Николай Задорнов - Хэда

– У нас все возможно, Евфимий Васильевич! Супруга адмирала! Долг чести!

Евфимий Васильевич посмотрел на кислые лица офицеров. Опасаются, что опоздаю! А я не опасался, когда из-за вас японки падали в обморок, замертво при отвале военного корабля! Вы же им столько чести отдали и в любезностях рассыпались. Не долг ли мой оказать внимание и поддержку супруге моего соратника, матери десяти детей. Я предложу ей выйти сегодня в ночь со мной на «Хэде». Завтра тут будут враги, и бог знает, что может случиться. Конечно, супругу губернатора они не должны потревожить. Это уж будет пятно несмываемое!

Путятин взял для Юлии Егоровны и ее детей подарки: апельсины, шкатулки, кукол. С Мартыновым на вельботе с гребцами вышли ночью из Ковша и через час высадились в устье горной речки и пошли в лесу тропой за есаулом.

– Я не могу принять адмирала, – говорила Юлия Егоровна шепотом, стоя со свечой в маленьком коридорчике, есаулу Мартынову. – Я выйду сама.

Адмирал ждал за дверью, на крыльце, как кучер.

– На улице дождь и ветер. Да и что это за тайное свидание в саду! Примите хоть на кухне.

– На кухне спят, негде ноге ступить!

– Адмирал в ночь уходит, у него считанные минуты...

Юлия Егоровна тронула локоны на висках, поправила на плечах шаль.

Вошел Путятин.

При свете свечи он увидел молодое, бледное лицо, со сжатыми губами, окаймленное крахмальным кружевным чепчиком.

– Я не могу вас принять... Извините... Мы с детьми и прислугой в двух комнатах, старшие спят на полу, а в кухне спит прислуга... Ах, боже мой! Зачем, зачем теперь все это! – воскликнула она, принимая подарки. – Какая прелесть, однако! – Большие светлые, жесткие глаза ее смотрели с суровой благодарностью.

Она подала табуретки и села сама. Разговаривали нервно, как бы радуясь друг другу под выстрелами врага. Сквозь ее радость чувствовалась энергия и некоторая сухость натуры.

– Бог, молитва и дети помогли мне восторжествовать над моим отчаянием. Нельзя даже в нашем положении оставить маленьких детей без правильных занятий. Мой день неизменно проходит в занятиях со старшими... Я отдала мужу все свои запасы, оставив себе самое необходимое на несколько недель. Но все мои надежды рухнули... К счастью, река дает прекрасную свежую рыбу, камчадалы привозят мне много дичи, у нас есть коровы, и молока достаточно... Уйти с вами я не могу. Будь что будет... Я остаюсь здесь. Ах, как тут было прекрасно. Первое ужасное известие мы получили в прошлом году так неожиданно... Я сидела с детьми в нашем садике у памятника Берингу. Здесь такая нежная, прекрасная весна. Вся котловина вокруг фермы окружена зелеными бархатными горами, как метко сказал мой сын Жора... Среди всякого горя есть своя услада, для меня истинное утешение – дети, чувствуя бедствие, они стараются доставить мне облегчение. В эти дни Жора пишет пейзажи и дарит их мне. Я с ужасом ждала приближения разлуки с мужем. И вот наконец она настала! Муж сделал все, что мог. Он распространил фальшивые сведения о своих намерениях на будущее, чтобы сбить с толку неприятеля.

Юлия Егоровна была во все посвящена. Она прекрасно знала, сколько офицеров и матросов на каждом судне, сколько взято гражданских лиц. Триста детей, родившихся на Камчатке, ушло на эскадре. Она знала вооружение, запасы, средства.

– Бывали у нас тяжелые, очень тяжелые минуты. Что делать? Отпустить его одного? Или оставить здесь меня и детей? Говорили и говорили, не приходя к решению... А ведь мы собирались ставить «Ревизора». И на грозном берегу Великого океана у нас составлялась зимами веселая кадриль. Дамы и кавалеры в кухлянках, малахаи на головах, ноги в торбазах... Ах, Кирилло! – обратилась она к вошедшему старику с подносом в руках, на котором дымились чашки с чаем.

– Пожалуйте-с...

– Спасибо тебе.

– Что за причина была Степану Степановичу сменить «Каролину Фут» на «Вильяма Пенна»? Вард отказался? Ссора какая-то?

– Лесовский решил взять тысячу пудов пороха, оставленного мужем. Вард опасался нового груза. Шкипер «Вильяма Пенна» – старый наш знакомый – взялся за небольшую приплату.

Юлия Егоровна сказала, что должен прийти американец Кушинг, с товарами, на своем корабле «Беринг». Это доверенный человек мужа. Ему оставлено письмо.

– Он возьмет меня и семью в Де-Кастри и доставит нас под американским флагом. Он поймет, что муж зря не обратился бы к нему с такой просьбой. К сожалению, им за все приходится предоставлять выгоды.

...Ночью подняли якорь. Офицеры и матросы переоделись в американские куртки и в новые шерстяные рубашки, в теплые шапки, как у китобоев, купленные Колокольцовым и Черным в местной лавке, куда Кушинг доставлял товары для китобойных судов. Еще следовало зайти за котами на Курилы!

Перед бревенчатым домиком Невельских в Николаевске-на-Амуре, на протаявшей поляне, виднелись груды деревьев, вывезенных из тайги, нарты, колотые дрова и козлы с бревном над кучей свежих опилок.

Из дверей появился и зашагал под дождем человек с обветренным и загоревшим лицом, похожий на молодого крестьянина. Он в фуражке морского офицера и в белом овчинном полушубке с адмиральскими эполетами. Глаза прищурены, поглядывают на все вокруг: на дождливую погоду, на ледоход на реке, на множество птиц, в несколько слоев заполнивших пространство от реки до туч.

Зимой на снегу беспорядок у дома не бросался в глаза, все было к месту, а теперь как разбросанный хлам. Вид на единственной улице, – как и в любом таежном поселке весной.

Завтра из эллинга пойдет по насаленному помосту в реку шхуна «Лиман», построенная за зиму. Шхуна-баржа немного некрасивая, но не для гонок и не для разъездов начальства, а для перевозок артиллерии и тяжелых грузов.

Залюбуешься перелетом, когда до самых дальних скатов берега, черных от лесов, как по коридору, птицы летят над рекой единой тучей. Внизу за косой, по заберегам и в лужах на льду плавают и плещутся утки у самых пароходов.

Винтовой катер «Надежда» доставлен два года тому назад из компанейских колоний в Америке. Его привели через океан на буксире парусного китобойного судна. Дымогарные трубки у котлов оказались ржавыми и дырявыми. В Николаевске заново перебрали машину, сделали новые трубки.

Военный колесный пароход «Аргунь» с 60-сильной машиной построен в прошлом году на Шилкинском заводе товарищем Невельского, его старшим офицером во время кругосветного плавания, ныне капитаном первого ранга, несравненным и дорогим сердцу Петром Казакевичем. Пароход прошел в навигацию прошлого 1854 года весь Амур. Машина сделана в Забайкалье на Петровском заводе.

Казакевич ныне в Америке, послан туда под именем купца Степанова для покупки большого морского и двух речных пароходов для больших плаваний.

Сумрачно, дождь, тучи. Над округлым куполом эллинга, как черные хлопья, кружат гуси.

Двое солдат колотят молотками, сбивают гроб для умершего товарища. Цинготный матрос в картузе и шубе бредет с костылем в тайгу, видно надеется найти какие-то коренья или клюкву, сохранившиеся под снегом.

В тайге бело. Снега тают, но еще глубоки. По оврагу, мимо кладбища в березнике, несутся потоки воды, затопляя тальниковые деревья и разъедая лед. Всюду мохнатые вербы, голые черные и красные прутья. Снег идет книзу, под землю, хотя еще долго-долго, может быть до самого июня, кое-где останутся лежать в тени, в глухих и темных углах тайги, между скал и завалов леса щербатые пласты его. Скоро проступят зеленые ростки дикого лука. Березы дадут сок. Наступят и жаркие дни. На берегах Амура зацветет сирень и акация.

Невельской чувствовал, что втайне ждет этой цветущей поры и для беременной жены, и для малютки Ольги, и для своих истомленных команд.

Он шел уверенной, легкой и сильной походкой, подняв голову, словно вслушиваясь в какие-то голоса, светлый и воодушевленный, как в юные годы замыслов.

Зацветет сирень и обрадует, а не успеешь за множеством забот насладиться видом и ароматом, как все уже отпало, отцвело. Так же и черемуха. И жасмины. И саранки – лилии тайги. А там уж липа быстро отцветет, и опять печаль навеет холодный ветер осени. А печалиться некогда, дело не ждет. Но пусть хоть дети порадуются.

Невельской быстро прошел мимо низеньких уставших оленей и открыл дверь в помещение начальника поста. Нарочные – двое тунгусов в шубах, сидевшие на полу в прихожей, – поднялись. Невельской поздоровался с ними, поговорил и велел дежурному писарю свести их на кухню, распорядиться о бане и ночлеге.

Петров, молодой флотский офицер в сапогах, высокого роста, с хмурым и вечно брезгливым выражением на лице, только что принял почту.

Невельской сел, снял фуражку, открывая над смуглым лицом неестественно белый лоб, в тон овчине полушубка. Он стал тут же ломать печать и читать письма.