Ким Балков - Проклятие Баальбека

Но было уже поздно. Когда они пришли на поляну для игры в шары, Айбек, задыхаясь, корчился в предсмертных судорогах.

Бейбарс так и не сказал Кутузу, что это Шеджерет подговорила евнухов отравить султана, но они под пытками выдали ее имя.

Шеджерет заключили в красную башню, и Бейбарс услышал ночью пронзительный женский крик:

— Будь ты проклят!

Он бросился к тюремному замку. Кованые железные ворота тяжело отворились перед ним.

Во дворе корчились от мук распятые на крестах евнухи.

Бейбарс в ужасе замер, увидев нанизанную на копье, с черными провалами вместо глаз и неестественно открытым ртом, где застрял кровавый обрубок языка, голову Шеджерет. Он представил ее муки и возненавидел Кутуза. Зачем, зачем везирь так жестоко поступил с Шеджерет?.. Ведь она хотела добра Египту.

На рассвете медный голос трубы возвестил о начале нового дня…

На рассвете медный голос трубы возвестил о начале нового дня…

Хулагу был в ярости. Копыта монгольских коней топтали земли десятка стран, сотни племен и народов изъявили покорность великому каану с берегов Керулена, а его тумэны целый месяц не могут взять крепость, которую защищает горстка федаинов во главе с загадочным старцем горы.

Хулагу позвал к себе орхона и сказал:

— Я хочу, чтобы ты привел ко мне на аркане старца горы.

Мудрый Додай-Чербия — ран на его теле было больше, чем стрел в колчане у любого из нукеров — благоразумно промолчал в ответ, хотя знал, что им еще долго придется топтаться под стенами Аламута. Без стенобитных орудий крепости не взять, а обозы сильно отстали.

Юртаджи донесли, что видели на перевале чудовище зеленой масти с бычьим туловищем и лошадиным хвостом. Это старец горы, о котором по всему Дейлему идет дурная слава, напустил на монголов злого шумнуса.

Додай-Чербия не знал, что делать: то ли приказать нукерам рубить деревья и вязать штурмовые лестницы, то ли отрядить лучших воинов на поиски старца горы, но из них никто не знает здешних мест, и они легко могут угодить в засаду.

Китбуга решил прийти на помощь орхону, сказал твердо, что они погубят много нукеров, если решатся на приступ. Надо найти воду и перекрыть ее. А когда подойдут обозы со стенобитными орудиями, они не оставят от Аламута камня на камне.

Хулагу гневно сверкнул глазами и сломал в руках камчу. Услышав крик совы на перевале, он поморщился, сказал, обращаясь к Китбуге:

— Сова не может кричать днем. Это не птица, а мангус. Убей ее!

Тумань вытащил из сагадака боевой лук с завитками из козьих рогов, вложил в тетиву хангайскую стрелу, прицелился и выстрелил. До совы было триста гадзаров, но Китбуга знал, что убьет ее. Он еще никогда не промахивался с такого расстояния.

Внезапно солнце заволокли свинцовые тучи, и сова превратилась в шинхота. Это был дурной знак.

Хулагу изменился в лице, когда увидел, как стрела насквозь пронзила белого кречета, и он камнем рухнул в бурлящую пропасть.

— Я не хочу тебя видеть, — произнес хан, и Китбуга молча удалился.

Тумань знал, что это происки старца горы. Вчера к нему привели пленного кармата. Он не хотел отвечать на вопросы, и Китбуга приказал пытать его.

— Ты зря теряешь время, — сказал краснобровый перс из Хоросана, которого тумань взял к себе в советники. — Карматы не боятся смерти. Они служат черному Хасану, а тот уже давно продал душу Иблису.

Кармат упорно хранил молчание, хотя его тело жгли раскаленным железом. Он не проронил ни звука даже тогда, когда ему в уши стали заливать кипящее олово.

Отчаявшись, Китбуга приказал вырвать у кармата сердце и бросить его собакам.

Кебтеулы были поражены увиденным. Они еще никогда не встречались с таким врагом.

— Расскажи мне о карматах, — попросил Китбуга, и старый перс произнес, вздыхая:

— Я почти ничего не знаю о них. Карматы тайно вступают в свое братство, тайно вершат зло, и, погибая под пытками, хранят тайну своих деяний. Они всегда действуют под покровом ночи. Когда на небе загорается голубая звезда Зухра, карматы вылазят из своих горных убежищ и убивают ради собственного удовольствия.

— Зачем они это делают? — спросил Китбуга.

— Черный Хасан обещает райскую жизнь на небесах тем, кто больше убьет людей, — ответил перс и замолчал, напряженно глядя, как собаки рвут на куски окровавленное сердце федаина. Спустя немного добавил: — В Испахане один кармат, притворяясь дервишем, заманивал правоверных в засаду, где их убивали.

Китбуга вспомнил этот разговор, направляясь к расшитой темными крестами кибитке Буха-заарина, которая стояла чуть в стороне от других.

— Я творил молитву и бросал кости, — сказал священник вместо приветствия. — Архаты поведали мне, что нам не видать победы, если мы не усмирим злого шумнуса.

Китбуга был удивлен, что Буха-заарин сразу завел речь о Черном Хасане, но не подал вида, сел, поджав под себя ноги, на войлочную кошму.

— Старец горы обладает большой силой, — продолжил священник, — но вещество, которое я приготовил из печени изюбря, убьет его. Мы выступаем завтра на рассвете, и ты сделаешь все так, как я скажу тебе.

— Хорошо, — согласился Китбуга.

Ночью поднялась метель, и все дороги и тропы занесло снегом.

Китбуга и Буха-заарин с трудом продвигались по обледенелому перевалу.

Священник сказал, что Черный Хасан живет не в крепости, а в юрте у слепой вдовы. Это он, сговорившись с Гал Нурманом, вызвал метель, и теперь надо держать лук и стрелы наготове. Старец горы находится где-то рядом и внимательно наблюдает за нами.

Китбуга удивлялся Буха-заарину. Священник совсем не чувствовал усталости, хотя он был намного старше рыжебородого потрясателя Вселенной, чья звезда уже давно ушла в закат.

На перевале раздался страшный грохот, и сквозь метель Китбуга с трудом различил огромное, с бычьим туловищем и лошадиным хвостом чудовище, которое заслонило собой белесое небо.

Тумань натянул лук, но чудовище стало резко уменьшаться в размерах, а скоро и вовсе исчезло. Сначала он не понял, что случилось. Однако немного погодя увидел, как Буха-заарин шепчет молитву. На снегу валялся пустой кунган, в котором священник приготовил сильнодействующее вещество из печени изюбря, положившее конец власти злого шумнуса.

Метель улеглась, и на перевале сделалось необычно тихо.

— Я благодарю Тебя, Отец Вечно синего Неба, что Ты дал мне силы победить злого шумнуса! — воскликнул Буха-заарин и стал медленно оседать на землю.

Китбуга бросился к нему на помощь, но священник взглядом остановил его:

— Не дай уйти Черному Хасану.

Тумань осторожно, прижимаясь к скале, пошел по тропе, и скоро в обледенелой расщелине обнаружил желтолицего старца в высокой медвежьей шапке. Он пристально смотрел на Китбугу большими, глубоко посаженными темными глазами, однако его чары уже были бессильны.

Тумань проткнул старца копьем, а потом вырезал у него сердце и совершил жертвоприношение горе.

Небо содрогнулось, нахмурилось, и на землю упали холодные капли очистительного дождя.

Китбуга вспомнил про вдову, что жила неподалеку от крепости, и пошел дальше. Она уже знала, что случилось, и развела на камнях жертвенный костер, который должен был ее поглотить.

Китбуга одним ударом меча отсек старухе голову, а потом разрубил ее тело на части и сжег их.

Он сделал все так, как велел ему Буха-заарин, но не испытал желанного удовлетворения. Напротив, туманя разбирала досада, что два убогих старца едва не остановили грозное монгольское войско.

Когда он вернулся, Буха-заарин был уже мертв. Только теперь Китбуга понял, почему священник, который много лет прожил вдали от людей, напросился в этот поход. Он должен был поразить злого шумнуса, а сделав это, спокойно предал душу в руки Творца Вечно синего Неба.

Внизу грозно заревели боевые трубы. Это Додай-Чербия повел своих нукеров на штурм Аламута, но крепость была пуста. Узнав о гибели старца горы, карматы покинули ее и спустились в долину…

Внизу грозно заревели боевые трубы. Это Додай-Чербия повел своих нукеров на штурм Аламута, но крепость была пуста. Узнав о гибели старца горы, карматы покинули ее и спустились в долину…

Монголы предали Аламут огню и двинулись дальше. На подступах к Багдаду, про который говорили, что его коснулась крылом благословленная птица Хумай, дарующая царственность и бессмертие, они разметали жалкие отряды халибо-солтана и на плечах отступавших ворвались в город.

Не успел Хулагу принять ключи от Багдада, как алые языки пламени охватили копья минаретов и золоченые купола мечетей. Это армяне и сирийцы, воспринявшие поражение халибо-солтана как небесное возмездие за долгие века унижений, стали вершить расправу над ненавистными кадиями и муллами.