Петр Краснов - Екатерина Великая

Часть первая

Принцесса София-Фредерика

Медлен, тягуч, но и в лютеранской печали своей торжествен звон колоколов кирки Святой Марии на главной штеттинской улице. Он отдаётся о каменные стены двух — или трёхэтажных, скучных однообразных домов, летит к синему апрельскому небу и отражается о голубую гладь широкого Одера.

Жители Штеттина выходят на улицу. Они столпились возле лавки, где торгуют канатами, корабельными блоками, снастями, круглыми фонарями и тяжёлыми медными компасами. Городок маленький, в нём живут тихо, мирно, дружно, патриархально, и всё каждому известно. И торжественный гулкий звон колокола говорит о том, что совершилось то, что со дня на день ожидалось.

— Ну что?.. Слава Богу?.. Всё благополучно?..

— Да, жалко… Не мальчик.

— И сынка Бог даст… Люди ещё молодые… А и девица, кто знает, может и какое счастье принесёт!

К большому каменному дому президента Штеттинской торговой палаты фон Ашерслебена, где стоял командир Ангальт-Цербстского восьмого пехотного полка генерал-майор князь Цербст-Дорнбургский Христиан Август, потянулись тяжёлые кареты, запряжённые парами и четвериками цугом, городская знать съезжалась поздравить князя. Городской советник прошёл пешком и пронёс громадный букет бледно-розовых тюльпанов. В доме внизу, в подвальном этаже, на кухне дружно стучали ножами. Двери второго этажа были раскрыты настежь, князь в высоком, волнистом парике на пороге принимал гостей и приглашал их в зал. Дам пропускали в наскоро убранную спальню княгини Иоганны, откуда ещё не была вынесена родильная кровать и где пахло куреньем и лавандовой водой. В кресле с золотой спинкой, на подушке с кружевами лежала спелёнутая девочка с розовым свежим лицом и косила маленькими узкими глазками на входящих дам.

Счастливая роженица в длинном шлафроке лежала на свежепостланной кровати и, улыбаясь, принимала поздравления.

Горничная с сердитым усталым лицом устанавливала в вазах принесённые цветы. Сладкий запах ландышей вытеснял запах лаванды, мыла и курений, лекарственный запах события.

Ребёнок сморщил маленькое лицо и чихнул. Все умилились.

— Смотрите!.. Чихает!..

— Ach, lieber Gott!..[7]

В открытые окна солнце золотые лучи лило, с ними нёсся медленный, плавный звон с колокольни кирки Св. Марии.

— Бомм!.. Бомм!.. Бомм!..

Двадцать первого апреля (2 мая) 1729 года родилась будущая Императрица всероссийская Екатерина Великая — принцесса Цербстская София-Августа-Фредерика.

Из скромной квартиры президента торговой палаты родители Софии вскоре переехали в казённую квартиру в Штеттинском замке на берегу Одера. С этим замком и были связаны первые, ранние, детские воспоминания маленькой Софии.

В большие многостекольные, в частом свинцовом переплёте окна, на старые доски полов, изъеденные временем и жучком, с чёрными точками и линиями щелей, на каменные белённые извёсткой стены яркий падал свет. В комнатах тяжёлая, грубая деревянная мебель, кресла, стулья, которые не сдвинуть маленькой Софии, длинные лавки и рундуки, окованные железом с тяжёлыми замками. Двери из комнат выходили в длинный коридор. По нему было приятно бегать, испытывая с каждым днём крепнущую упругость маленьких ног, и, отбившись от няни, добежать до страшной, таинственной двери, за которой начиналась неизвестность, куда запрещено было ходить. Там была лестница на башню.

Вдоль коридора — большие окна, за ними — узкая полоса берега, за ней сад, за садом Одер: лодки, баржи, галиоты, шхуны и шнявы — чужой и чуждый мир, куда ребёнку так хотелось проникнуть.

В зале, с дубовым навощённым паркетным полом, по стенам висели портреты в тёмных тяжёлых рамах.

Когда мать была свободна, София водила её за руку от портрета к портрету.

На тёмном фоне резко выделялся белый парик, гладкий, с буклями у висков, бледное лицо, серо-синие глаза навыкате, тёмно-зелёный мундир с алым отворотом.

— Это, мама, кто?..

— Король прусский Фридрих… Папин начальник… Наш благодетель.

— А это?..

В чёрной сутане красивый молодой человек с печальным лицом смотрел из рамы.

Мать Софии вздыхала.

— Это братец… Его нет больше. Он у Бога… Епископ Любский.

София, присмирев, тихо переходила к следующему портрету. Прелестная женщина с золотистыми волосами, с громадными голубыми глазами, с румянцем во всю щёку, с ямочками у углов изящного рта точно улыбалась навстречу ребёнку. София знала, кто это, и сама говорила:

— Это — тётя…

— Да… Это твоя тётя, русская. Великая Княжна Елизавета Петровна. Она была невестой моего брата… И вот… Не судил Бог…

— А кто её папа?

— Император Пётр Великий… Его войска стояли здесь в 1713 году…

— Ты его помнишь?

— Ну, что ты!.. Да я тогда и не здесь жила. Я была тогда такая маленькая, как ты теперь. Мне рассказывали про него. Он был очень красив, громадного роста, он много путешествовал и был так силён, что мог руками разогнуть подкову. Он стал Императором.

«Стал Императором»… Это было загадкой для маленькой Софии. И годами потом она обдумывала и вникала в смысл этого слова. Когда ближе познакомилась с историей, когда отец, держа её на коленях, вычитывал ей и объяснял историю римлян Корнелия Непота,[8] как часто она спрашивала про дедушку Петра, как он стал Императором.

Победами. Славою, умом, силою, красотою подвига. Вот как… Народ, Сенат… провозгласили его императором всероссийским…

И во всём этом точно какая-то сказка. Это сказка манила. Она заставляла ребёнка думать о России, о русских.

Она их уже видела. Она слышала их говор, слушала их песни…

Весною, когда стает снег и Одер освободится ото льда, когда дни станут длинными и тёплыми, в коридоре настежь открывали окна.

Из сада нежно, по-весеннему пахло сырою землёю, дёрном, а днём, когда пригреет солнце, — фиалками. Тогда в саду работали русские пленные. Они ровняли дорожки, посыпали их жёлтым речным песком, окапывали гряды и на длинных, деревянных носилках носили цветочную рассаду из парников. Немец садовник распоряжался ими.

София принесёт из спальни подушку, положит её на подоконник, обопрётся на неё грудью и смотрит на Одер, в сад, на вечереющее небо, по которому золотыми полосами протянулись тучи, потом снова на Одер. В тихих водах отразились тучи, через них плывёт лодка, переходит через них, и они колеблются в круглых белёсых волнах.

В саду кончили работать. Под старым дубом русские собрались. Они смотрят на восток, где золотые тучи стали уже лиловыми, а небо зелёным. Запели…

София не музыкальна, у неё нет слуха, но это пение она готова слушать часами. Голоса сливаются в мощный звук и гудят, как орган в кирке. В пении что-то молитвенно-строгое, спокойное и… гордое. В нём — бескрайняя тоска и смелый, дерзновенный вызов.

Освещённые закатным солнцем лица поющих Софии хорошо видны. Девочка видит чёрные, русые и седые бороды и волосы, остриженные в кружок. Русские в длинных рубахах навыпуск, подпоясанных тесёмками, ноги у них босые, запачканные чёрною землёю, в белых, холщовых портах. Они и в неметчине остались русскими.

Из сада, где сильнее и душистее становился запах земли, а в зеленеющих ветвях звонко перекликались птицы, неслись чужие, непонятные слова песни:

— Fike, иди домой, komm nach Hause!.. — звонко кричит из столовой в окно принцесса Иоганна. Она думает, что София в саду.

София берёт подушку и бежит по коридору к матери, а вдогонку ей в окна вместе с запахом весны грозно несётся хоровая песня:

В классной комнате, на шкафу, лежит большой географический атлас. С трудом поддаётся тяжёлая кожаная крышка усилиям маленьких детских рук. Толстые, шершавые листы отворачиваются мягко и плавно.

«Russland!»[9]

Какая громадная!.. Чёрные реки толстыми зигзагами ползут вниз к Чёрному и Каспийскому морям и вверх к Ледовитому океану. Волга. Двина… Обь… Лена… Енисей… Какие они?.. Верно, больше, чем Одер? Вон он какой маленький, и что такое вся Пруссия перед громадной Россией? Это как одна их комната перед всем Штеттином. Герцогство Цербстское и совсем не заметить на этой карте. Где-то тут, в Москве или Петербурге, живёт прелестная тётя Елизавета Петровна.

Гувернантка, мадемуазель Кардель, принесла и обточила гусиные перья. Она насыпала из каменной банки пёстрого песку с золотыми блёстками в песочницу с крышкой с маленькими дырочками. Сейчас придёт учитель чистописания мосье Лоран. София будет писать французские прописи. Она наклоняет набок голову, косит глазами. Белое перо сонно скрипит по бумаге. Вот-вот от усердия высунется кончик розового язычка, и София услышит ядовитое замечание мадемуазель Кардель. София справляется с собою, выпрямляется и сыплет из песочницы белые, розовые, лиловые, жёлтые и золотые крапинки на свежие чернила. Написанное становится совсем необыкновенным, красивым, выпуклым и играет, как радуга.