Розмэри Сатклифф - Факелоносцы

— Ага, верно, бросить его волкам! Он убил Виргульса, нашего вождя! Волков они называют нашими братьями, пусть волки отомстят за своих братьев!

Подталкивая сзади, они поволокли его вниз по ступеням террасы и мимо пылающего скотного двора потащили к лесному мысу, нависающему над бывшими виноградниками, где так недавно они с Флавией стояли и глядели на долину, на свой дом. Под конец Аквила начал опять бешено, исступленно сопротивляться. Все-таки одно дело собраться с духом для быстрой смерти от острого клинка, и совсем другое — быть привязанным к дереву, оказаться живой приманкой для голодных волков. Тело его противилось такой участи и, помимо его воли, продолжало бунтовать. Но сил уже не осталось. С него, беспомощного, как захлебнувшийся щенок, содрали одежду, кто-то принес полуобгоревшую толстую веревку из горящего сарая, уцелевшей частью ему связали руки за спиной и примотали его к стволу молодого бука. Покончив с этим, саксы отошли подальше и принялись весело над ним потешаться.

С огромным трудом Аквила заставил себя поднять голову, которую словно пригибал книзу невыносимый гнет, и увидел их темные фигуры на фоне пылающей усадьбы.

— Жди теперь гостей, а пока грейся — вон как пожар бушует, — прорычал брат вождя и окриком отозвал воинов, как охотник отзывает собак. Аквила не видел, когда они ушли, он только вдруг почувствовал (хотя все мешалось в его гудящей голове), что он один.

По долине гулял ветер, но за ветром он слышал тишину. Пламя пожара опадало, и скоро в долине, где столько поколений горел огонь домашнего очага, всякий огонь погаснет навсегда. И эта тишина, это безлюдье нахлынули на Аквилу, будто волны темного моря, и поглотили его. В крутящейся тьме вставали и исчезали кошмарные картины: снова и снова он видел последний бой в дверях атрия, гибель отца и, главное, Флавию, корчащуюся в руках варвара, и он сам, как безумный, начал извиваться, пытаясь разорвать путы, но веревки только крепче впились ему в тело и брызнула кровь.

В конце концов он, видимо, потерял сознание. Очнулся он, когда вокруг стоял серый рассвет и буря совсем утихла. Волки не пришли. Очевидно, слишком много их человеческих собратьев охотилось поблизости. Как бы там ни было, но, очнувшись, Аквила услышал невнятный говор и первое, что он увидел, когда разлепил веки и все поплыло перед его глазами, это ноги в неуклюжих башмаках из недубленой кожи и край круглого сакского щита. На поляне опять были варвары, но Аквила почему-то понял, что это не вчерашняя банда, а уже какая-то другая, которая рыскала в здешних местах и, выйдя из лесу, увидела, что ее опередили.

— Ну скажи, зачем тебе нужна чужая брошенная добыча? — с досадой произнес густой голос.

И кто-то другой, перерубая стягивающие Аквилу путы, огрызнулся:

— Значит, нужна.

Последние веревки были перерезаны, и Аквила качнулся вперед. Изо всех сил он попытался держаться прямо перед этими новыми мучителями, но онемевшие ноги подкосились, и он рухнул на землю. Руки по-прежнему были связаны у него за спиной. Тот, который освободил его, встал над ним, расставив ноги, и резанул последние веревки. И как только они спали, Аквила перекатился на спину и, сощурив глаза, преодолевая стучащую в голове боль, посмотрел вверх. Он увидел юношу, моложе его самого, совсем мальчишку, в чешуйчатой кольчуге. Все его лицо, кроме подбородка, покрытого золотистым пушком, было бело-розовым, как у девушки.

— Принесите воды из ручья — эй, кто-нибудь, — бросил юнец в пространство, и кто-то, видимо, принес воды в шлеме, так как о стиснутые зубы Аквилы стукнулся железный край. Ему плеснули воду в лицо, он открыл рот, вода потекла прямо в горло, он захлебнулся, закашлялся, но зато это вернуло его к жизни, хотел Аквила того или не хотел. В голове у него немного прояснилось, и он насчитал десятка два человек, стоящих вокруг него с нагруженными лошадками. Набег где-то в другом месте удался им явно больше, чем здесь.

— Зачем нужны Тормоду, сыну Трана, чужие объедки, ума не приложу, — продолжал прежний густой голос. И Аквила увидел, что он принадлежит саксу с бычьей шеей и рыжими волосами, торчавшими у него даже из носа и ушей. — Коли уж хочешь привести раба домой в конце лета, то сам себе его и добудь.

Мальчик, которого он назвал Тормод, все еще стоял над Аквилой. Лицо его от золотого ожерелья на шее до корней желтых волос залила краска, но ответил он со смехом:

— Чтоб тебя унесла Ран, мать бурь! До каких пор ты меня будешь учить, Кюнегильс, — делай то, не делай того? Видишь, у него на плече дельфин, а Бруни, мой почтенный дед, много раз рассказывал, что, когда в дни плавания по морям ему случалось увидеть дельфина, он знал — удача близко. Поэтому он стал считать дельфина своим счастливым знаком. Вот я и хочу отвезти эту чужую добычу деду в подарок. Уверен, он придется ему по вкусу больше, чем еще одна чаша, украшенная драгоценностями, или серебряная фигурка какого-нибудь божка.

— Подумаешь, дельфин нарисован, его легко смыть. — Говорящий наклонился, чтобы разглядеть плечо Аквилы, лежавшего в центре круга.

— Ничего подобного, он выколот точно так, как рисунки на раскрашенном народе. Я видел их посланцев. — Тормод плюнул себе на ладонь и потер плечо Аквилы, пытаясь стереть татуировку. Потом торжествующе поднял ладонь. — Видите, дельфин не смывается.

Кто-то засмеялся.

— Пускай мальчишка забирает свою находку, он первый раз участвует в набеге.

— Да, и я сын сестры вождя Хунфирса, — добавил Тормод.

Высокий человек с очень голубыми глазами на смуглом квадратном лице вытянул руку, унизанную браслетами из медной проволоки и ярко-синего стекла, и дал мальчишке не очень сильную затрещину.

— Потише, потише, петушок! На моем судне только мое слово имеет вес. Ладно, у нас как раз не хватает одного гребца, Ульфа-то убили. Так что забирай его, раз уж тебе втемяшилось, только сам будешь за него отвечать.

И вот не совсем еще пришедшего в себя Аквилу опять рывком поставили на ноги, опять заломили руки за спину и связали их. И когда небольшой отряд участников набега двинулся обратно, взбираясь на пологий склон гряды, они тащили, зажав между собой, Аквилу, спотыкающегося на каждом шагу.

А за спиной у него осталась лежать долина, и в ней теперь царила ничем не нарушаемая тишина, и ничто не шевелилось там — лишь последний слабый дымок вился над почерневшими руинами его родного дома.

Начиная с полудня две ладьи пробирались по мелководью между отмелями широкого залива. Солнце уже начало клониться к закату, и молочно-зеленые тени свирепых драконов, торчавших на корабельных носах, падали вперед, на яркую поверхность воды, как будто ладьи почуяли знакомый берег и устремились к дому.

Полосатые паруса спустили, команда села на весла. «Морская змея» шла в кильватере «Штормового ветра» — большого судна, на котором плыл вождь, и из-за его высокой изящно выгнутой кормы Аквила, гребущий с остальными, видел лишь яркие лохмотья заката, расползавшегося по небу. А на этом полыхающем фоне возле рулевого весла стоял капитан Вульфнот, прямой и бдительный, и голос его доносился сверху, задавая ритм, на который гребцы и само судно отзывались как одно живое существо.

— Друж-ней! Друж-ней!

Аквиле, привыкшему к римским галерам, где сидели на веслах рабы, странным казалось, что здесь гребут свободные матросы и он среди них единственный раб. Он не сопротивлялся, когда его заставили сесть на весла. Какой смысл сопротивляться? Уж лучше хоть какое-то занятие — тогда некогда думать.

Но оказалось, что когда гребешь, то одновременно и думаешь. Аквила, к своему сожалению, обнаружил это очень скоро. И сейчас тело его раскачивалось в такт ударам весел, а мысли все время возвращались назад, к проделанному долгому и мучительному пути по холмам. Там, наверху, росли колокольчики. Забавно, что он это запомнил. Потом спуск по болотам к побережью, где их ждала небольшая темная зловещего вида ладья, притаившаяся в укромной бухте гавани Регна. Потом, уже за Вектой, они встретились в море со «Штормовым ветром» и, вместе пристав к берегу, занялись пополнением запасов. Он вспомнил полыхающие усадьбы в глубине страны, пронзительные крики людей, мычание скота, который пригнали на берег и принялись забивать. Скота было больше, чем грабители могли съесть или увезти с собой, но его все равно забили, просто так, и бросили на линии прилива. После чего «Штормовой ветер» и «Морская змея» опять расправили крылья. Все это вспоминалось как сплошной кошмар наяву. Но еще страшнее были кошмары, преследовавшие его во сне. Во сне он слышал вопль Флавии, выкрикивающей его имя в невыразимом страхе и страдании. Он видел, как она тянет к нему руки, а ее тащит, перекинув через плечо, золотоволосое чудовище, получеловек-полузверь. Изо всех сил Аквила пытается вырваться из могучих объятий огромного дерева, с хриплым гортанным хохотом обхватившего его ветвями и не отпускающего от себя.