Агилета - Святая с темным прошлым

Однако французский эмигрант Горрер, оставшийся в Москве при вступлении в нее наполеоновской армии, постарался через доверенных лиц императора развеять его иллюзии:

«…Заключение мира зависит не от императора Александра, а от армии. Фельдмаршал очень честолюбив и тщеславен; могу Вас уверить, что он принял командование армией только в надежде отомстить за Аустерлиц, так как император Александр несправедливо приписывает ему потерю этого сражения. Мир зависит от него; если он пожелает, мир будет заключен, без него сделать этого не удастся…»

И во второй половине сентября 1812 года Кутузов получил из рук наполеоновского посланника, маркиза Жака де Лористона, письмо следующего содержания:

«Князь Кутузов!

Посылаю к Вам одного из Моих генерал-адъютантов для переговоров о многих важных делах. Хочу, чтобы Ваша Светлость поверили тому, что он Вам скажет, особенно когда он выразит Вам чувства уважения и особого внимания, которые я с давних пор питаю к Вам. Не имея сказать ничего другого этим письмом, молю Всевышнего, чтобы он хранил Вас, князь Кутузов, под своим священным и благим покровом.

Наполеон»

Михайла Ларионович не мог слышать, как отправляя де Лористона в Тарутино, Наполеон, едва сдерживая нервозность, дал ему указание: «Мне нужен мир, лишь бы честь была спасена!» Но именно эта фраза была написана на лице почтительно склонившегося перед ним генерала.

Кутузов остался чрезвычайно доволен происходящим: наконец-то его стиль ведения войны оценили по достоинству! Жаль, право, что первыми сие сделали враги, а не соотечественники! Фельдмаршал с наслаждением сообщил де Лористону, что ни один посланник Наполеона не будет пропущен в Петербург с письмом к Александру, он, дескать, сам известит государя о мирном предложении французов. В ответном же послании, Наполеону, написанном несколько дней спустя, издевательски посетовал на то, что «…принимая во внимание дальнее расстояние и дурные дороги в настоящее время года, невозможно, чтобы я мог уже получить ответ по этому поводу…»

И в начале октября, когда холода уже дали о себе знать, Наполеон, так и не дождавшийся вестей из Петербурга, вынужден был покинуть первопрестольную. Неделю спустя его ожидало ожесточенное сражение под Малоярославцем, где, как и при Бородине, обе армии под вечер вернулись на свои позиции, не закрепившись в городе. Но Бонапарт, к тому времени с большим трудом владевший собой, решил с наступлением темноты проверить, не сбежал ли князь Кутузов опять в неизвестном направлении. И… едва не попал в плен к подстерегавшим его казакам; конвой с трудом отбил своего императора. Известие об этом мгновенно распространилось по французской армии, и у Наполеона окончательно сдали нервы. Свернув на Смоленскую дорогу, он начал отступление тем же путем, которым пришел в Россию.

Получив сие воодушевляющее известие, император Александр вынужден был сквозь зубы продиктовать следующее послание:

«Нашему генерал-фельдмаршалу князю Голенищеву-Кутузову

Усердная Ваша служба и многие оказанные Вами знаменитые Отечеству заслуги, а наконец и ныне одержанная победа, обращают вновь на Вас внимание Наше и признательность. В ознаменование которых признали Мы за благо пожаловать Вам золотую с лавровыми венками, украшенную алмазами шпагу…»

Кутузов насмешливо улыбнулся, прочтя сие. А государь-то, похоже, наконец уразумел, кто стоит во главе его армии. Начав преследовать француза, он ясно ощутил, как ангел победы веет на него своими крыльями и, вдыхая уверенность в сердце, влечет на запад. А пустынница-то была права! Изо всех своих сражений он вышел победителем, включая сражение с императором Александром. Стало быть, и смерть от него отступаться будет, пока он сам от жизни не устанет – так, помнится, она напророчила?

И, на мгновение дав сердцу волю, он вдруг почувствовал смертельную тоску. И почему Василиса не стоит с ним сейчас бок о бок, разделяя его радость? Ведь он чуть было не предложил ей остаться подле него там, в Филях, но побоялся опять услышать отказ. Вот ведь проклятье! И отчего любви никогда не находится места в его жизни? Кроме, разве что времени борьбы между жизнью и смертью…

И, дабы отвлечься от некстати нагрянувших мыслей, Михайла Ларионович принялся диктовать адъютанту приказ на имя командира Войска Донского, Матвея Платова, подчиненные которому казачьи есаулы чудесным образом выздоровели сразу после первого письма главнокомандующего. Новый же приказ гласил следующее:

«… Ваше Высокопревосходительство, старайтесь выиграть марш над неприятелем так, чтобы главными силами Вашими делать на отступающие головы его колонн нападения во время марша и беспрестанные ночные тревоги…»

А несколькими днями спустя он сообщит Александру о Платове следующее:

«Всемилостивейший Государь!

Генерал от кавалерии Платов с некоторого времени оказал давнюю свою ревность и действовал неутомимо при всей своей болезни. Кажется, что верх его желаний есть графское титло…»

«Легче выиграть баталию, нежели как всех наградить по их желанию!» – вздохнул Кутузов, заканчивая письмо. – «Но, похоже, тут я угадал: сам в свое время мечтал о графском титуле. Теперь имею и княжеский, а что толку? Хотя лучше, все же, иметь их, нежели не иметь».

Покидая Москву, Наполеон произнес печально-пророческие слова: «Какие ужасные, разрушительные войны последуют за моим первым отступлением!» — но не мог в полной мере представить себе всего ужаса последующих событий. Один из офицеров его армии, де Пюибюск, поведал о них так:

«…Жребий брошен; русские, ретируясь во внутренние свои земли, находят везде сильные подкрепления, и, нет сомнения, что они вступят в битву лишь тогда, когда выгодность места и времени даст им уверенность в успехе.

Сухари все вышли, вина и водки нет ни капли, солдаты наши оставляют свои знамена и расходятся искать пищи; русские мужики, встречая их поодиночке или по нескольку человек, убивают их дубьем, копьями и ружьями.

Уже несколько дней почти нечего есть бедным раненым, которых здесь[102] в госпиталях от 6 до 7 тысяч. Сердце обливается кровью, когда видишь этих храбрых воинов, валяющихся на соломе и не имеющих под головою ничего, кроме трупов своих товарищей. Кто из них в состоянии говорить, тот просит только о куске хлеба или о тряпке, или корпии, чтобы перевязать раны; но ничего этого нет. Голод губит людей. Мертвые тела складывают в кучу, тут же, подле умирающих, на дворах и в садах; нет ни заступов, ни рук, чтобы зарыть их в землю. Они начали уже гнить; нестерпимая вонь на всех улицах еще более увеличивается от городских рвов, где до сих пор навалены большие кучи мертвых тел, а также множество мертвых лошадей покрывают улицы и окрестности города.

После дождя настали морозы, люди гибнут на бивуаках от холода. Русские генералы одели своих солдат в тулупы, хотя те и привыкли к стуже, а наши войска почти голые.

Сегодня мороз 16 градусов. Наши солдаты, прибывшие из Москвы, закутаны иные в шубы мужские и женские, иные в салопы или в шерстяные и шелковые материи, головы и ноги обернуты платками и тряпками. Лица черные, закоптелые; глаза красные, впалые, словом, нет в них и подобия солдат, а более похожи на людей, убежавших из сумасшедшего дома. Изнуренные от голода и стужи они падают на дороге и умирают, и никто из товарищей не протянет им руку помощи. У кого еще остался кусок хлеба или сколько-нибудь съестных продуктов, тот погиб: он должен их отдать, если не хочет быть убитым своими же товарищами.

За несколько дней перед выступлением из Москвы, дан был по всей армии приказ, подобного которому тщетно искать в летописях человечества. Повелено каждому корпусному командиру представить ведомости с показаниями: 1) числа раненых, которые могут выздороветь в одну неделю; 2) числа раненых, которые могут выздороветь через две недели или месяц; 3) о числе тех, которые должны умереть через неделю или две. Вместе с тем, последовало повеление, чтобы заботиться и прилагать попечение лишь о тех больных, которые могут выздороветь в неделю, а остальных предоставить их судьбе.

Я молчу, пускай собственное ваше чувство скажет вам, как судить о таком распоряжении?..»

Впрочем, у истерзанных голодом и холодом французских солдат все же был шанс остаться в живых: сего ради им следовало попасть в плен. О том, что ждало их в этом случае, лучше всего свидетельствует письмо Кутузова губернатору Могилевской губернии, Петру Нилову:

«… Доходят до меня слухи, что в некоторых губерниях обходятся с пленными жестоко, лишая их собственности, им принадлежащей. Я весьма далек от того, чтобы думать, что в управляемой вами губернии происходит такое же зло, однако ж если откроются подобные происшествия, то не оставьте предать всей строгости законов виновного в том…»