Ирина Головкина - Лебединая песнь

– Сообщу вам новость, моя милочка, в классе моем появилась еще одна ученица, очень, по-видимому, талантливая.

– Хорошо играет или начинающая? – спросила Елочка, вынимая ноты.

– Трудно сказать, в какой мере она подвинутая, – ответила Юлия Ивановна, – ей восемнадцать лет. Техника у многих в ее возрасте бывает гораздо лучше, но способности у нее очень большие. На приемном экзамене, в среду, она играла «Kinder schenen» Шумана, я была в комиссии и вместе со всеми заслушалась: до такой степени чарующее у нее туше и так хороша фразировка. Чистота звука поразительная! Не хотелось ничего изменить в ее игре, как будто бы играла законченная пианистка. А вместе с тем она еще очень мало училась. Она держала экзамен в консерваторию этой осенью, но ее не приняли из-за происхождения. Такую талантливую девушку оставили за бортом!

Елочка тотчас насторожилась:

– Что же именно ей помешало?

– Анкета. Она – Бологовская, внучка генерал-адъютанта, из приближенных к особе государя, а отец ее, гвардейский полковник, расстрелян в Крыму. Другой ее дед, кажется, сенатор… Сами понимаете, что все это значит теперь! Ко мне ее прислал мой друг – консерваторский профессор. Он хотел принять ее в свой класс, да вот не удалось, направил ее ко мне с тем, чтобы раз в месяц прослушивать самому: каждому педагогу интересна такая ученица.

Расстрелян в Крыму! Губы Елочки судорожно передернулись, и она закрыла ладонями лицо. «Занавес над трагедией уже опустился! Мы – за занавесом! Девушка эта тогда была ребенком… Помнит ли она хоть что-нибудь?» – подумала она, а сказала совсем другое:

– Мне хотелось бы услышать ее, если она талантлива.

– Вы здесь еще не однажды встретитесь, – добавила Юлия Ивановна. – Вот с полчаса, как она ушла. Хорошенькая девушка, ресницы до полщеки. Живет она теперь с бабушкой и с дядей; матери у нее, кажется, тоже нет. По-видимому, нуждается: без ботиков, без зимнего пальто. Жаль девочку.

Все рассказанное Юлией Ивановной странным образом заинтересовало Елочку. В следующий раз она нарочно пришла целым часом раньше обыкновенного, так что принуждена была выслушать скучнейший урок с тупоголовым школьником. Он еще не успел кончить, когда в класс вошла девушка, в которой Елочка тотчас признала новую ученицу.

Тонкая, как тростинка, фигурка в старом джемпере и по-модному короткой, но все-таки недостаточно короткой юбке, две длинные косы без лент; и волосы, и ресницы мягкого каштанового цвета и красиво оттеняют белоснежный лоб и прозрачную глубину глаз. Лоб и ресницы невольно приковывали взгляд.

«Да, она мила, но еще почти девочка! Вот и щеки, как у ребенка, розовые. А профиль камеи!» – подумала Елочка, украдкой пристально разглядывая эту головку на длинной шее, словно цветок на стебле.

– Ася, садитесь теперь вы, – сказала Юлия Ивановна, когда мальчик кончил. Девушка, которая в ожидании очереди уткнула носик в книгу, встрепенулась и подошла к роялю. По-видимому, она успела уже покорить сердце старой учительницы. Юлия Ивановна выслушивала вещь за вещью, а во взгляде, с которым она попеременно созерцала поэтическое личико и маленькие легкие руки, Елочка подметила нежность и восхищение. Ревнивое и даже завистливое чувство шевельнулось в груди Елочки.

«Счастливая! Как приятно быть талантливой и как легко располагать к себе сердца, имея талант и такое личико!» – подумала она.

Как только Ася кончила, она тотчас же встала и стала собирать ноты: она еще мало знакома была с преподавательницей и не подозревала, какие в этом классе ведутся интересные и долгие разговоры.

– Вы слишком легко одеты, Ася, – сказала Юлия Ивановна, когда девушка запуталась в разорванном в подкладке рукаве демисезонного пальто.

– Благодарю, не беспокойтесь, я закутаюсь сверху в бывший соболь, – ответила Ася.

– То есть как «в бывший»!? Как же это соболь может быть «бывшим»? – с удивлением спросила учительница.

Ася вдруг рассмеялась веселым детским смехом:

– Ах, я забыла, вы ведь не знаете! Это было мое mot[8] в двенадцать лет. Я вокруг себя тогда только и слышала: бывший князь, бывший офицер, бывший дворянин… Вот и вообразила, что соболь мой тоже бывший – ci-devant[9]. С тех пор мы так и зовем его.

И, продолжая смеяться, она накинула на плечи старый мех и убежала.

Елочка с удивлением проводила Асю взглядом: она словно чем-то неожиданным была поражена ее веселостью. Ей казалось, что на репрессированной аристократке неизбежно должна лежать печать горя, тень от потерь. «Этот глупый смех… Он мне давно уже опротивел! У всех одно и то же!» – с досадой подумала она.

И все-таки в следующий раз ее опять потянуло прийти пораньше, взглянуть на эту Асю, которая привлекла чем-то ее воображение. Девушка уже заканчивала игру. Прощаясь с ней, Юлия Ивановна сказала:

– Я должна вас огорчить, дитя мое. Я узнала в канцелярии, что оплату с вас будут брать по самой высшей расценке. Это все решает бухгалтерия согласно каким-то инструкциям.

Девушка слушала ее с испуганным выражением на хорошеньком личике, она даже немного побледнела.

– И вы понимаете, дитя мое, – очень мягко продолжала учительница, – что от меня здесь ничего не зависит. Надеюсь, это не заставит вас бросить уроки?

– Ах, вот что! – сказала Ася. – А я было испугалась, что меня постановили выгнать отсюда. Нет, сама я, конечно, занятий не брошу. Надо же мне хоть чему-нибудь выучиться. Видите ли, нас четверо: бабушка, дядя, я и мадам, моя француженка, – она у нас уже как член семьи, да еще борзая – любимица папы покойного, бабушка ее бережет в память папы. А зарабатывает на всех один дядя: он пристроился в оркестр, а раньше был безработный. Поэтому нам никак еще не свести концы с концами. Я бы могла поступить на службу, но бабушка не позволяет, она говорит: «Увидеть тебя на советской службе для меня настоящее горе!» Я владею французским, но давать уроки бабушка тоже запретила.

– Позвольте, почему же?

– Я с уроками несчастливая! В прошлом году я занималась с внуком нашего бывшего швейцара, дала уроков пять-шесть; пришла раз, а они сидят, пьют чай с пирожными, и бабушка-швейцариха приглашает меня сесть с ними. Я сначала отказывалась, а потом думаю: они еще вообразят, что я из гордости за дедушку, – я этого как огня боюсь! Я села и взяла одно пирожное, самое маленькое. А на следующий день мой умный ученик мне же рассказывает: «У нас, – говорит, – вчерась мамка на бабушку кричала: "Чего, мол, ты учительниц всяких пирожными кормишь? Ну да теперь мы в расчете – ни копейки она с меня не получит!"» Я не поверила сначала и еще целый месяц занималась – не платят! А я боюсь говорить с мамашей ученика. Она крикливая такая, как начнет наступать… Уж лучше я еще несколько лет отзанимаюсь за пирожное. Я так и сказала бабушке, а она говорит дяде: «Сережа, поговори ты». А дядя: «Нет уж, увольте! Я на пролетарские банды в атаку с одним стеком ходил, но пролетарских мегер пуще огня боюсь!» Что тут делать? К счастью, наша мадам говорит: «Я француженка, парижанка. Наш народ дал Jeanne D'arc и Charlotte Corde. Я никого не боюсь! Monsieur Серж ходил в атаку со стеком, а я пойду с мокрой тряпкой!» И в самом деле, она взяла тряпку и выгнала и мальчика, и мать. Крик поднялся такой, что я и кузиночка Леля заперлись в бабушкиной комнате. Другой урок – новая неудача! Папаша ученицы, заведующий кооперативом, проворовался и сел. Мамаша пришла, так и так, мол, заплатить не можем, тут же в долг у меня взяла и больше не показывалась. С тех пор бабушка постановила, чтобы у Аси уроков больше не было!

– Ну а к занятиям вашим музыкой бабушка как относится? – спросила Юлия Ивановна, улыбаясь.

– Бабушка говорит, что это единственный вид труда, который она разрешила бы мне в будущем. Но вся беда в том, что играю я еще очень плохо.

– Учиться вам еще много надо, но способности у вас очень большие, Ася!

– Право уж не знаю… Мне почему-то кажется, что толку из меня никогда не выйдет. Вот недавно тетя Зина хотела меня поучить делать бумажные цветы. Мадам живо смастерила розу, а я такая неловкая, и терпения у меня совсем нет – я и десяти минут не просидела и взялась развлекать мадам. Пока она вертела цветы, я сыграла ей «Марсельезу» и вариации придумала, а потом прочла ей вслух Беранже. Вот так все у нас и кончается! Тетя Зина машет руками и на меня, и на свою Лелю: «Пропадете обе, потому что неприспособленные, а средств никаких! Хорошо, если найдутся молодые люди из прежних!» Но всегда тут же вздохнет, что в наших условиях надежды на это почти нет. Видно, и в самом деле пропадать! Я ведь к тому же еще дурнушка!

И, не замечая удивления, с которым взглянула на нее учительница, она схватила свой порт-мюзик и с сияющей улыбкой пошла к двери.

– Она очаровательна! – воскликнула Юлия Ивановна, как только дверь за Асей закрылась. – Эта живость, это изящество, эти ресницы! Вы слышали, как она сыграла мне шумановское «Warum»? Я назначила ее играть на ближайшем ученическом концерте – хочу показать педагогам.