Николай Иванов - Контрольный выстрел

– Ты сначала чихать перестань посредине лета, – посоветовал Кручиня.

Однако нервное возбуждение парня передалось и ему. Спрятав под плащ-накидку оружие, приподнялся, вытянул шею. Но, едва Семка обернулся, Иван Павлович торопливо сел обратно, будто происходящее его ничуть не интересовало. Снова принялся за наган, любовно и привычно крутя насыщенный желтыми патронами барабан.

– Иван Палыч, ну дайте же бинокль! Красивые, как яйца на Пасху.

– Тебе сейчас оно от перепелки покажется крупнее страусиного, – не тронулся с места Кручиня. – Никогда не видел, как бабы белье полощут?

Семка, конечно, видел. Но, когда такое мелькало перед глазами каждый день и из своих, деревенских женщин, это выглядело обыкновенным делом, мимо которого они, пацаны, проскакивали не задерживаясь. А тут чужие, да почти месяц одни мужики вокруг… Не, Иван Палыч слишком старый, чтобы понимать, как это маняще.

– Вон, вон самая такая. С ведрами. Может, вдовая? Я сбегаю? – не отступал от своего Семка.

– Сначала гребень достань да нос утри.

Семка безоговорочно снял картуз, поплевал на ладони, пригладил вихры. Понимая, что сосед подначивает, тем не менее на всякий случай вытер рукавом и нос. Безоговорочно проделанная процедура позволила ему выставить условия:

– Но только она моя!

– Извини, брат, но у тебя твое – это пока только то, что накакал.

Засунув наган в сумку с противогазом, поправил рубаху как перед свиданием и на полусогнутых переместился на вершину косогора. Согнав Семку с облюбованного места, показал на оставленную внизу плащ-накидку – твое место там.

– Там-там, – кивнул для гарантии. – Молод еще под юбки заглядывать.

Дождавшись, когда под его взглядом парень беспокойно, но устроится на отдых, принялся сам всматриваться в то, чем заинтересовался напарник. Бабы на реке, да еще не подозревающие, что за ними наблюдают, – это и впрямь сладкая картина. Для старых тоже. Хотя сорок лет – это для какого-нибудь зайца три старости, а его, Ивана Кручиню, просто внешне слегка помяли лагеря. Душа же и ум из возраста отбирают себе жизненный опыт…

Семка недовольно хмыкнул, поглядев на высовывающего голову старшего. Устроился в его лежбище из веток. Достал из кармашка бумажный самолетик, распрямил его, запустил. Сделав вираж, тот вернулся почти под руку, и парень потянулся за ним для очередного запуска. Под локоть попала противогазная сумка напарника и Семка вскрикнул от боли, полученной от острого края какого-то предмета, впившегося в руку. Ощупав находку, недоуменно оглянулся на гору. Палыч страусом тянул шею к реке. Запустил внутрь сумки руку. Не ошибся – это был наган. Но как и откуда?

– Пойду разузнаю, как и что они там, – раздалось почти над ухом, и Семка согнулся, пряча животом пистолет от возвращающегося начальника. – На, смотри, сколько захочется, – протянул вожделенный бинокль.

Сам расчесался, пригладил усы, экипировался. Семка не мог оторвать взгляда от опустевшей противогазной сумки, устроенной на плече Кручини, и, боясь в то же время остаться с оружием наедине, попросился:

– Вдвоем оно бы сподручнее…

Кручиня с улыбкой, но отрицательно помотал головой, натянул напарнику картуз на глаза.

– Вдвоем хорошо батьку бить. А в этих делах, брат, надо на цыпочках, молча и в одиночку. И не обижайся. Если что – поделюсь, – пообещал принять во взрослую компанию при положительном исходе дела. – Давай на пост.

Семка, засовывая пистолет за пояс, уполз на наблюдательный пункт, но Кручиня не успел сделать и нескольких шагов, как перед ним вырос железнодорожный обходчик. Оба замерли, всматриваясь друг в друга. По мере узнавания железнодорожник непроизвольно приподнимал молоток, но, устыдившись собственного страха, опустил его. Успокаиваясь, пригладил бороду:

– Все ж это ты! А я смотрю издали раз, другой – и глазам не верю.

– Я, Михал Михалыч, – кивнул Кручиня с горькой усмешкой. Встреча не обрадовала, он даже тоскливо оглянулся на горушку: лучше бы сидел на Семкином месте да крутил окуляры бинокля. Не все то близко, что трогаешь руками…

– И что, доволен фашистом? – поинтересовался Михалыч, на всякий случай вновь сжав рукоятку молотка.

– А чего это мне быть им довольным? – недоуменно пожал плечами Иван Павлович, прекрасно понимая при этом подоплеку вопроса.

– Так сначала вы с Деникиным страну топтали, теперь немчура ваша пытается.

– Михал Михалыч, – посмел перебить Кручиня собеседника. – Ты меня арестовал в двадцатом? Арестовал. Лично отвез на своем паровозе в ГубЧК на 15 лет? Отвез. Я свое отсидел. Что еще надо?

Отпор и решительность, набравшие силу в голосе бывшего белогвардейца и заключенного, неприятно кольнули железнодорожника. Он кашлянул в кулак с зажатой в него бородой. Однако собраться с мыслями и достойным ответом не смог, выдержки хватило только на полукрик:

– А мне надо, чтобы духу твоего белогвардейского здесь и близко не было. Грехи замаливаешь? Да мы сами в жилы вытянемся, но сделаем дорогу без вас, приспешников. Или вредительством тут занимаешься? Вон отсюда!

У Кручини заходили желваки, однако он, в отличие от Михалыча, сумел сдержаться: школу бессловесности прошел отменную. Но ответил все так же твердо:

– Я сам решаю, где мне быть. И на этом – все. Точка!

– Что? – утратил последнюю грань выдержки железнодорожник. Молоток, как томагавк у индейца, вновь взметнулся вверх. – Что? Ты, беляк, мне, красному командиру, рот затыкаешь?

Поднятая рука не испугала Ивана Павловича. Он даже сделал шаг навстречу старому знакомцу. Но, оказалось, лишь для того, чтобы прошептать только для одних его ушей:

– Мой белый генерал Деникин отказался служить на Гитлера. А вот ваш красный Власов…

– Да за такие слова… За такие слова, – молоточный томагавк взметнулся несколько раз, Михалыч стал хватать ртом воздух.

– А они не мои, – открестился, восстанавливая дистанцию, Кручиня. – Так в газетах пишут. В «Правде» и «Красной Звезде». А их товарищ Сталин читает. Фотография такая есть – Сталин с газетой «Правда» в руках.

Обойдя застывшего обходчика, Иван Павлович скрылся за деревьями. Михалыч поискал глазами свидетеля, потому что на наблюдательные посты выставлялось по два человека, но Семка от греха подальше давно ящерицей уполз за бруствер окопчика. Вымещая злость, железнодорожник покрутил, теперь уже как тевтонским мечом, молотком над головой и уже готов был запустить его вслед за ушедшим зэком, но сдержался. Скрипя зубами, изменил маршрут и направился в штаб стройки: еще неизвестно, чье слово окажется последним и каким оно будет.

Встреча со старым знакомым разбередила и Кручиню: он только внешне сохранял спокойствие, а внутри, набирая локомотивную мощь, отнюдь не в мягком вагоне помчалось, застучало на стыках сердце. Зная эту его страсть мчаться под уклон, Иван Павлович и старался избегать копаться в своих лагерных годах. Сегодня не получилось. Но ничего. Не должны дергать. Проверку прошел перед отправлением сюда, еще подчеркнули на сборном пункте: стране, а тем более сейчас, нужны солдаты и рабочие, а не зэки. И эта дурацкая, совершенно не нужная никому встреча ничего не изменит в его жизни. Он не скрывал, что сидел, в справке об этом же написано, так что документы в порядке… Так что где там красивые, похожие на пасхальные яйца?

Успокаивая стук сердца, стал вслушиваться в негромкую песню, идущую от реки. По ней сверил направление, вышел на тропинку, заранее примеченную в бинокль, зашагал быстрее. И едва не столкнулся с Натальей. Та сгибалась под тяжестью коромысла, на котором вместо ведер было развешано постиранное белье. Появление постороннего человека ею совсем не ожидалось, девушка от неожиданности развернулась, и в это время из кустов, как из засады, поднялся Семка. Уворачиваясь от несущегося на него белья с коромыслом, оступился, интуитивно схватился за мокрую постирушку, пытаясь удержаться на ногах. Но вместе с ней и завалился обратно в кустарник.

Вместо того чтобы спасать свой труд, Наталья схватилась за фонарик на рукаве платья, где на глазах лопнула и разъехалась материя. Воистину женщина скорее согласится на новую морщинку на лице, чем на неряшливость в одежде.

– Извините, ради бога. Я его за Можай… – сложил в мольбе руки Иван Павлович.

Семка продолжал копошиться в белье. Под руки попались женские панталоны, он намерился подать их Наталье, но сам же и засмущался, спрятал тряпицу за пазуху.

– Последнее платье, – печалилась о своем Наталья. – Не додержалось до Спаса… Кто вы такие? Откуда свалились?

– Не со злого умысла, – продолжал извиняться Кручиня, топчась на месте. – Мы с наблюдательного. Давайте помогу.

– Теперь без надобности, – вздохнула прачка. – Все равно опять идти полоскаться.

Иван Павлович принялся укладывать белье на коромысло, возвращенное на девичьи плечи. Вырвал у Семки панталоны, но девушка в этот момент обернулась, и Кручиня сам в смущении торопливо засунул их в противогазную сумку.