Нид Олов - Королева Жанна. Книги 1-3

Старый герцог заболел, и болезнь его прогрессировала. В последнюю зиму он уже не мог выходить. Однако он был бодр, много работал — переписывался с принцем Вильбуа, писал какие-то тетради, беседовал и читал со своими воспитанницами. Те уже выровнялись в красивых, молочно-румяных девушек.

В конце февраля он позвал к себе Жанну.

— Я скоро умру, — сказал он, — и пока я еще в полной памяти, я хочу сделать тебе несколько наставлений. Мы не можем предвидеть событий наверняка, но у нас остается право предполагать. Это великое право. Видишь этот ларчик? Ты возьмешь его с собой. Там находятся документы, которые ты прочтешь лишь в том случае, если станешь королевой, — только после коронации. Может быть, он и не понадобится тебе, как знать? Возьми и не открывай до срока. Вот ключ.

Герцог Матвей помолчал.

— Второй мой завет тебе: Эльвира. Ее дружба — самое дорогое, что у тебя есть. Береги ее пуще самой себя. Никогда не пытайся подняться над ней. Даже если ты будешь носить корону, останься для нее просто Жанной — как сейчас. Если не забудешь этого моего завета, тебе будет легче жить.

Он умер в конце марта. Жанна и Эльвира очень горевали. Дружба их стала еще теснее — больше им не к кому было прислониться. В августе, выбрав лунную ночь, девушки пробрались на могилу герцога Матвея и поклялись: быть всегда вместе и не иметь друг от друга никаких тайных мыслей.

В мае следующего года «королева Южного флигеля» стала королевой Виргинии и острова Ре.

— Взгляните на эти розы, отец Игнатий, ими нельзя не восхищаться. В этом мире, где все зыбко, ложно и непрочно, цветы составляют единственную незыблемую субстанцию — субстанцию красоты…

— Вы несомненно правы, досточтимый отец Андроник. Цветы могут приносить наслаждение, но цветы могут и мучить… Правда, я здесь не вижу цветка, представляющего предмет моих мучений. Это цветок Девы…

— Скажу вам на это, почтеннейший отец Игнатий, что вашими родителями несомненно руководил Бог, когда они дали вам имя нашего славного генерала[8]. Вы словно предназначены для того, чтобы стать исповедником четырех обетов…

Отец Игнатий молча поклонился.

— Итак, перечислите опасные качества цветка Девы.

— Повинуюсь, отец Андроник. Старый король очень плох; не сегодня-завтра его не будет. Господь Бог уже простер над ним свою десницу. Между тем их войска стоят у врат Ломбардии, и ломбардские еретики их ждут. Наследник отца, принц Александр, полон решимости довершить дело своего предместника и завладеть Генуей… Это означает проникновение католиканской заразы прямо в Италию, отец… Не вижу ничего, что могло бы помешать ему сделать это…

— Господь Бог на нашей стороне, и он ниспошлет нам чудо, — мягко сказал отец Андроник. — Мир праху гордого принца Александра… И да ниспошлет ему Господь блаженство рая — желаю ему этого всем сердцем, хотя он и еретик…

Отец Игнатий последовал примеру собеседника и, воздев очи горе, прошептал молитву. Отец Андроник сорвал несколько лиловых цветов, густо обвивавших стену.

— Что вы скажете о глициниях, отец? Не правда ли, они чисты и невинны, как юная королева Иоанна Первая?

— Кто может поручиться, что это не роза, у которой есть шипы?

— Никто, конечно. Но я поручусь, что герцог Фрам не побоится уколоть о них руку… Мы могли бы дать ему ножницы… но они вряд ли найдутся у нас… Поверьте, мне так жаль прекрасных цветов…

— Но когда они растут слишком густо, их обрывают, чтобы они не заглушали других…

— Именно так, отец Игнатий. Поэтому пусть его герцог Фрам колет себе пальцы, пусть будет больше крови, слава Богу, мы умеем претворять кровь в золото не хуже, чем в вино… Тем временем до Генуи никому не будет дела… а цветник Девы придется засадить новыми цветами, и, может быть, их будем сажать мы…

— Дал бы Бог… Я хотел бы обратить ваше внимание, отец Андроник, на одного человека… Это герцог Лианкар… да простит он мне, что я называю его столь фамильярно… Он еще молод, однако он стоит исповедника трех обетов[9], по меньшей мере…

— Мы не будем ему мешать… Я думаю, никто не станет оспаривать того, что одному хитрецу не устоять против двоих хитрецов, а тем более троих, отец Игнатий[10]…

Этот разговор происходил в цветнике одного итальянского монастыря в августе 1574 года, когда Жанна и Эльвира плакали у могилы герцога Матвея. Король Карл уже тогда сильно хворал; принц Александр чувствовал себя вполне королем. Герцог Марвы, первый министр двора, ища занять пост государственного секретаря, всеми силами чернил принца Отенского перед завтрашним монархом. Фортуна улыбалась ему: принц Александр заготовил уже черновик своего первого указа — об отставке Вильбуа. Этого указа он еще не мог провести в жизнь, зато другое — ломбардское — дело было почти целиком в его власти. Армия, возглавляемая молодым итальянским авантюристом, графом Респиги, выступила в поход. Карл был уже не в силах противопоставить сыну свою волю.

12 апреля 1575 года принц Александр внезапно умер. Он не проснулся утром; вызванные медики могли констатировать факт. Видимых признаков отравления не было, а вскрыть труп, да еще члена царствующей фамилии — проще было вскрыть самого себя. Поэтому смерть можно было трактовать только как Божий гнев, что немедленно и было сделано — толкователи нашлись Карла подкосило это известие; он угасал, как свечка. В Толете поднялся переполох. При дворе толковали о наследнике, называя самые немыслимые кандидатуры. Герцог Марвы неотлучно находился у королевского одра; его допускал даже духовник, поэтому никто не смел противоречить.

Вечер двадцать седьмого апреля был последним в жизни короля Карла. Вельможи и сановники молча ждали у дверей. Когда-то грозный повелитель, Карл уже не узнавал окружающих. Губы его шевелились, произнося что-то; ни Лианкар, ни монах не слушали его.

В половине одиннадцатого духовник, наклонившись над постелью, отчетливо спросил:

— Кто унаследует корону и престол Виргинии, Ваше Величество?

Ответа не было. Последний вздох вылетел из груди короля. Лианкар и духовник молча переглянулись.

Вельможи, истомившиеся ожиданием, резко повернулись к двери. Герцог Марвы, стоя на пороге, произнес:

— Король умер. Да здравствует Ее Величество Иоанна Первая, королева Виргинская!

Господа хлынули в спальню, где над вытянутым бессловесным телом короля духовник шептал молитвы…

Предчувствие герцога Матвея сбылось. Жанна стала королевой.

Восемь дней длились празднества. Восемь дней блеска, музыки, салютов, восемь ночей почти без сна. Восемь суток один согласный клич: «Жизнь! Жизнь!» Восемь суток одна и та же мысль: «Я королева, и так будет всегда».

Впрочем, нет. Очень скоро появилась другая мысль «Я королева, но как же дальше?» Эта мысль все время напоминала о себе, как открытая рана. Что ни день, ей представляли все новых и новых людей: все были сеньоры и наиважнейшие чины. А ведь ими надо управлять. Их надо заставить слушать себя.

Чернобархатный с красным отливом кавалер — герцог Марвы — был все время рядом с ней, как ее тень, как ее второе «я». Но ей не было от этого спокойнее, напротив, его красивое благородное лицо вызывало у нее какую-то смутную тревогу. Она не понимала почему и сердилась на себя за это, но справиться с собой не могла. Когда она не знала, как ступить, что сказать, — герцог Марвы всегда умел незаметно для других научить ее, и она была благодарна ему, но ненадолго. Чувство благодарности снова и снова сменялось неясной тревогой.

В конце концов ей показалось, что она поняла причину тревоги. Герцог Матвей неустанно внушал ей, что королевское бремя тяжко, что править — значит работать, и она постоянно помнила об этом. Ей и хотелось начать править, работать, она боялась этого, и от этого ей хотелось поскорее начать. А она праздновала.

На восьмой день состоялся прием иностранных послов. Жанна уже видела их всех, уже принимала их поздравления, но сегодня было официальное действо, и она терпеливо сидела на своем троне. Герцог Марвы был, как всегда, рядом, и Жанне мучительно хотелось спросить его: когда же мы будем работать? Но язык не поворачивался задать ему такой вопрос. И она шепотом спросила его:

— Когда же мы будем отдыхать?

— Завтра, Ваше Величество, — не замедлил с ответом герцог Марвы.

Жанна проспала с полуночи до полудня, приняла ванну и вызвала дежурного офицера.

— Вот что, — строго сказала она ему, — кто бы ни пришел, ко мне никого не пропускать. Вам понятно? Кто бы ни пришел.

Она прошла через диванную и решительно заперла за собой все три двери королевского кабинета.