Александр Старшинов - Завещание императора

— Здесь нас никто не подслушает? — Фламма покрутил головой.

— Надеюсь, что никто.

Тревога раненого невольно передалась Приску, но хозяин дома не в пример лучше владел собой.

Фламма, помедлив, открыл футляр и достал один-единственный свиток, хранящийся внутри.

— Из-за этого пергамента убили старика, — признался библиотекарь.

— Расскажи, как все было.

— Сначала прочти, — предложил Фламма.

Приск застыл в нерешительности. Печать на свитке имелась, но висела она на оборванной веревке — свиток был вскрыт. А печать была императорской. Рожки скалки из слоновой кости говорили о том, что свиток принадлежал человеку небедному. И еще очень не понравился Приску взгляд Фламмы. В нем были страх и мольба. Человек, не побоявшийся вступиться за дакийскую деревушку — один против мавретанских головорезов Лузия Квиета, о жестокости которых ходили легенды среди легионеров, — сейчас примитивно трусил.

Поколебавшись, Приск развернул свиток и принялся читать. Пергамент был не длинен — всего три красные рубрики разделяли по вертикали «страницы» свитка.

Было еще светло, лучи западного солнца ковром ложились на мраморный пол с наборной мозаикой. В центре узора — сама Минерва с копьем и щитом, в золотом шлеме. А Приск читал и перечитывал пергамент, с трудом осознавая — что именно у него в руках.

— Ты хоть понимаешь, что это? — спросил он наконец, откладывая свиток и глядя на Фламму.

Тот невольно сжался в кресле и нехотя кивнул.

— И как это попало в библиотеку?

— Полагаю, вчера… Когда Форум Траяна посетила Великая дева…

— Старшая весталка? — зачем-то переспросил Приск.

— Ну да. Она привезла в дар несколько футляров со свитками. По матери Великая дева из рода Корнелиев. Сообщила, что дарует библиотеке книгу Суллы[23] — его записки о войнах с Югуртой. Причем не какой-то переписанный издателями экземпляр, а самый что ни на есть подлинный, тот самый, что надиктовал Сулла секретарю. Разумеется, мне лично захотелось ознакомиться с этими записками. И вот я прихожу сегодня в латинскую библиотеку и, к своему огорчению, вижу, что Паук роется в свитках, только вчера доставленных Великой девой.

— Паук?

— Ну да… так зовут… то есть звали этого книжного червя. Я решил, что он первый хочет завладеть рукописью Суллы, и подошел к нему сказать, что я прежде него хочу видеть свиток, все же Паук — вольноотпущенник, а я — римский гражданин. И что пергамент надо непременно отдать переписчику. В первый момент, услышав мой голос, Паук так подпрыгнул, будто я всадил ему стиль в задницу, потом заорал на меня как сумасшедший.

— Что он орал?

— «Вон! Убирайся…» Не давал вставить в ответ ни слова… Центурион Валенс на нас так никогда не орал, как этот сумасшедший грек. Я ушел ошеломленный. Даже перебрался в греческую библиотеку. Но тут меня охватили подозрения. Решил, что старик хочет похитить свиток Суллы. Украдет и напишет свою книгу о войне на Востоке… и это меня так разозлило. Я аж закипел от подобной догадки — будто негашеную известь кинули в воду. Ворюга! Да еще на меня орет! Я схватил стиль со стола и побежал назад. И что же я вижу! Футляры и свитки разбросаны по полу, а Паук борется с каким-то парнем в грязной тоге. Но при этом левой рукой прижимает к груди футляр. Миг — и парень полоснул старика по горлу.

— Ужас… — прошептал Приск без всякого выражения.

— Точно — ужас, — подхватил Фламма. — Не знаю — что тогда со мной случилось. Наверное, вспомнил, как мы с даками сражались. Подлетел я к этому парню и пырнул его стилем в бок. Потом рванул из рук умирающего старика футляр и пустился бежать — назад в греческую библиотеку. По дороге засунул футляр под тогу. Влетаю в залу, ору: «На помощь, Паука убили». А я — весь в крови. Это парень успел меня ранить в руку, но, как и когда — я даже не заметил. Там у нас как раз находился один из рабов, что таскает футляры и всякую мебель, здоровый такой, но жуткий тупица, кажется, и читать не умеет. Он ухватил палку, которой открывает наверху рамы, чтобы в жаркий день не было душно, и помчался к «латинянам». Он-то и не пустил убийцу в греческую половину — треснул пару раз так, что тот понял: меня ему не достать, и дал деру.

— А ты?

— А я забился в экседру, где ты меня потом нашел, ну и… вытащил свиток из футляра. Я был так уверен, что это книга Суллы, что, не задумываясь, сломал печать и развернул пергамент. Стал читать и понял…

— Да неужели? Неужели понял?

Фламма отчаянно закивал. Почему-то Фламма напомнил Приску в этот миг черного щенка, которого обрекли на жертву Гекате. Да уж, сегодня все мысли — о смерти и кровавых жертвах.

— А прежде чем сломать печать, не поглядел, чья она? А?

В этот раз жест отрицательный.

— Ты не обделался, когда прочел? — спросил Приск зло.

— Нет, я просто удивился.

— Чему…

— Ну, тому, что предсказание Тиресия не сбудется.

Фламма замолчал, кажется, до него только сейчас начало доходить, в какую отчаянную историю он влип. И втравил старого друга.

— Это завещание, Фламма, — произнес тоном злобного учителя Приск. — Завещание императора Траяна! Ты слышишь? А? Слышишь или нет?

— Я-то слышу, — прошипел Фламма, — а тебе совершенно не нужно орать, чтобы слышал еще кто-то другой. Что вижу завещание, я понял очень быстро. И еще понял, что имени Адриана в этом пергаменте нет. А ведь Тиресий предсказал Адриану, что тот будет императором после Траяна. Мы ведь это все знаем…

Приск несколько раз кивнул и прошелся по библиотеке.

Ну да! Про предсказание всему славному контубернию известно. И не только одному контубернию, а многим и многим… А вот про то, что пророчество это выдумал хитрец Кука, а предсказатель Тиресий только озвучил, знают немногие. Так что ничего провидческого в этом предсказании никогда не было. Сами выдумали, сами воплощаем… Дела исключительно земные.

— Завещание императора должно храниться в храме Весты, — напомнил Приск. — А не в библиотеке, где какой-то Фламма может сунуть нос куда не надо!

— Великая дева нередко бывает у нас. Она уже посещала Форум Траяна во время посвящения колонны. Ах да! Теперь я вспомнил: в тот день она долго разговаривала с Пауком.

— Колонну посвящали чуть более месяца назад, — уточнил Приск. — Значит, тогда они и сговорились, что весталка принесет завещание, а Паук… Паук должен был его кому-то передать. Но кому? — Приск уставился на библиотекаря.

— Откуда мне знать! — Фламма заерзал в кресле.

— Что же получается? — продолжал рассуждать вслух хозяин, все убыстряя шаги, — библиотека казалась ему теперь клеткой, а сам он — запертым в нее зверем. — То ли Паук проговорился, то ли кто-то другой узнал, что Великая дева переправила завещание в библиотеку. И прислал своего человека опередить Паука и завладеть пергаментом.

— То есть получается… У нас сразу парочка врагов?

— У нас? — Приск остановился и ястребом уставился на товарища. — Парочка? А про императора ты не забыл?

Фламма потерянно молчал.

Приск взял пергамент, медленно свернул, так же медленно положил в футляр (Фламма не отрывал взгляда от его рук, но ни о чем не спрашивал), футляр спрятал в окованный медью сундук и запер на замок. Теперь в сундуке военного трибуна хранилось завещание Траяна. Приск ни мгновения не сомневался, что завещание подлинное, хотя все в окружении императора хором утверждали, что Траян свою последнюю волю еще не записал. Такая маленькая хитрость — не позволить претендентам начать склоку прежде, чем Траян умрет.

Но роль властелина Рима друзья обсудить не успели — в дверь поскреблись.

Приск распахнул ее так резко, что стоявший за ней мальчишка лет восьми едва не упал.

— Лекарь явился… — сообщил мальчонка, с изумлением заглядывая в комнату — что это хозяин так дергается?

Приск молчаливо махнул рукой в сторону кресла, давая понять, что, мол, раненый здесь, и им можно заняться. А сам вышел в атрий.

Чудища морские получились почти как настоящие. Рыбы били хвостами и разевали рты, очутившись на берегу, кальмары скручивали узлами щупальца, морские звезды лежали на песке — только протяни руку и возьми. Мастер в точности перенес рисунок хозяина на пол, подобрал камешки с любовью: множество оттенков серого — от темного, почти черного, до мутновато-белого, каким бывает густой туман в дакийских ущельях, синие камешки — от лазури до густого черно-синего (такой бывает морская пучина во время шторма, когда ярится и надувает щеки Борей). А вот и желтый — золотистый, воистину солнечный, а рядом светлый, как лепестки отцветающего лютика…

Кориолла сидела на скамье в атрии, поджидая мужа. Накануне они немного поцапались, и теперь Кориолла первая — как всегда — искала примирения. И еще она надеялась — опять же как всегда — настоять на своем.