Николай Наволочкин - Амурские версты

Солнечно и жарко сегодня в Хабаровке. Солнышко — это хорошо. Краснеют за спиной у Кузьмы в огороде помидоры, склонили тяжелые шапки полные семечек подсолнухи, топорщат землю клубни картофеля. Высунула с краю грядки у самой тропки к дому свою макушку горькая редька. Место здесь для огородов благодатное. Раскорчевать и вскопать огород помогли Кузьме дружки: Михайло Леший да Игнат Тюменцев, переведенный года два назад вместе с ротой из Софийска опять в Хабаровку.

— Кузьма! — окликает отставного солдата из строя линейцев Михайло. — На пристань-то придешь?

— Иду, иду! — откликается Кузьма.

— Разговорчики! — наводит порядок новый ротный командир.

Пришел он в батальон недавно. Кузьму не знает, да и Леший для него просто нижний чин. А вон вышагивает Игнат Тюменцев. Справным мужиком стал Игнат. Шесть зарубок у него на ноже, скоро сделает седьмую. Каждая зарубочка — ровно год Игнатовой службы. Если по-старому служить, то еще конца-краю не видно Игнатовой солдатчине. Но ходят среди линейцев разговоры, будто теперь, как мужиков помещичьих освободили, будет послабление и солдатам. Должны якобы скостить срок службы. «Дай бог, дай бог», — думает Кузьма.

— Прощай, дядька Кузьма! — кричит Игнат.

Капитан Прещепенко, хотя и не положены разговоры в строю, не одергивает Игната. Понимает он, что старые приятели расстаются.

Третья рота прошла, а с ней подпоручик Михнев. Вот не везет человеку. То его из юнкеров много лет не переводили, а теперь застрял он в подпоручиках. Опять, говорят, каких-то бумаг не хватает.

А вот и рота капитана Козловского. Добрая рота. Почти всю Уссури новыми станицами заставила. Появились на ее берегу Кукелева, Шереметьева, Васильевка, Пашкова, Венюкова и даже станица Козловская, названная так в честь командира четвертой роты.

По пыли, поднятой первыми ротами, топает пятая. Надо и Кузьме сходить на пристань, попрощаться с солдатами.

— Богдан! — кричит он. — Пошли-ка, парень, солдат провожать.

— Бегу, тятя! — доносится из огорода, и подросток Богдашка сверкает босыми ногами по борозде между грядок.

— Опять паслен ел, — ворчит Кузьма. — А ну, как живот схватит! Что тебе огурцов и помидоров мало?

— Так он сладкий, — оправдывает Богдашку сестренка, поднимаясь вдруг из ботвы, с черными, вымазанными соком паслена губами.

Вслед за батальоном по обочине пыльной дороги направляются Кузьма и Богдашка к пристани. Богдашка вприпрыжку впереди, Кузьма степенно следом.

У поворота к пристани, у спуска со средней горы, их обгоняет двуколка подполковника Дьяченко. Знал Кузьма, что недавно передал линейцев Яков Васильевич новому батальонному командиру подполковнику Иванову, а сам будет командовать Уссурийским пешим казачьим батальоном и скоро переедет с семьей в Казакевичеву.

Солдаты жалели об уходе командира, боялись перемен, которые неизбежны при новом начальстве. Новая метла всегда по-новому метет. А тут еще переход в Камень-Рыболов из построенной ими Хабаровки.

Сам Кузьма думал, что бывшего его командира перевели к казакам потому, что новые земли по Уссури надо продолжать обстраивать, а уж Яков Васильевич дело это знает как никто. И Усть-Зею строил, и станицы вокруг Кумары, и Хабаровку, и в Софийск наведывался во вторую роту, чтобы и там распорядиться. А сколько раз выезжал в четвертую роту к Козловскому на Уссури, там теперь людно, не то что было в зиму 1858 года, когда ходили они с Лешим в бухту Ольги. Две канонерские лодки еще при Кузьме спустил батальон на воду. А указывал им, как суда эти мастерить, тоже Яков Васильевич. Вот и посылает начальство Дьяченко на Уссури. Так разъяснял это Кузьма Лешему с Игнатом. На что Леший возражал: «А что в Камень-Рыболове, думаешь, робить не придется? Тоже придется. Еще как!»

Однако начальству видней.

На пристань Кузьма только-только успел. Обнялся с Михайлой, с Игнатом, с унтером Ряба-Кобылой. Ему тоже этой осенью уходить в бессрочный отпуск.

— Ты, парень, давай-ка в Хабаровку. Рядом со мной построишься. Женишься. Глядишь, меня в кумовья возьмешь, — сказал ему Кузьма.

— Не, — ответил унтер, — я домой, в Сибирь.

Прощались с Кузьмой солдаты, совсем отдавили ладонь, пока не раздалась команда строиться, а потом — на посадку. И вот уже отошли одна за другой баржи. Налегают на весла солдаты. Дело привычное. А что им не привычно? Все привычно.

Стоял на пристани, провожая батальон, Яков Васильевич Дьяченко. Прибывший в Хабаровку командир 1-го линейного батальона, который переводился теперь из Троицко-Савска в Хабаровку, что-то говорил ему, а Дьяченко смотрел вслед уходящим к недалекой Уссури баржам.

Виду Яков Васильевич не показывал, но тяжело было ему расставаться с батальоном, в котором он знал каждого унтера и солдата. Вспоминал Дьяченко дальние походы по Шилке, Амуру и Уссури, вспоминал селения, срубленные его солдатами. И то, что теперь ожил Амур, словно ото сна пробудился, отражая в своих водах длинные улицы станиц, качая на волнах пароходы, баржи, плоты и лодки, перебрасывая эхом человеческие голоса с берега на берег, конское ржание и удары топоров, — во всем этом есть труд и его батальона.

Уходил батальон, а с его уходом обрывалось все, чем жил Дьяченко эти годы. О том, что готовится его перевод, Яков Васильевич, знал давно. Еще прошлым летом появился в Хабаровке Бернгард Буссе, брат военного губернатора Амурской области. Поговаривали, и не без основания, что старший брат перевел его на Амур специально, чтобы здесь Бернгард побыстрее взбежал, сколь можно выше, по служебной лестнице.

Инспектируя батальон и сразу заявив, что, по-видимому, он будет его принимать, Буссе-второй так за все свое пребывание здесь ни разу не убрал с лица презрительную, недовольную гримасу. Выучка солдат, состояние оружия; хозяйство батальона, порядки в нем, даже вода в Амуре — все не понравилось Бернгарду, однако он начал принимать батальонное хозяйство. И вдруг, узнав, что батальон будет переводиться в Уссурийский край, Буссе моментально собрался и в начале декабря уехал. Потом стало известно, что Бернгард Буссе назначен командовать бригадой.

Слухи о смене командира 3-го батальона постепенно затихли, но вот летом пришел официальный приказ о переводе Дьяченко на Уссури, а принимать батальон прибыл подполковник Иванов.

Какой-то причины своего перемещения Яков Васильевич не видел и считал, что это обычный каприз высокого начальства.

Не знал подполковник, что неосторожно рассказав однажды инспектору из Благовещенска Медину стихи о назначении старшего Буссе военным губернатором, он впал в немилость. Медин, которого все чиновники в Благовещенске сторонились, зная его как доносчика, передал содержание крамольных стихов генерал-майору Буссе, и последствия не замедлили сказаться.

Неизвестно было подполковнику Дьяченко и то, что в личном архиве нового генерал-губернатора Восточной Сибири Михаила Семеновича Корсакова хранилось письмо от старшего Буссе, порочащее 3-й батальон и его командира.

«Любезный друг Михаил Семенович, — писал Буссе, — с последней почтой из Хабаровки я получил письмо от брата, в котором он просит написать тебе, что он с благодарностью принимает место командира бригады. Хотя ему очень хотелось служить в Уссурийском крае, но он нашел хозяйство, оружие, одежду и проч. в таком плохом состоянии в 3-м батальоне, что опасается передвижения этого батальона на Ханку, полагая, что и при оставлении батальона на месте надо года три, чтобы привести его в порядок. Я рад, что брат решил не принимать батальон. Я не разделяю твоего хорошего мнения о Дьяченко и верю в общую печальную известность его, как хитрого надувалы, который с замечательным искусством умеет бойким словом прикрыть свою чисто хохлацкую лень и все беспорядки в батальоне и во всем, что ему поручалось, и потому боялся, что при приемке от него батальона брат не попал бы в неловкое и невыгодное положение…»

Разделавшись так с Дьяченко, военный губернатор Амурской области жаловался: «Скоро уже два месяца, как я сижу дома почти безвыездно. У меня были постоянные ячмени на глазах, так что я три раза откладывал отъезд свой для осмотра станиц и сотенных управлений… Недавно ячмень прошел и, кажется, последний, но глаз еще болит. Кстати, о Медине — он по прежнему деятелен по службе и ведет хорошо дела, но все более и более возбуждает нелюбовь к себе своих сослуживцев… Некоторые уже не кланяются с ним. Но он мне нужен…»

Скрылись в солнечном мареве баржи третьего батальона. Ушел Кузьма покопаться в огороде, убежал Богдашка на Амур ловить чебаков и косаток. Дьяченко и командир 1-го линейного батальона уехали подписывать акт о передаче казарм и прочих батальонных зданий.

От далекой Усть-Стрелки, где воды Шилки и Аргуни, сливаясь, рождали первую амурскую волну, до самого Татарского пролива величаво струилась великая река — дорога России в Восточный океан. Тянулись амурские версты через десятки новых станиц, через города Благовещенск, Софийск, Николаевск, через села крестьян-переселенцев, вставших между Хабаровкой и Софийском. Крестьяне в названиях новых сел оставили память родных мест — Воронежское, Вятское, Пермское, Тамбовское…