Николай Задорнов - Симода

Маленький, тщедушный Ябадоо держал руку на рукоятке сабли, чтобы все видели, что все эбису находятся у него под строгим наблюдением.

У ворот храма самурай встал как вкопанный и стал смотреть на белокорое, причудливо изогнутое дерево без листвы.

– Есть ли такое дерево в вашей стране? – спросил он глубокомысленно. Зная, что эбису не понимают, и не дождавшись ответа, продолжал: – Это такое скользкое дерево, что даже обезьяна не может на него залезть.

Он пожевал губами и оглядел матросов, как бы еще надеясь, что его поймут. Хотелось бы от души поделиться с гостями чем-то поразительным.

– Пу-ти-а-тин! – сказал самурай, указывая в ворота на деревянный храм под черной соломой.

Васька понял, что в этом храме будет жить Путятин, адмиралу отведена резиденция.

Над дощатыми ступенями широкий вход раздвинут, и в глубине храма суетятся какие-то люди. Двое японцев вышли из храма, встали на колени перед Ябадоо. Он что-то сказал, откланялся и пошел дальше. Путь загородил выступ горы в хвойном лесе с пальмами и в колючках, свисавших ворохами, как сено. Вокруг обрыва и улица изогнулась. Прошли мимо другого храма и кладбища, дальше дом и сад с апельсинами на деревьях. Из-под каменной ограды бежал родник. Две страшных, тощих японки с почерненными губами, стуча деревянными подошвами, торопливо побежали прочь, унося полные деревянные ведра на коромыслах с веревками. Самурай, не сгибая ног, шагал дальше, для важности растопырив руки в длинных рукавах.

Вышли на пустырь. Земля тут пахана когда-то, но заросла сорняками. Сотни две японцев в повязках на головах и в шляпах заканчивали постройку бараков. Плетни обмазывали глиной, рыли ямы, обводили весь лагерь городьбой из аккуратно отрезанных сухих и толстых бамбуков одинакового размера. Носильщики тащат в бадьях глину, печники вмазывают котлы. Во дворе чешут и подбирают рисовую солому, подают ее на крутые крыши кровельщикам. С пристани катят тележки с бамбуками и едут арбы-двуколки, запряженные коровами, нагруженные доверху толстыми циновками.

Ябадоо показал на матросов, потом на солнце и опять на постройку.

– Это для нас! – понял Берзинь. – Велит нынче переселиться.

– Да, поторапливает, – молвил Вася.

Обедали на берегу. Подошли Аввакумов и Киселев, отоспавшиеся до обеда. Каждому матросу японцы принесли, как и своим рабочим, по деревянному ящичку с рисом и с холодным, несоленым супом в чашках.

Аввакумов, сидя под соломенным навесом, нарисовал для Ябадоо основание русского корабля.

– Называется киль!

– О-о! О-о! – произнес старый судостроитель. «Ну как это будет возможно у нас?» – подумал Ябадоо. Как бы то ни, было, но следовало обеспечить постройку корабля всем необходимым.

Ябадоо дружески улыбнулся матросам, словно приготовил для них сюрприз. Откуда-то появился Иосида и сказал, что Ябадоо-сан приказывает всем шестерым сегодня же переехать из его дома в лагерь, так как один барак уже готов с утра. Помещения очень хороши.

– Пожалуйста, получите, – добавил он.

После работы матросы пошли за вещами. Возле их постелей лежали постиранные рубахи и халаты.

– А где же подштанники? – спросил Букреев.

– Может, еще не просохли? – предположил Берзинь, выглядывая в окно.

Но подштанников нигде не было видно. Нет и работника, спросить не у кого.

– Около бани исподнее, лежит на траве! – крикнул со двора Берзинь.

– Стираное?

– Нет, грязное. Как мы бросили, так и лежит.

– Видишь ты! Значит, бабы у них мужское белье стирать стыдятся, – сказал Аввакумов, подбирая в саду свое белье.

– А как же рубахи? Вон как славно постирали.

– То рубахи...

Вошли в дом. Янки еще не было. Он где-то задерживался. Вслед за матросами в дверь потихоньку влез И Ван.

– Послушай, брат, разве у вас бабы такие горячие, что им кальсон не дозволяется касаться... в руки не берут? – спросил Букреев, показывая на свое нестираное белье.

– Спасибо... спасибо... – ответил И Ван.

Вошел улыбающийся самурай, узнав, о чем речь, объяснил, что такие кальсоны до сих пор японцам неизвестны, поэтому стирать лучше самим. При этом Ябадоо посмотрел виновато и ощерился в улыбке.

– Ладно! Мы чужой закон уважаем! – сказал Маточкин.

Янка Берзинь вошел быстро. Он был бледен.

– Ты что? – спросил Васька.

– Я ничего...

– Строго же! Деревня! Вообще-то, наверно, это хорошее правило, – говорил Букреев, когда шли в лагерь.

Мецке Танака, прибывший на судне с матросами, сопровождал их. Он шел рядом, кивал, улыбался и тянул уши, как бы стараясь понять. Говорили про Японию. Мецке сегодня выспался и приступил к делу с новыми силами. Он сознался, что ночью шпионам хотелось спать и наблюдение производилось недостаточное.

– Эх, брат, и надоел ты нам! – сказал ему Букреев. – Дал бы я тебе затрещину, чтобы ты долго помнил...

Мецке захихикал. У ворот он низко поклонился и показал, что в лагерь войти не смеет.

– Конечно, тут уж мы никуда не денемся, как в тюрьме, – ответил ему Василий.

Вокруг лагеря поодаль друг от друга прохаживались японцы с саблями.

– Еще пришли два судна с чиновниками из Эдо, – докладывал о раздобытых сведениях Киселев.

Матросы расположились в законченном бараке у стены, когда, дрожа от страха и озираясь, вбежал Иосида. Седые клочья волос торчали на его потной лысине. Он казался еще более жалким, чем на судне.

– Пу-тя-тин! – воскликнул Иосида, протягивая синюю от холода, тощую руку. – Идет! Уже идет!

Он объяснил, что чиновники пришли и стоят во дворе. Они просят, чтобы унтер-офицер от имени русского правительства осмотрел храм, отведенный для адмирала Путятина напротив лагеря. Аввакумова просили надеть форму, взять оружие и с двумя матросами встать в почетном карауле у входа в храм. Снаружи будет стоять японская охрана с саблями, а во дворе и у входа – русские с ружьями.

– Адмиралу это будет очень приятно! – пояснил Иосида. – Очень красиво...

Аввакумову и матросам пришлось заново обряжаться в мундиры и затягиваться.

– Неужели подходят? – удивился Дементьев.

– Евфим Васильевич ходкий! – похвалил Маточкин.

– Как же! Это наш адмирал! – с гордостью молвил Василий, надевая кивер и глядя в зеркальце, прилаженное на ранце.

– Выперли нас... Мало погостили, – сказал Янка.

– У барона-то, – молвил Букреев.

– А вы все зарились... По усам текло, да в рот не попало, – сказал Аввакумов.

Янка Берзинь самодовольно усмехнулся, но смолчал. Сегодня он не зря задержался за баней после того, как товарищи нашли и собрали белье в траве и пошли в свое помещение. Янка заметил в зарослях в саду синий халат японки, приносившей утром кувшины с сакэ и угощение.

Стоило ей мелькнуть в высокой чаще безлистных стволов-прутьев и только раз глянуть на Янку, как проворный матрос вмиг очутился в бамбуках и крепко сжал ее в своих объятиях.

Она немолодая, но все же ладная.

Когда зарычал и закашлялся самурай, ходивший бдительно по саду, то Янка ее уже отпустил и она пошла, отряхнув халат, как ни в чем не бывало. По лицу и по глазам ничего не узнаешь. Как ничего и не было! Вот у кого надо учиться! Такую жги огнем – не признается.

Янка ничего не говорил товарищам. Когда шли от самурая с вещами, останавливались закуривать, Васька спросил:

– Что у тебя руки дрожат? Кур воровал? – Букреев подмигнул товарищу. Он догадался, зная друга и приятеля Янку.

– Сейчас построимся и выйдем с ружьями на плечах, – сказал Аввакумов.

Над горами появилось незначительное желтоватое облако. Такого еще не бывало. Лесные склоны занимались, как пожар, дымом.

– Быстро они вокруг моря дошли! – говорил Аввакумов, стоя у ворот храма с товарищами.

– Здесь еще тихо и цветы, – с оттенком грусти сказал Маточкин, обращаясь к проходившим мимо и улыбавшимся ему празднично разнаряженным, нежным на вид мусмешкам, – тучей найдут и все вытопчут.

Девочки и девушки посмотрели ему в лицо, рассмеялись и прошли гурьбой дальше по улице. С огромными красными, голубыми и пестрыми бантами на спинах, ладненькие и крепкие, в грошовой, но опрятной обуви, они зашагали озабоченно, как за важным делом или на богомолье.

Большой овальный куст камелии около поворота дороги похож на слегка склоненную нежную и чистую девушку в праздничном кимоно из шелка, затканного красными цветами. Наверно, в глубокой древности первые японки хотели нравиться и радовать, поэтому сшили себе такие одежды, чтобы походить на цветущие кусты. Надевая кимоно, как бы становишься нежным и прекрасным кустом красных и розовых камелий. В свое время это было, конечно, открытие, изобретение, гораздо более могущественное, чем современные американские паровые машины с пароходов Перри! Даже несравнимо!