Галина Романова - Иван Берладник. Изгой

    Напуганные предстоящим разором - зима хлеб и жито подъела, а тут ещё и война! - бежали в Галич из окрестных деревень смерды. В самом Галиче день и ночь бухало вечевое било и выводили тревожный перезвон недавно, ещё при Владимирке ставленные на звоннице Успенского собора колокола.

    Бояре толклись на вечевой ступени, звали народ всем миром отстоять своего князя. Выходил и сам Иван Ростиславич, видел людское море, слышал призывные крики: «Ты - наш князь! Умрём за тебя!»

    Радовался люд галицкий злой радостью - не принимали они Владимирка Володаревича, пришёл он самочинно, нарушив древнее вечевое право города самому выбирать себе главу. Ивана Ростиславича принимали со всей ротой, он обещал ходить в воле Боярского Совета, и Галичу было выгодно держать у себя «своего» князя. Такой и вольности их не ущемит, и от врага защитит. А враг - вот он, у ворот стоит!

    Упреждённые бежавшими под защиту городских стен поселянами, галичане спешно вооружались. Кузнецы отложили орала и лопаты, спешно ковали мечи и топоры. Бронники клепали кольчуги и шлемы, щитники делали щиты. Бояре из кожи вон лезли, стараясь перещеголять один другого - у кого отроки одеты справнее, у кого брони новее да мечи острее.

    У самого Ивана дружина была невелика - часть воев оставил он в Звенигороде, защищать мать. Хотел было по весне перевезти княгиню в Галич, да война помешала. С пятью десятками воев прибыл, но полсотни мечей - не войско. У иного боярина столько же отроков.

    Не было бы счастья, да несчастье помогло. Хоть и малое время просидел Иван на столе, а успели заметить и полюбить его горожане. Потому как княжий суд он судил по Правде [5], и уже передавалась из уст в уста байка о крестьянине, что приехал на боярское подворье, привёз дань из деревеньки. Замешкался на дворе, пришлось заночевать тут же, в людской. А за ночь кобыла ожеребилась во дворе, вот и надумал боярин отобрать жеребёнка - дескать, всё, что на моём дворе, то моё. Ещё и кобылу надумал взять - негоже, мол, дитяте без матери. Кто-то надоумил мужика пасть в ноги князю, а Иван и рассудил: чья кобыла ожеребилась, того и жеребёнок. Правда то или нет, а только с той поры пошла про Ивана молва, что не даёт он в обиду простой люд. Вот и потянулись в его дружину молодцы - иные сбегали, не спросясь отцова благословения. Молодой князь принимал всех - воевать намеревался всерьёз, ради победы и Галицкого стола готов был поступиться родовым обычаем.

    В соборе заканчивалась служба. Крестясь, последний раз подходили к кресту бояре, за ними теснились тиуны, воеводы и старшие мужи. Простой люд стоял поодаль, почтительно расступался и кланялся, когда знатные мужи проходили мимо. Вышли уже почти все, задержался только Иван Ростиславич и несколько его ближних мужей. Среди них был Мирон, оставивший в Звенигороде молодую жену и малых сыновей. Он держался по левую руку от князя.

    Отец Онуфрий, незлобивый и тихий нравом человек, вздыхал, раздумчиво осеняя себя крестным знамением.

    - Ох, грехи наши тяжкие, - поварчивал, - и за что насылает Господь такое испытание? Чем мы прогневали Его? В такие дни душа должна о вечном заботиться, а ныне что зрю в людях? Не о спасении души, не о Боге их помыслы - о войне и душегубстве! И за что такая напасть?

    Иван помалкивал, слушая воркотню попа. Нынешний молебен был посвящён скорой победе над врагами.

    - Из-за меня копья ломаются, - сказал он наконец. - Осерчал Владимирко Володаревич, как стола его лишили.

    - Сам! - воздел отец Онуфрий палец. - Сам себя стола лишил, ибо непотребствовал много и грехи его велики были суть! А и Галич тоже супротив Божьего промысла пошёл - ибо всякая власть от Бога. Господь суров, но и милосерд. Карает он нас за наши грехи, но и воздаёт каждому по справедливости.

    - Что же выходит, отче? Владимирко Володаревич Галичу за грехи был послан?

    - За грехи наши тяжкие. Ибо заслужили мы такого князя и должны были, не ропща, нести крест свой. Мы же возроптали, и за то разгневался на нас Господь, привёл супостата на наши сёла и нивы! А и сам князь Владимирко тоже супротив Божьего промысла восстаёт - ибо неисповедимы пути Господни и одною рукой дарует он, а другой отнимает. И в горе, и в радости надо быть одинаково твёрдым.

    Мирон за спиной Ивана чуть слышно зафыркал - бывший боярский отрок имел на всё своё мнение. Отец Онуфрий недовольно зыркнул в его сторону.

    - Ты бы помолился, отче, чтобы Господь даровал нам победу, - попросил Иван.

    - Молюсь, сын мой. Денно и нощно молюсь, дабы уменьшилось беззаконие на нашей земле, чтобы не лилась зря кровь, не гибли люди христианские. Ведь от людей своего языка страдаем!… Нет, грешен и аз есмь, ибо не зрю Божьего промысла в том, что совершается. Не даёт мне Господь узреть истину!

    Поп отвернулся к иконам, истово осенил себя размашистым крестом. Иван тоже перекрестился, дружинники последовали его примеру.

    На улице встречал яркий весенний свет. Солнце с синего неба брызгало огнём, крытые золотом купола весело блестели, во всю глотку орали воробьи. Отрок подвёл Ивану коня. Вскочив в седло, князь поехал улицей, справа и слева толпился народ. Люди, которым в соборе место было самое последнее, тут ухитрились пробиться в первые ряды и созерцали своего князя. Бояре с ближними отроками пристраивались позади, толкали друг друга конями, выясняя, кто более достоин ехать рядом с Ростиславичей.

    Легко и весело было Ивану. Весёлый яркий свет, тепло и пестрота людской толпы сами собой вызывали Улыбку на лице. Но слишком часто мелькали в толпе люди в бронях - кто в стёганом кожухе, кто в кольчужке, кто с топором и рогатиной. Да его молодцы с утра парятся в кольчугах и при оружии.

    Три недели уже бились галичане с войском Владимирки Володаревича. Чуть ли не ежедневно были приступы, люди спали вполглаза. Жёнки и матери бегали на стену, носили родным поесть. В иных домах уже успели оплакать убитых - среди ярких женских и девичьих уборов нет-нет, да и мелькал чёрный вдовий плат.

    Не завернув к терему, Иван поехал к стене. Там сейчас постоянно теснились ополченцы. Горожане смешались с посадскими. Кое-где виднелись боярские отроки - обороной руководил Молибог Петрилыч с воеводой Никифором и тысяцким Вышатой Давидичем.

    Издалека заметив боярина Молибога, Иван сразу направился к нему на стену. Боярин стоял у зубца и смотрел вниз.

    Посады были частью сожжены, частью разобраны. Уцелели только те избы, которые были заняты княжьими и боярскими людьми. До самого берега реки раскинулся стан - стояли возы, уперев оглобли в небо, ходили люди. Где-то суетились и кричали - готовился новый приступ. Покамест под стеной разъезжали самые нетерпеливые, перебрасывались с защитниками стрелами.

    - Ты бы, княже, поосторожнее! - остерёг Молибог Петрилыч Ивана. - Не ровен час, шальная стрела долетит! Бережёного Бог бережёт!

    - Ничо, - уверенно откликнулся Иван. - Мне на роду написано в бою уцелеть.

    - Так то ещё не бой. Бой впереди. Вот-вот пойдут на приступ.

    Замечая приготовления, галичане подтягивались к стене. Кто-то уже проверял стрелы, примеривался стрелять в ответ. Меткий выстрел сбил с коня одного.

    Другой схватился за простреленное плечо, поскакал, клонясь в седле, прочь. Но тут стали подтягиваться к стенам Галича рати.

    Ополченцы на стене хмурились, лишний раз проверяли луки и рогатины, озирали толпу внизу.

    - Эка силищи-то нагнано, - раздавались негромкие голоса. - И откуда столько народа!

    - Небось со всех городов князь Владимирко-то народ согнал…

    - Крепко он за нас взялся!

    - А пущай крепко - скорее руки отсохнут…

    - Выстоим!

    - Чего - «выстоим»! Тамо вона какая сила!

    - А за нас Бог. И князь наш!

    Выкрикнувший запальчивые слова молодой ещё ополченец - юнец, усы только-только пробиваются, - оглянулся на Ивана Ростиславича: слышал ли тот. Князь и ухом не повёл - только пристальнее вгляделся в людей внизу. Согнанные в ополчение мужики бежали под стены неохотно. Галичане ночью обильно полили стену водой, теперь она вся покрылась толстой коркой льда, так что ни зажечь, ни вскарабкаться не удавалось. А сверху из-под заборол летели стрелы, и то один, то другой мужик падал. Снизу начали стрелять в ответ.

    Бой постепенно разгорался. Ивана мягко оттёр в сторонку Молибог Петрилыч:

    - Ты бы, княже, пересидел где в сторонке. Тута и без тебя управимся, а тебе под стрелы подставляться зазорно. Ещё подстрелят.

    Дружинники окружили князя. Мирон, низко надвинув на глаза шлем, скалился в злой горячей усмешке:

    - Сейчас бы в чисто поле выйти, да попытать силу силой! А то сидим, аки крысы, и ждём, пока нас выкурят.