Елена Съянова - Гнездо орла

Его снова провели через тюремный двор, велели идти прямо, вдоль стены…

Очередной доклад об операции «Л» Гиммлер получил в семь часов тридцать минут: «Процедура пройдена. Л. ничего не говорит. Находится на пути к лагерю Заксенхаузен».

От Берлина до Ораниенбурга, где находился этот лагерь, была короткая железнодорожная ветка, по которой иногда ходил товарный состав с заключенными, но чаще их здесь возили на крытых грузовиках. Однако для Лея оба варианта могли стать опасными, поэтому всю партию отправили пешим маршем по заранее обезлюженной эсэсовцами дороге, прямо от ворот тюрьмы Плетцензее.

По-прежнему моросил дождь. Воздух был пропитан сыростью и тяжелым дыханием почти бегущих людей: партию перегоняли в ускоренном темпе, поскольку по этому шоссе вскоре должна будет пойти военная техника.

…В 1920 году старший лейтенант Роберт Лей так же шел в колонне военнопленных от Реймса, вдоль Марны. Тогда тоже был конец лета, потому что, как ему помнилось, крестьяне везли огромные корзины фруктов на волах, целые телеги овощей, укрытых от дождя соломой. Можно было спокойно постоять у этих телег, купить груш или зеленого лука; конвойные-французы тоже покупали фрукты, болтали с пленными; уставших сажали в грузовики, больных везли в санитарных машинах. Никто на них не орал, не бил прикладами, не натравливал собак…

После бессонной промозглой ночи, без глотка воды со вчерашнего вечера, в одной насквозь промокшей рубашке Лей уже с середины пути перестал вспоминать и сравнивать. Все мысли у него сосредоточились на одном: когда же это закончится? О том же, видимо, думали и остальные. Люди, идущие рядом, изредка поднимали головы, смотрели с тоской и безнадежностью над головами идущих впереди и тут же снова втягивали голову в плечи, рискуя получить в зубы или висок прикладом автомата.

Эту партию перегоняли из-под Веймара, из лагеря Бухенвальд; почти все были в полосатых робах: часть — с красными треугольниками на груди и штанине (политические); часть — с черными (антисоциальные элементы), самые безобидные, обычно попадавшие под «охранный арест» по доносам. Другие цвета — зеленые (уголовников), желтые звезды (евреев) и коричневые (цыган) — заранее отделили. Политические считались, естественно, самой опасной категорией; однако Гиммлер счел их самой безопасной для Лея. Гиммлер очень рассчитывал, что после этого марш-броска по мокрой ветреной дороге в 12 километров Лей выйдет из дурацкой игры и за воротами лагеря не останется.

Там, за этими воротами, начиналась уже другая игра, посерьезнее холодных камер, конвульсирующих трупов и голов в опилках.

Днем 22 августа Гитлер вызвал к себе Риббентропа и велел ему готовиться к визиту в Москву.

В полученном сегодня ответе на телеграмму Гитлера Сталин выразил надежду, что германо-советское соглашение о ненападении создаст «базу для установления мира и сотрудничества между нашими странами».

Русские пересматривали старые военные доктрины, перевооружали армию; голова у них «болела» с обеих сторон: помимо Гитлера на западе, Япония — на востоке. Русские очень много работали и очень не хотели ни с кем воевать.

Двадцать второго же Гитлер вылетел в Бергхоф и вечером собрал секретное совещание. Теперь уже как свое твердое убеждение фюрер сказал следующее:

«Войны на два фронта не будет. Это говорю вам я. И я знаю, что говорю. Завтрашний пакт в Москве смешает западным державам карты. Нам нечего бояться блокады. К тому же Восток поставит нам зерно, уголь, свинец, цинк. Таким образом, первоочередная задача сейчас — уничтожение Польши. Я найду пропагандистские причины для начала вторжения. Пусть вас не волнует, правдоподобны они будут или нет. Когда начинаешь и ведешь войну, главное не право, а победа».

— Ну вот, все решено. Теперь уж окончательно, — сказал Гитлер Гессу в «фонарной» гостиной Бергхофа, в ночь на 23 августа.

Гитлер сидел в кресле, вытянувшись, в расстегнутом мундире. Гесс стоял у раскрытых створок и курил, пристально всматриваясь в пропитанную холодной влагой темноту.

— С двадцать пятого начнем мобилизацию. Сессию рейхстага нужно отменить, — продолжал Гитлер. — Съезд… Что делать со съездом? Тоже отменить?

— Перенести, — пробормотал Гесс. — Перенести, конечно. «Съезд Мира» нельзя отменять.

— Да, «Съезд Мира». — Гитлер засмеялся. — Не радует меня твое настроение.

— Что тут может радовать?.. — поморщился Гесс. — Ты готов к тому, что Англия объявит нам войну? В мягкой форме, конечно.

— Что значит… в мягкой форме? Зачем ты мне это говоришь? — мгновенно вспылил Гитлер.

— Чемберлен не самоубийца, — спокойно продолжал Рудольф. — Пока его не сменят, бояться нечего. Просто ты должен быть готов. Если удастся нейтрализовать Францию, мы начнем с англичанами воздушную войну. При минимуме потерь на земле, при отсутствии жертв среди гражданского населения это будет достойное сражение… И я хотел бы участвовать в нем. Если все же не удастся достичь мира, — добавил он уже еле слышно.

Гитлер вскочил:

— Что?! В чем участвовать? Тебе снова полетать захотелось? Что ж! Идеальное решение! Сразу всех проблем! Да что же это такое?! Два человека — двое, которым я верю, как себе, и оба… черт знает что вытворяют! В самый ответственный момент! Когда нужна холодная голова! Расчет! Воля!!!

— Если ты о Роберте… — начал Гесс.

— Не говори мне о нем! — Гитлер в ярости пнул ногой кресло. — Он развлекается! В такой момент! Теперь ты…

— Не кричи, пожалуйста, — попросил Рудольф. — У меня очень голова болит.

— Хорошо, хорошо. — Гитлер снова сел. — У меня просто нервы сдают из-за таких демаршей. От своих вечно не знаешь чего ждать.

— Если мы справимся с Польшей до конца сентября, дело будет сделано наполовину, — сказал Гесс. — А разговор этот я начал, чтобы ты заранее выпустил пар. И по поводу возможного ультиматума запада, и по поводу Лея.

Гитлер молча кусал губы. Гесс всегда открывал перед ним то, что его собственная воля предпочитала держать под замком. Да, Англия может начать войну, тем более если премьером станет его антагонист и ненавистник Черчилль. И Гесс может сесть в самолет и погибнуть в первом же бою над Ла Маншем. И Лей может еще бог знает что вытворить. Впрочем, его негодование по поводу Роберта было несерьезно. Он понимал, что, несмотря на грубый отказ заниматься «рабской силой», Лей уже занялся ею, в своем обычном экзальтированном стиле. Вообще, Роберт с годами стал ему понятней и как-то по-особенному, по-человечески, ближе. В то время, как Рудольф…

В самом начале их дружбы его Руди был как большой светлый дом, с открытыми дверями во все комнаты. Но теперь, здесь, в Бергхофском «фонаре», молча глядел в ночь настоящий тевтонский замок, полный сложных переходов, темных, никогда не открывающихся залов, и, возможно, сам не ведающий того, что еще укрывают в себе его собственные стены.

— Руди, обещай мне одно… Дай мне слово. Здесь и сейчас! Поклянись — никогда не предпринимать ничего без моего ведома.

Гесс удивленно повернулся:

— Откуда такое странное подозрение? Конечно. Обещаю.

О том, что колонна достигла лагерных ворот, Лей догадался по тому, как зачастили удары прикладов, сгоняя людей теснее друг к другу, и по усилившемуся собачьему лаю, от которого звенело в висках.

Последние километры он шел, не поднимая головы, опасаясь головокруженья и сберегая силы, чтобы все же попасть за ворота.

А поскольку он-таки туда попал, то церемония «встречи», отработанная годами, тоже была изменена. Обычно у самых ворот вновь прибывших встречало эсэсовское «приветствие» в виде ледяной воды из нескольких шлангов, града камней или экскрементов. «Сухим» из такой «воды», естественно, не выходил никто. Эту колонну пропустили, не «поздоровавшись».

Затем следовали стрижка наголо, душ с дезинфекцией, для новоприбывших анкетирование. Стрижку и анкетирование отложили; в душ разрешили идти желающим. Всю колонну разделили на две и развели по баракам. Это было наивысшей «гуманностью»: люди просто рухнули на нары, а часть — на пол. Этих поднимали пинками.

Наконец, дали напиться. Охранники внесли в барак ведра и поставили все в одну кучу. Люди, собрав последние силы, ринулись к воде. Началась свалка. Охранники стояли у стены и смеялись. Кто-то крикнул: «Товарищи, спокойно! Все встанем в очередь! Спокойнее! В очередь!» Стало тише. Лей не видел того, что происходило. Он просто лежал, закрыв глаза. Близость воды вызывала у него нарастающее озверение, от которого сводило живот. Продлись это состояние еще немного, и он мог бы утратить контроль над собой… Кто-то его потрогал за плечо: «Хотите пить? Возьмите». Ему что-то протянули. Он взял обеими руками и сделал четыре глотка.