Станислав Хабаров - Аллея всех храбрецов

– А жениться тебя не заставят? – спрашивал Семёнов.

Теперь он напоминал Мокашову бальзаковского стряпчего. Второй "сапог" – Игунин выглядел простоватым здоровячком.

– Ты что, – округлял брови Игунин, – в своём уме?

– А ты словно с луны свалился. И Леночка была бы пристроена.

– Пристроить, по-твоему, мужа найти?

– Понимай, как знаешь. Только замечу, для старшего инженера ты слишком умён. Быть тебе профессором. Ощущаешь себя профессором? Профессор читает лекцию, профессор пишет. Голова крупным планом, чистый высокий лоб. Ни одного, даже детского вопроса не оставляет он без ответа. "Скажите, папа, кто такой учёный?" А за вопросом доверчивые детские глаза. "Хм, хм, как бы это вам попроще? Ну, словом, дети, это ваш папа".

Заходил Вадим, интересовался: как дела и как жизнь?

– Дела ничего, – отвечали "сапоги", – но только какая это жизнь?

– Работать решили или капризничать?

– Мы что? Это у вас великие проблемы, хотя известно, что все великие проблемы давно уже Зайцев решил. Выходит, вы за решённую взялись?

– Не угадали, – улыбался Вадим, – за нерешенную, за ту, что Сева не решил.

– А это просто. Сева ни одной задачи не решил. Говорят, вы докторскую задумали?

– Не то слово. Скоро всех вас за неё засажу.

– И засадит, как пить дать, засадит, – волновались после ухода Вадима "сапоги". Понимаешь, он – голова, он – Шива, а остальные – руки для него.

– Щупальца.

Они попали во временное подчинение к Вадиму и попросили было себе отдельный кусок работ. "Еще чего?" – посмеялся Вадим и выше головы их мелочами загрузил.

"С Вадимом выпить прекрасно, – делились сапоги, – а работать не дай бог… И знаешь, из кого вырастают лидеры? Из тех, кто в детстве имели какой-нибудь дефект. Ну, скажем, был толстым (увы, дети не прощают полноты) или заикался, и их дразнили. Такие вырастают безжалостными… Как пить дать, за диссертацию засадит. Вот говорят, нет у нас эксплуатации чужого труда. А в науке? И куда смотрит народный контроль?"

Мокашову было любопытно, но при нём они замолкали, закрывая лазейку в свой странный мир.

В обед "сапоги" ходили купаться. Выходили за полчаса до звонка и по пути заглядывали в конструкторский. В конструкторском – тихо, двигались приведения в белых халатах, чертили, считали, оттачивали карандаши. Они направлялись в угол зала, где из-под кульмана виднелись хорошенькие коленки и ровные, стройные ножки Леночки. Она всегда очень рада мальчикам.

– Можно? – спрашивает она, и, получив разрешение, выходит в коридор. Они подходят к окну – месту для курения, потому что просто болтаться в коридоре воспрещалось. Их видели конструкторы, идущие из нормоконтроля и копировки, и улыбались.

Потом они обязательно будут спрашивать её и неловко шутить.

– Ой, мальчики, – говорит Леночка, и они смотрят на неё, на её рубиновые, просвечивающие на солнце уши. У нее тонкие черты лица и глаза зеленоватые, красивые, и вся она подобранная и подкрашенная, хотя могла бы и не мазаться, девчонка ещё.

– Ой, мальчики, – повторяет она, – что было. Маруков сцепился с Некрасовым.

Они уже в курсе, что Маруков, которого она зовет по дурацки Микой, страшно талантлив и уступает этому жмоту Некрасову, который больше технолог, чем конструктор, и которого поминутно вызывают в нормоконтроль и устраивают там ему такую баню, что он оттуда приходит красный, как вымпел, и злой до невероятности.

Она рассказывает, что приходил Лосев от ведущих, собирается экспедиция по "Восходам". "На два года с сохранением содержания, представляете?" И она перечисляет очевидные плюсы поездки, опуская очевидные минусы.

– Её следует развивать, – говорит Семёнов, когда они уходят.

Леночка оставалась для них укором совести. "Разбудили спящую красавицу. Вскружили девчонке голову".

Она для них – напоминанием неудавшихся организационных забот, эпопеи с выделением управления полетом. До сих пор оно выглядело заключительным парадным этапом. Собирались проектанты, конструкторы, специалисты по системам и, наскоро отмыв руки, выдавали серии предписывающих команд. И повинуясь им в безбрежной пустоте космоса разворачивался или включал двигатель управляемый космический аппарат.

Выделяясь, и сами "сапоги" выдвигались как бы на острие эпохи.

“Пенкосниматели, – заговорили о них в отделе – слишком ловкие”. А "сапоги" отвечали, что ловкость здесь не при чём. Просто одни чувствуют биение эпохи, а другим это не дано. И подбирали себе народ, и в их числе девушку-техника. "В чем дело, – спрашивали «сапогов», – полно техников?" “А нам не всякая девушка нужна, – выдрючивались они, – а этикеточка. Посылаешь, скажем, её бумагу подписать. Кому охота срочно подписывать? В минуту такое можно нагородить, разгребать придётся всю жизнь, а тут Леночка приходит такая, что лучше стать хочется. И непременно Леночка. Чувствуете, как звучит? Управ-леночка”.

По делу всё было серьезней. Не ценишь часто того, что в тебе. Они невольно стали свидетелями скрытых достоинств Леночки.

Началось с пустяка. Как-то их попросили принести в актовый зал грифельную доску. В ожидании защиты приезжие академики исписали её с обеих сторон. Но где-то запутались, а дежурящая у входа Леночка, которой пока тоже делать было нечего и вроде даже не следившая, указала им место ошибки, ткнув в доску. Это было поразительным. Знаменитые академики и караульная девочка у входа. Академики пробовали отмахнуться, но не тут – то было. Тогда один из них даже сходу предложил ей место в своём известном московском институте. Она в ответ только рассмеялась: «Ещё чего?» И «сапоги» были свидетелями чуда.

По сути, правда, никакого чуда не было, а была жизнь. С детства Леночке пришлось подрабатывать. Она была из так называемой неблагополучной семьи. Подтягивала олухов – детей хозяйственников, готовила в институт. Год провела в постели после аварии (её сбила машина на шоссе). И когда нечего было читать, читала дореволюционный журнал с ятями «Математика для чудаков», оставшийся от деда, математика-любителя, начинавшего с головоломок и ребусов. В старших классах занималась с соседом-инвалидом по особой программе и учебнику выдающегося физика-педагога О.Д. Хвольсона. Но считала это ненавистными обязанностями и свободно вздохнула, когда теперь, слава богу, репититорство её закончилось. И теперь она рассмеялась академикам: «Ещё чего?»

Академики разъехались, а Леночка осталась у «сапогов» занозой в памяти.

И когда началась эпопея с управлением, они предложили ей перейти в отдел.

Они миновали шоссе, продолжая разговор.

– С ведущим Лосевым связывается… В любую минуту может заложить.

– Заложить по делу?

– Хотя бы по делу.

За шоссе начинался лес, сначала прореженный, а затем в сплошном густом подлеске. Они двигались узенькой тропкой, след в след, перебрасываясь отрывистыми фразами.

– Не стоит девочке на TП.

– Пусть дозревает в стерильной пустоте пустыни.

– Так и перезреть может.

– На ТП не дадут.

– Такому персику нигде не дадут.

О Мокашове “сапоги” говорили, как о человеке Вадима: не к месту этот "сапог".

– А, может, не "сапог"?

– Тогда ещё хуже. Не понимает пока ещё, видите ли, свою гнусную роль.

Они всех называли "сапогами", и прозвище возвратилось к ним рикошетом: "сапоги" или "два сапога – пара". Одно прозвище на двоих.

Они отправлялись к лесному озеру в любую погоду. На озере в лесу Игунин проплывал положенную норму. К тому же он бегал по утрам, потому что здоровье для него с некоторых пор превратилось в насущную заботу. «Все дело в системе, – наставлял Семёнов. – А дальше, как кривая вывезет».

Причина была простой. В КБ без особого афиширования объявили набор в отряд гражданских космонавтов, и Игунин подал заявление, но ему хуже давались испытания вестибулярного аппарата – кружилась голова. Кто-то советовал потренироваться – скатываться в бочке с горы, кто-то подсказал: всему выручалочкой плавание. “Это как бы возвращение к истокам. Вода – среда гидроневесомости. Мы сами родом из моря. Подтверждением тому сходство составов крови и морской воды, и сам бог велел считать воду панацеей”.

А что? Мы по определению страна Советов. Он помнил анекдот, как каждый на просьбу одолжить деньги, только давал совет, у кого их занять. Со временем помощь воды он стал считать собственной идеей. Она во всём помогала ему. В воде, как в той же невесомости. Человек – выходец из воды. Она даёт ему дополнительные силы. Она в помощь. Ему теперь требовалась поддержка. Чтобы кто-то в тебя поверил. Как это сделала Леночка. “У тебя всё получится”, – сказала она, и на какое-то время стала нужнее всех.

Переход их отдела из НИИ в КБ не был безболезненным. Менялась психология. В НИИ каждый в душе был Наполеоном и желал сделать в науке собственный шаг, а в КБ требовалось маршировать в ногу. Не всякие выдерживали. Игунину пассом в сторону стала попытка уйти в отряд гражданских космонавтов, а Семёнову просто открылась синекура в информационной технологии с возможностью начать с нуля.