Аркадий Савеличев - Столыпин

– Шановный пане! Ставлю родителя!

Орловский полк стоял тогда в Литве, на границе с Пруссией, которая никак не смирялась со своим положением, – быть под каблуком России. Господа офицеры квартировали в роскошном имении одного из отпрысков Радзивилла; хозяин, пан Гутковский, тоже майор того же полка, хоть и затесался по воле случая в русское воинство, но никогда не забывал о своих корнях, а потому фанаберия била через край. Будучи в громадном выигрыше, выйти из игры орловскому майору разрешал – добрый жест должен сделать сам выигравший, чтоб не добивать проигравшего. А тот разве мог пойти на бесчестье?.. Уж и сабля боевая, и конь, и чуть ли не портки орловские – все на кону стояло, лежало и просто мелом на зеленом сукне писалось. Что еще?..

– Ставлю родителя!

Пан Гутковский, одногодок Столыпина и в тех же чинах, внимательно посмотрел на бесшабашного орловца:

– Ва-банк?

– Ва-банк, шановный пане… о чем разговор!

– Тогда и рубашку родительскую?..

Соперники и в полку, и в своих батальонах. Пану Гутковскому не удалось, еще с капитанских времен, увести его невесту Натали, потому что ей не нравились шляхетские усы, а нравились орлиные бакенбарды. И хоть предутренняя игра шла в родовом имении пана Гутковского – здесь не на саблях рубились, здесь фортуна. Шляхетская фанаберия… или русское самоуничижение?..

– Ва-банк, пан Столыпин… только с рубашкой отцовской… Так?

Хорошо, что хоть не с материнской. Помяни некстати мать, майор Столыпин, вопреки всякой чести, схватил бы, ей-богу, проигранную саблю! Не сметь!.. Радзивиллы какие-то?!. Его муромские, стало быть владимирские, – владей-миром! – предки тоже идут от шестнадцатого века. Знай наших!

Командир полка, хоть сам и был в эту ночь в выигрыше, хотел было остановить уже неприличный торг, но господа офицеры и на русский, и на польский лад зашумели:

– Черт побери, Столыпин!

– Не уступай!..

– Шановный пан – вспомни Радзивиллов!..

– Господа, господа, остановитесь!

– Не маете права, господин полковник. Здесь не плац, здесь игра.

– Игра!

– Нельзя останавливать, нельзя…

– Мае права, пан Гутковский, – выигрывать, мабыть, мае права – и проигрывать…

– Майор Столыпин, что же вы?..

Он рванул на широкой груди, перепоясанной следом прусской сабли, батистовую, залитую вином рубашку, – по жаркому времени да в раскаленной шампанским ночи с общего согласия сидели без мундиров.

Очередь метать банк выпала проигравшему. Видя его решительность, полковник предупредил – нет, попросил по-дружески, по-боевому:

– И все-таки, господа, не идти же нам на пруссаков без рубах?..

– Так сейчас нет войны, – с иной стороны подначил проигравшийся ротный капитан.

Его поддержали:

– Что за причина?! Мы на границах любимой империи. Чихни только пруссак, войну сами придумаем. Снаряд шальной туда – снаряд сюда, вот тебе и война. За государя, господа!

– За государя!..

– За ГОСУДАРЯ!..

Под эти воинственные клики и последняя рубашка вместе с родительским портсигаром прахом пошла на кон…

Опять прахом?..

Что еще можно поставить?!

Не мог майор Столыпин, выигравший в битве за Натали, уступить майору Гутковскому, оставшемуся с носом, то есть в проигрыше.

– Ставлю свое Середниково! Против Колноберже, пан Гутковский.

Не так уж много в полку офицеров, все обо всем знали. А майор Гутковский, еще в чине капитана, был к тому же и на свадьбе, которая игралась в лермонтовском Середникове; полк тогда как раз в Подмосковье формировался, да и по благородству своему не мог Столыпин не пригласить соперника.

Середниково, надо же! С ума сошел орловец?!

Трудно сказать, чье имение ценнее – в картежной игре ценности другие… Совсем другие.

И если мелькнуло какое сожаление в голове у майора Столыпина, так только одно: Натали была сейчас как раз в Середникове, на сносях… значит, ставил на кон и ее… да и сына, возможно…

Полковник уже исходил бледностью, трезвел. Еще минута, и он, не имея здесь права командовать, может, выхватил бы все-таки саблю, чтобы собственным поединком остановить игру. Но майор Столыпин резко вскочил, широким крестом крестя голую грудь:

– Середниково! Против Колноберже! Все видели? Все, господа офицеры. Игра!

– Них же Польска не згинела!.. Колноберже! Против Середникова… со всеми его маёнтками!..

Это выходило уже оскорбление. Под маёнтками, под столыпинской то есть маёнтностью, можно ведь было понимать и Натали – как часть самого Середникова.

Но – все замерло…

– Карту, господа!

– Карту, шановные панове!

Это было уже не остановить…

И после долгого замешательства:

– Новый хозяин Колноберже?!

Проигранной именной саблей – отрублено горлышко бутылки… Бокалы! Бокалы!

– За нового пана Колноберже! Да, шановные панове! Не поминайте лихом, как говорят у русских…

Пан Гутковский первым выпил свой бокал, хлопнул его о старый буковый паркет и ушел к себе в кабинет.

Кто-то зачем-то хотел его остановить…

Но к чему? Дело-то известное…

Спустя несколько минут в соседнем с гостиной кабинете грохнул выстрел…

Так или не так все было – отец никогда не рассказывал. Младший сын не расспрашивал. О том знал лишь старший – законный наследник Колноберже. Но он тайну этого литовского поместья с собой унес, а младшенький – разве осмелится спрашивать старого отца о давно отшумевшей, бурной молодости?

Когда Петр вошел в гостиную, его встретил с дубовой панели стены не по возрасту усатый заносчивый поляк в алом бархатном кунтуше и собольей двукрылой шапке, с гордо воткнутым орлиным пером. Взгляд словно спрашивал: «Так кто здесь хозяин?..»

С трех сторон поляка окружили чем-то неуловимо знакомые лики – давно отживших свой век предков; не сразу проявились у них на груди звезды, а на плечах погоны. Медленно, с владимирской тощей земли, от шестнадцатого смурого века, поднималось генеалогическое древо; корнем его был Григорий Столыпин, а от стволового корня, как у всех столпных сосен, выпирали кряжистые всходы, то бишь…

…сын Афанасий Григорьев, муромский дворянин…

…Сильвестр Афанасьев, ходивший на подмогу Богдану Хмельницкому в русском полку, за что стал уже московским дворянином…

…Семен Сильвестрович…

…Емельян Семенович…

…Алексей Емельянович, прадед; вышел в отставку по молодости, поручиком, был предводителем пензенского дворянства и на дворянских хлебах деток наплодил немало… не потерять бы счет…

…Александр, отмеченный самим Суворовым, его личный адъютант…

…Аркадий – друг реформатора Сперанского, тайный советник, оберпрокурор и сенатор…

…Николай – несчастливец: генерал-лейтенант, растерзанный взбунтовавшейся толпой в Севастополе…

…Афанасий, скромняга штабс-капитан и саратовский предводитель дворянства…

…Дмитрий Алексеевич, генерал-майор и совсем уж близкий по крови дедушка…

…и Елизавета Алексеевна, вышедшая замуж за Арсеньева, – бабушка Михаила Юрьевича Лермонтова, но ведь и бабушка его, Петра Столыпина…

Никого не забыли? Никто не потерялся при переездах?

Внук лукаво и добродушно, забыв о своих горестях, посматривал на родичей: мол, не растрясло на дальних дорогах, не мешает соседство фанаберистого шляхтича?..

Все они еще недавно были в подмосковном Середникове, но вот недавно, по какой-то прихоти отца, перебрались в Литву, вместе с бабушкиной мебелью и громадной библиотекой, хранившей следы лермонтовских рук.

Впрочем, такая ли уж прихоть? Все подмосковные имения неотвратимо ветшали, содержать их становилось невыгодно и хлопотно, а на этом прибалтийском краю империи было новое, прекрасное и удобное жилье, которое приводило в восторг и Наталью Михайловну. Да поближе к Балтике прикупилось еще, почти за бесценок, и другое имение, вполне доходное. Муромские столбовые дворяне кочевали по российским просторам да наконец осели в Ковенской губернии. Соседи? Да, прекрасные сложились соседские отношения. Литовец ли, поляк ли, коль служит государю, все едино – русский дворянин. Это так говорят – Польша, Литва… Матушка Екатерина после третьего раздела Польши всех под единую руку подвела. Чего ж ты с такой фанаберией смотришь на нового наследника, глупый лях?..

Петр родился в Дрездене, когда мать гостила у родственников, но немного не рассчитала сроки родов; так что крещен был в дрезденской, конечно, православной церкви. Привезенный из Дрездена в люльке, семь первых лет прожил в Середникове, а потом еще семь – здесь, в Колноберже, собственно, и учиться начал здесь же, в виленской гимназии. Может, так и был бы до конца в ней, да ГОСУДАРЬ призвал отца в Балканский поход, а мать пошла следом. Нельзя было оставлять недоросля одного в литовском краю, хоть и с хорошей прислугой. Вот почему перевели его в орловскую гимназию, поближе к родственникам Столыпиным.

О, жизнь, жизнь!.. Хоть и дворянская, но служивая. Иди – куда государь указует! Стоит ли роптать на такие превратности судьбы?