Царство юбок. Трагедия королевы - Эмма Орци

— Если бы Франция не сдержала своих обещаний, ваше величество, — послышался тихий голос Гарри, — у Эглинтонов достаточно денег, чтобы снарядить для вас корабль; я уже говорил вам об этом.

— Хорошо сказано, милорд, — одобрительно воскликнула Лидия, восхищенная его словами. — Теперь, когда в вашем лице у меня есть союзник, моя мечта может обратиться в действительность. Ваше величество, вы можете смело ехать в Англию, с полной уверенностью в успехе. Если же вас и ваших друзей постигнет неудача, мы спасем вас. Хотите выслушать мой план?

— Охотно.

— Лорд Эглинтон — ваш друг; по крайней мере, вы в нем уверены, не так ли?

— Я твердо верю в честное отношение дома Эглинтонов к моему дому.

— В таком случае условьтесь с ним, и только с ним одним, относительно места в Англии или Шотландии, где бы вас нашел корабль в случае неудачи.

— Это уже сделано, — просто сказал Эглинтон.

— Если судьба будет против нас, то мы скроемся в назначенное место и будем ждать помощи из Франции.

Разочарованная Лидия замолчала. Она надеялась в случае неудачи претендента побудить короля Людовика выслать корабль на помощь молодому принцу, организовать экспедицию на деньги Эглинтона и вырвать Карла Эдуарда из рук его врагов. Теперь эта мысль была у нее похищена. Леди Эглинтон, очевидно, не знала подробностей этого плана и казалась очень недовольной. Карл Эдуард быстро шепнул несколько слов на ухо своему другу, которому, по-видимому, доверял более, чем обещаниям Франции и энтузиазму мадемуазель Домон. «Маленький англичанин», беспокойно переведя глаза с Лидии на своего царственного друга, нервно вертел кольцо с печатью, которое носил на левой руке; затем он быстро снял кольцо, Карл Эдуард так же быстро и внимательно осмотрел его и с многозначительным и одобрительным взглядом возвратил по принадлежности.

Итак, Лидия опоздала; эти два человека раньше ее обдумали все до мельчайших подробностей, до кольца включительно. Ей было досадно.

— Значит, ваше величество заранее уверены, что Франция не сдержит своего обещания? — спросила она.

— Почему вы так думаете?

— Это кольцо, этот договор между вами и милордом…

— Разве это не было вашим желанием, мадемуазель?

— О, нет, нет, — произнесла она, — сознаюсь, что с моей стороны глупо упрекать вас! Простите меня, ваше величество! Для меня было бы большой радостью участвовать в деле спасения вашего величества, но тем не менее я охотно уступаю первенство лорду Эглинтону.

Она так просто, с таким благородным самоотвержением произнесла эту маленькую речь, что Карл Эдуард стоял пред нею в немом восхищении.

— Умоляю вас, мадемуазель, — сказал он наконец, — не делайте моего отъезда таким тяжелым для меня! Вы слишком наглядно доказываете мне, что я теряю, покидая берега прекрасной Франции.

— Ваше величество оставляете здесь много преданных вам сердец, хотя они и не могут следовать за вами. Мы же с лордом Эглинтоном заключим дружеский договор и часто будем беседовать о вас, когда вас не будет с нами.

— Напоминайте обо мне также и королю, — сказал Карл Эдуард. — Я предчувствую, что мне понадобится его помощь.

Лидия сделала такой глубокий реверанс, что ее хорошенькая головка очутилась почти на одном уровне с коленями претендента; он взял ее руку и почтительно поцеловал.

— Прощайте, ваше величество, и да поможет вам Бог, — прошептала она.

Простившись с теми, кто оставался во Франции, принц обратился наконец к человеку, которому доверял больше всех:

— Эглинтон, — сказал он, — постарайся, чтобы во Франции не совсем забыли меня.

И, опершись на руку своего друга, он быстро отошел от молодой хозяйки.

Прислонясь к холодной мраморной стене, Лидия следила за группой молодых английских и шотландских джентльменов, окружавших своего юного принца. Людовик, также собиравшийся уезжать, со свойственной Бурбонам любезностью, каждому сказал приветливое прощальное слово. Каждый в свою очередь приложился губами к пухлой белой руке короля, не забывая также наградить любезностями всесильную фаворитку, которая, опершись на плечо короля, старательно подчеркивала знаки королевского расположения, относившиеся лично к ней. Мадемуазель Домон почувствовала необычное отвращение при виде родовитой знати, низкопоклонничавшей пред авантюристкой; когда же и Карл Эдуард низко склонился пред Жанной Пуассон, как только что сделал это пред дочерью герцога Домон, — глубокая грусть засветилась в ее глазах.

А впрочем, не все ли ей равно? Гастон любит ее, и она еще чувствовала на своих губах сладость первого поцелуя.