Безволосого камень был такой острый, что мог бы разрезать его на куски. Но грау, наверное, понял, что хотели ему сказать, о чем его просили, и потому послушался и ушел спокойно.

Да, они умилостивили его своей просьбой и впредь, увидя его, не будут нападать, не будут убивать, если он не нападет первым. Они опять попросят его, и он не съест белое светило. Оно будет восходить каждый день, как восходило и до сих пор.

Весь этот день чунги оставались под сильным впечатлением этой необычайной встречи с грау и постоянно озирались: не появится ли он опять откуда нибудь. Сами не зная почему, в этот день они не посмели уйти далеко от пещеры. Они довольствовались луковицами, и, выкапывая их, Безволосый нечаянно разломил свой острый кремень надвое. Он бросил обе половины и стал искать себе другой острый камень, все время стараясь не отдаляться от прочих чунгов, и в конце концов нашел камень, удобный для того, чтобы схватить и ударить им. Конечно, у него не было таких острых краев, как у того кремня, и подкапывать им было труднее, а резать коренья он вообще не мог, но при ударе о другой камень от него отломился довольно большой кусок. От этого края у него сделались острее, но держать его стало неудобно. Там, где его приходилось обхватывать рукой, остался острый край, мешавший держать крепко. Безволосый отбросил его и начал искать другой камень, но не нашел и снова взял его. И, даже не понимая, какое чудесное открытие совершает, он слегка ударил другим камнем по мешавшему держать краю, и выступ обломился. Он ударил еще раз, и отскочил еще кусочек. Безволосый попробовал охватить камень рукой. Камень стал удобнее, но не совсем — край нужно было еще немного оббить. И Безволосый начал легко, осторожно оббивать его, стараясь не поломать. Так, не предвидя, куда его может привести новая догадка, он изменил первоначальную форму камня.

Заинтересовавшись этим преобразованием, какого не совершал еще никто из чунгов, Безволосый начал разглядывать и ощупывать камень. Это новое сознательное действие было интересным само по себе, и он продолжал оббивать камень уже не для того, чтобы получить остроконечную, острореберную форму, а ради самого действия. Порода камня позволила округлить его края путем постукивания, и он превратился в прочную, очень удобную копалку.

— Хи-кхи! Хи-кхи! — всхлипнул от удовольствия и радости Безволосый. Он радовался не столько самой копалке, — так как не понимал, для чего она могла бы послужить ему, — сколько тому, что сделал нечто такое, чего не могло бы сделать ни одно животное и не делал еще ни один чунг.

Его особенное всхлипывание привлекло внимание других чунгов. Они подошли к нему, окружили, следили глазами за его новой деятельностью. Высоко поднимая брови, любопытно вытаращив глаза, они шевелили губами от удивления, не понимая, что делает Безволосый.

Смелый подошел к нему, протянул руку к камню и заставил Безволосого прекратить оббивание. Он взял камень, начал разглядывать и ощупывать, словно открывая в нем что-то новое, скрытое до сих пор. Ясно виднелись следы грубого, первобытного моделирования, совершенного рукой Безволосого. И ясно было, каким удобным для хватания и подкапывания стал камень после этой обработки.

Смелый первым принялся обрабатывать и свой камень. За ним принялись и прочие чунги. Даже те, у которых камни были удобными от природы, тоже стали оббивать их. Некоторые при этом даже попросту разбили свои камни, но это не имело для них значения. Важно было то, что они по своей воле изменяли форму камней, делали их другими, и это действие наполняло их удовольствием и радостью.