ВАЛЕРИЙ ШУМИЛОВ - ЖИВОЙ МЕЧ, или Этюд о Счастье. Жизнь и смерть гражданина Сен-Жюста Часть I и II

– Иначе говоря, это закон на «всякий случай»? То есть на тот случай, если праздник не оправдает ожидания о сплочении всего французского народа вокруг новой веры?

– Да.

Сен-Жюст покачал головой:

– Духовенство подожгло бы небо, чтобы оно обрушилось на нас, ниспровергателей тронов. Этого не случилось. Вряд ли удастся поджечь небо и нам, чтобы призвать на помощь нового бога гражданской религии. Уверен – это нас не спасет. Как не спасет и этот страшный закон, который, поверь мне, ничем не лучше сентябрьского самосуда толпы [6]. Скорее, надо рассчитывать на успехи на фронте, когда враги поймут, что Республика непобедима… К дьяволам! Мы трижды пытались перейти Самбру, и трижды нас отбрасывали австрийцы! Только-только я в четвертый раз собирался форсировать эту проклятую реку, как вы вызвали меня в Париж! И зачем?! Ради этой нелепицы с праздником Верховного существа и законом, который вообще ликвидирует всякий закон!…

– Ты не прав, – тихо произнес Кутон. – Контрреволюцию не победить успехами на фронте. Вспомни жирондистов. Все решится здесь, в столице.

Сен-Жюст поднялся, сунул листки с проектом нового закона в ящик стола, взял в руки перчатки и шляпу.

– Что ж, Жорж, – сказал он. – Может быть, ты и прав, но решать вам придется без меня.

Они и решили, подумал Сен-Жюст, вспоминая тот самый разговор с Кутоном 13 прериаля [7], когда он отказался (в первый раз!) поддержать террористическую инициативу Максимилиана Робеспьера. Закон 22 прериаля провел Кутон. И с этого момента головы покатились с гильотины целыми гроздьями. Популярность революционного правительства это не увеличило. Зато бесчисленно увеличило ряды его врагов. Сен-Жюст, разбирая поступавшие в Бюро общего надзора полиции донесения полицейских осведомителей, читал с все возраставшим удивлением и даже растерянностью (он впервые не знал, что делать!): «Патриоты наблюдают друг за другом», «Сообразив, что сказал лишнее, посетитель немедленно исчез из кафе», «Робеспьер дает много казней, но мало хлеба» и даже – «Если бы Марат был жив, его бы тоже гильотинировали».

Ну, много ли было среди гильотинированных голов истинных голов «врагов народа», сказать трудно (наверное, все-таки немало, думал Антуан, если судить по сопротивлению и «снизу», и «сверху», которое оказывается политике революционного правительства), но самого главного принятием нового закона добиться не удалось – головы депутатов-заговорщиков остались на их шеях. Комитет общественного спасения вышел из-под контроля Робеспьера. Что и следовало ожидать: враги в одно мгновение разобрались, против кого был направлен новый закон. Разобрались и приняли меры.

Это была пиррова победа. Одержав которую, Робеспьер прекратил посещать заседания как Конвента, так и правительственного Комитета. Исчез. «Гильотина Робеспьера» стучала, наподобие ткацкого станка, а самого Робеспьера нигде не было видно.

Максимилиан Робеспьер… Когда же Сен-Жюст понял, что Неподкупный начинает уставать от стремительного бега революции, что его подводит его собственное уникальное в своем роде революционное чутье, позволявшее ему в течение пяти лет идти впереди событий? Когда? Нет, колебания Робеспьера он заметил еще раньше в деле

с фракциями, когда Максимилиан очень долгое время не решался ударить не только по Демулену и Дантону, но даже и по Эберу и Шометту. Тогда Антуан решил, что Максимилиан должен просто отдохнуть. Разгромив вражеские партии и создав специально для Робеспьера «общую» (тайную) полицию, как его личный инструмент в целях сохранения власти, Сен-Жюст уехал на фронт. Совершив этим непоправимую ошибку.

Это он сразу понял, когда 6 прериаля [8] получил то странное письмо-вызов от Комитета, приглашавшее его бросить все (в самый разгар военных действий!) и возвратиться в столицу: «Свобода подвергается новым опасностям. Клики пробуждаются с более угрожающим видом, чем когда-либо раньше. Сборища в очередях за маслом, возмущение в тюрьмах, интриги… соединяются с повторяющимися попытками убийства членов Комитета общественного спасения… Грозят аристократическим восстанием, фатальным для свободы. Самые большие опасности угрожают ей в Париже».

Письмо было подписано несколькими членами правительства, в том числе Приером, Карно, Билло-Варреном и Барером, но Сен-Жюст сразу узнал руку Робеспьера… Слова об угрозе «свободе», исходящей от «очередей за маслом», встревожили его: в поведении Максимилиана, кроме обычных в последнее время колебаний и усталости, начали прорезываться панические нотки.

12 прериаля Сен-Жюст вернулся в Париж, и, как оказалось, зря. Спасти положение уже было нельзя…

Сен-Жюст молча шагнул в хорошо знакомую ему комнату на втором этаже дома Дюпле. Прижавшись спиной к двери, он скрестил руки на груди и, не говоря ни слова, пристально взглянул на сидевшего в кресле бледного до синевы Робеспьера.

Робеспьер поднял глаза.

– Я ждал тебя, – без всякого выражения сказал он. – Нам тебя очень не хватало.

– Я – здесь, – также сухо ответил Сен-Жюст. – Ну, и что же случилось, зачем ты меня вызвал из армии?

– Не я – тебя вызвал Комитет…

– Максимилиан…

– Хорошо, это я настоял на твоем вызове. Мы нуждаемся в тебе и твоей твердости. Добродетель…

– Я только что был у Кутона, – перебил Сен-Жюст. – И видел проект нового закона, который вы собираетесь предложить Конвенту.

– Жорж опередил события. Я сам хотел посвятить тебя в детали. Но раз ты уже знаешь, Антуан…

– Еще об одном заговоре?

– О новом заговоре. Никогда еще кинжалы убийц не подбирались к нам так близко.

– Я просмотрел рапорты Бюро общего надзора полиции и Комитета безопасности. Не стоит преувеличивать: «убийцы» – и Амираль и Рено, и этот безработный конторщик, и эта дурочка с корзинкой, угрожавшие тебе ножами и пистолетами, похоже, не связаны с нашими врагами в Конвенте [9]. Они всего лишь явились выразителями воли тех, кто недоволен нашей политикой, осуществляемой в интересах большинства.

– В интересах большинства… Только большинство не способно оценить эту политику, если ими пользуются негодяи.

– Естественно. Как говорил Жан-Жак, пока большинство народа не просвещено, сам народ не способен делать правильные выводы. Решения за нацию приходится принимать его наиболее энергичным представителям. И чем больше власти у этих просвещенных правителей, тем лучше для пока еще непросвещенного народа.

– Да, знаю, – с горечью отозвался Робеспьер. – Народ не может править, он сам нуждается в управлении. При помощи добродетели и террора… Я вызвал тебя в Париж, чтобы сказать: теперь ты можешь быть доволен, – я осознал твою правоту, – необходима еще большая концентрация террора в одних руках.

– Я говорил не о концентрации террора, а о концентрации власти.

Робеспьер криво усмехнулся:

– Усиление террора усилит центральную власть Комитета общественного спасения. Что сейчас крайне необходимо для подавления последних заговорщиков.

– Последних?!

– Всех. Мы раздавим их всех одним ударом. Выхода нет. Сложилась необыкновенная ситуация: основные заговорщики повержены вместе с фракциями, но сопротивление правительству усиливается. Повсюду – глухое недовольство всеми нашими мерами – от реквизиций до максимума. В народе – шатание. В тюрьмах зреют новые заговоры. Твои вантозские декреты о помощи неимущим не исполняются. Коррупция приняла устрашающие размеры. Чтобы подавить сопротивление, нам нужно единство Комитетов и Конвента, но его нет. Многие прежние наши сторонники перешли на сторону недовольных правительством.

– Их погубила попавшая им в руки бесконтрольная власть…

– Да, власть и золото, которым осыпают себя прежние нищие адвокаты и лавочники. Даже преданные якобинцы, став депутатами, в миссиях повели себя как самые отъявленные сатрапы. Отозванные в Париж, они настраивают против нас Собрание.

– Значит, теперь на очереди – заговор проконсулов? Что ж, коррупционные депутаты уязвимы из-за своего воровства, а Амираля и Рено совсем не трудно будет объявить слепыми орудиями в руках заговорщиков, но с убедительными доказательствами будет нелегко. Правда, при чем тут «очереди за маслом», которые якобы угрожают свободе? – добавил Сен-Жюст как бы про себя.

– Доказательства и не потребуются. Главное, чтобы негодяи были арестованы, а дальше новый закон, который на днях, возможно (если не будет другого выхода), будет принят и проект которого ты видел у Кутона, автоматически приведет их на эшафот. Нужно усилить средства террора, чтобы раздавить заговорщиков без промедления. Вот почему ты нужен в Париже. Доклад о новом законе – твоя задача. Ты всегда был на острие разящего меча правосудия Республики.