Елизавета Дворецкая - Княгиня Ольга и дары Золотого царства

На бога этот мужчина с черной бородой и в золотых одеждах, вознесенный над миром, походил куда больше, чем на отца. Первая мысль – Перун. Именно так в прежней жизни воображение рисовало верховного владыку неба, коему приносились жертвы в жаркую летнюю пору и перед военными походами, чьим именем клялись. И увидеть его Эльге привелось только сейчас, когда очей ее коснулось помазание и им открылся благодатный свет… Да нет же, какой Перун! Это сам Бог-Отец – главный из той Троицы, в которую она вчера пообещала верить и не обращать помыслов к ложным богам…

Звуки органов смолкли, и Эльга каким-то чудом вспомнила: пора остановиться. Она смотрела на Константина – будто боялась, что если отведет глаза, случится нечто непредсказуемое… Развеются чары, весь этот дивный мир поплывет и растает… и она вместе с ним…

С Соломонова трона взирал на нее, с выражением невозмутимого величия, мужчина лет пятидесяти – уже весьма зрелый, но далекий от дряхлости. Продолговатое, заметно удлиненное лицо, ухоженная черная борода – не большая и не маленькая, ровные дуги густых бровей… Темные волосы, по длине чуть ниже ушей, опрятно уложенные полукольцами, над челом – золотой венец с жемчужными подвесками, спускавшимися на плечи. Если бы Эльгу спросили, во что он был одет, она бы ответила просто: в золото и самоцветы. Раньше не поверила бы, что человек может быть одет в золото, будто в полотно, однако наряд василевса так плотно покрывали золотые дробницы с разноцветными драгоценными камнями, что рябило в глазах. Губы Константина были плотно сомкнуты, и хотя особой суровости это лицо не выражало, Эльгу не оставляло чувство, будто василевс ромеев взирает на нее из своего, иного мира.

У ступеней трона стоял уже знакомый ей патрикий Артемий Конд – старший по сношениям с иноземцами, со своим толмачом. Довольно рослый, грузноватый, с рано поседевшей головой, с выражением важности на полном безбородом лице, тоже с золотой отделкой роскошного платья, он являл собой высокородного стража у священной границы между смертными и божеством.

– Я, патрикий Артемий, логофет дрома, от имени христолюбивого и багрянородного василевса Константина, сына приснопамятного василевса Льва, приветствую Эльгу Росену, вдову Ингера, архонтиссу русов и игемона, крестную дочь августа, – провозгласил он.

И замолчал, выразительно глядя на нее. Эльга на миг стиснула зубы, заставила себя вдохнуть поглубже. Наставления вылетели из головы, но она и сама имела большой опыт приема знатных гостей и понимала: настал ее черед отвечать.

– Я, Эльга, княгиня русская, приветствую василевса Константина, сына Льва, моего крестного отца, – ясно и четко произнесла она и, глянув в лицо чернобородому владыке, наклонила голову: учтиво, но без робости.

И ей показалось, что угол его рта в гуще ухоженной черной бороды дрогнул, обозначая улыбку.

– Благополучно ли твоя светлость проделала долгий путь от Росии в Новый Рим? – продолжал логофет.

– Благополучно. За заботу вам спасибо. – Она снова наклонила голову, чувствуя, как качнулись к глазам золотые моравские привески на очелье.

И те драгоценные, тонкой работы украшения, что в Киеве делали ее лицо подобным солнцу, здесь, среди этого золотого великолепия, казались простенькими и тусклыми, как приувядшие полевые цветы среди благоуханных роз, гиацинтов, лилий и олеандров в царских садах.

– Здорова ли твоя светлость?

– Здорова.

– Здоров ли твой сын, архонт Сфендослав, сын Ингера?

– Здоров.

– Благополучны ли земли, находящиеся под рукой твоей светлости?

– Благополучны.

– От имени василевса Константина, а также сына его, василевса Романа, верных во Христе самодержцев, а также августы Елены и всех детей их, я рад приветствовать твою светлость в Василии Ромеон и в Константинополе. Да пребудет с тобой благословение Божье.

– Да пребудет также и с вами.

И тут началось…

Все впереди пришло в движение. Два золотых льва на зеленой каменной ступени вдруг приподнялись, как живые, и встали на четыре лапы. Хвосты их задвигались туда-сюда. Пасти распахнулись, золотые языки зашевелились, и раздалось рычание! Одновременно две большие золотые птицы на спинке трона развернули крылья и двинули ими вверх-вниз; хвосты их вдруг расправились полукружием, являя во всем блеске длинные золотые перья с самоцветами. Во время беседы Эльга замечала этих животных краем глаза, но старалась не отвлекаться, дабы не брякнуть что невпопад; она лишь успела отметить, что, похоже, Лидульв и прочие не соврали насчет золотых зверей.

Больше того – они действительно могли оживать! Эльга вздрогнула от неожиданности, а позади нее раздался женский визг: кто-то из спутниц не сдержался. Львы шевелили лапами, будто сейчас сойдут с места; птицы поднимали и опускали крылья. Спиной чувствуя легкую суету позади, Эльга стиснула руки, так что перстни впились в кожу, и отчаянным усилием воли осталась неподвижной. Она принуждала себя стоять прямо и не сводить расширенных глаз с движущихся золотых зверей: не может быть, чтобы хозяева этих чудес хотели причинить ей вред. Про опасность Лидульв ничего не говорил…

От потрясения Эльгу била дрожь. Ну и колдовство! Про хитрость волховскую всякое рассказывают, но она никогда не видела, чтобы колдуны заставили двигаться неживое. А греки смогли! И она даже не заметила, кто и каким образом оживил золотых львов и птиц. Все свершалось как бы само собой.

Золотое дерево возле трона, справа от нее, тоже наполнилось жизнью: само-то дерево с ярко блестящими зеленой эмалью листочками стояло на месте, но на ветвях его вертелись туда-сюда и пели золотые птицы с рубиновыми и смарагдовыми глазками. Свистели, щебетали, пищали… Эльга не могла разобрать, есть ли какой лад в их свисте: у нее шумело в ушах, кровь гудела в голове.

В это время у входа в палату тоже кто-то зашевелился. Вошли какие-то люди, Эльга мельком оглянулась, и ей стало чуть легче. Появился дворцовый управитель, а за ним несли ее собственные дары, привезенные для василевсов.

Что подарить – об этом в Киеве спорили чуть ли не всю зиму. Чего такого поднести грекам, чего у них нет? В прежние годы послы Олега и Ингвара дарили меха и челядь: именно то, чего грекам и нужно от русов. И теперь, глядя, как шествие вступает в палату под рычание золотых львов и свист золотых птиц, Эльга приободрилась и даже легонько улыбнулась: ее задумка себя оправдала.

За служителями следовали ровно двадцать пар: отрок и девица, все от четырнадцати до семнадцати лет, приглядные собой. Их набрали из числа всех племен и родов, подвластных Киеву: от уличей на юге до чудинов на севере. Каждый был одет в наилучшие одежды по своему обычаю, украшен начищенной бронзой и медью, и каждый нес по полусорочку дорогого меха: девушки – соболей или куниц, парни – бобров и лис. Судя по напряженным лицам и застывшим взглядам, они тоже стиснули зубы и старались хотя бы переставлять ноги, не падая. Позвякивание бронзовых подвесок на их гривнах, поясах и обручьях если не заглушало пения золотых птиц, то все же пробивалось сквозь него. И Эльга перевела дух: при виде даров, воплощавших многолюдство и богатство подвластных ей земель, она даже в этой сияющей золотом и мармаросом палате ощутила себя не жалкой испуганной дикаркой, а почетной гостьей, способной порадовать хозяев.

– Велика земля Русская, – сказала она, указывая на челядь, выстроившуюся вдоль палаты, – обильна племенами и народами, зверем в лесах, рыбой в реках, всяким житом на полях. От себя и сына моего Святослава, от иных светлых князей и бояр, под рукой нашей сущих, приношу я дары христолюбивым василевсам Константину и Роману, а также августе Елене и невестке ее Феофано, а также их багрянородным детям.

Константин улыбнулся, уже не таясь, и даже кивнул ей со своего золотого трона: ему с высоты еще лучше открывалось это и впрямь красочное зрелище.

– Василевс Константин благодарит Эльгу Росену за эти прекрасные дары от своего имени и от имени своей августейшей семьи, – поклонился ей логофет дрома. – Теперь же прошу твою светлость проследовать для отдыха.

И указал на выход.

Эльга еще раз кивнула Константину, повернулась и пошла назад через длинную палату. Золотые птицы пели ей вслед…

Едва проснувшись, Эльга повернулась и чуть не упала с лежанки. Дожили, Кириос Пантодинамос[5]. На последних мгновениях сна ей мерещилось, будто она опять в шатре, на постельнике – как почти все тридцать ночей перед этим. Отвыкла от лежанки, и уж совсем отвыкла от собственного дома… Отшатнулась от края, наткнулась на чье-то плечо, вздрогнула, не поняв спросонья, кто это лежит рядом с ней, ближе к стене. Потом вспомнила: это же Володея, ее родная младшая сестра, ныне княгиня черниговская.

Только в этой поездке они и познакомились толком. С детства Эльга была неразлучна с Утой, своей двоюродной сестрой и ровесницей: за всю жизнь их пути расходились лишь пару раз и ненадолго, хотя именно за время этих разлук и происходили самые важные, переломные события их судеб. С родными же младшими сестрами, Бериславой и Володеей, Эльга навсегда рассталась, покинув осиротевший отчий дом. Ее замужество определило судьбы трех ее сестер тоже. Вслед за нею и Ута вышла замуж – за Мистину Свенельдича, Ингварова побратима. Несколько лет спустя подросшую Володею выдали за Грозничара, будущего князя черниговского, а Бериславу – за Тородда, младшего брата Ингвара. И хотя Володея в Чернигове оказалась куда ближе к старшей сестре, чем жившая на Волхове Берислава, виделись они не более раза в год.