Бернард Корнуэлл - Мятежник

А потом, когда он пробормотал имя сестры, прищурившись от грохота, который производил его револьвер, то заметил, что находится в полном одиночестве.

Только что здесь шло сражение, а теперь началось беспорядочное бегство.

Потому что армия федералистов была сломлена и удирала.

Она бросилась вниз по холму, всякий порядок испарился. Солдаты кидали винтовки и ружья, штыки и заплечные мешки и просто бежали. Некоторые бежали на север, в сторону брода Садли, а другие — к каменному мосту. Некоторые попытались дать отпор наступлению, крича своим товарищам, чтобы держались, но были сметены потоком бегущего большинства.

Паникующие войска наводнили поля по обе стороны основной дороги, по которой неистовым галопом лошади везли пушки, а бегущая пехота вопила, уворачиваясь от железных колес. Кто-то использовал знамена как пики, чтобы пробить себе путь через толпу.

Преследователи остановились на краю плато. Плевки ружейного огня ускорили отступление северян, но ни у кого на стороне мятежников не было сил на погоню. Вместо этого они потихоньку начали осознавать, что победили, а несущаяся внизу паникующая орда потерпела поражение.

Канониры мятежников привезли уцелевшие пушки на вершину холма, и снаряды южан наполнили теплый вечерний воздух свистом, разрываясь в клубах дыма на переполненной дороге и в дальнем лесу. Один из снарядов разорвался прямо над деревянным мостом, по которому основная дорога пересекала глубокий приток Булл-Ран, как раз в тот момент, когда по нему проезжал фургон.

Раненые лошади запаниковали и попытались понести, но роковой снаряд вырвал переднее колесо, и массивную повозку развернуло, ее сломанная ось вонзилась в древесину, так что тяжелый фургон намертво застрял в деревянном парапете моста, тем самым заблокировав отступающей армии главную дорогу, а всё больше снарядом свистело вокруг, падая на бегущих северян.

Пушки федералистов, повозки, передки и фургоны, которые еще находились на западном берегу Булл-Ран, были брошены, чтобы возницы могли сбежать в безопасное место. Снаряд разорвался прямо в реке, разбрызгивая тонны воды.

За спинами паникующей массы людей разрывались всё новые снаряды, подгоняя обезумевшую толпу вниз по скользкому берегу в быстрое течение реки.

Многие утонули под напором своих же отчаявшихся товарищей. Другим удалось кое-как перебраться через глубокий поток и выползти на берег, и они ринулись в сторону Вашингтона.

Натаниэль Старбак наблюдал, как на краю плато началось беспорядочное бегство. Поначалу он не поверил собственным глазам, а потом недоверие сменилось изумлением.

Охраняющий пленников сержант бросил взгляд на холм, а потом побежал. Раненый северянин, приходящий в себя во дворе, похромал прочь, используя ружье в качестве костыля. Рыжебородый доктор подошел к двери в своем забрызганном кровью фартуке, скептически оглядел всю сцену, покачал головой и вернулся обратно к пациентам.

— Что нам теперь делать? — спросил один из пленных Старбака, поскольку офицер мог знать, как положено вести себя в случае победы, находясь при этом в центре побежденного сброда.

— Оставаться спокойными и вежливыми, — посоветовал Старбак. Мимо дома бежали северяне, и некоторые злобно разглядывали южан.

— Сидите и не шевелитесь. Мы просто ждем, — он наблюдал, как полевое орудие северян отступало с плато. Командовавший расчетом капитан сумел каким-то образом собрать четыре лошади. Истекая кровью из-за вонзающихся шпор, с испуганными седоками в седлах, вытаращив и закатывая глаза, лошади неслись вниз по склону. Мрачные канониры, усевшиеся на передке орудия, цеплялись за металлические поручни.

Само орудие, закрепленное к передку, подпрыгивало, когда вся конструкция пересекала ручей у подножия холма. Кучер натянул поводья, и запаниковавшие лошади слишком резко повернули к дороге. Старбак в ужасе наблюдал, как сначала занесло орудие, затем передок, они перевернулись и, перелетев через дорогу, с отвратительным скрежетом влетели в деревья. Какое-то мгновение стояла тишина, которую тут же разорвали первые вопли.

— Боже, — один из раненых южан в ужасе отвернулся, не в силах смотреть на кошмарное зрелище. Одна из лошадей, переломав задние ноги, пыталась высвободиться из-под обломков; канонир, придавленный передком орудия, пронзенный осколками дерева, пытался выползти, цепляясь пальцами за землю.

Пробегавший рядом сержант-пехотинец, не обращая внимания на раненого, поймал уцелевшую лошадь, обрезал поводья, снял цепи и забрался в седло.

Через дорогу покатилось колесо от передка орудия. Лошади, как и умирающий канонир, продолжали издавать ужасные звуки.

— Боже мой, — один из пленников, собравшихся в тени деревьев во дворе, виргинец, снова и снова повторял слова молитвы.

Кошмарные вопли продолжались, пока офицер северян не подошел к раненым животным и не выстрелил им в головы. Пять выстрелов, и они затихли. Остался только задыхающийся и визжащий канонир, пронзенный насквозь обломками передка.

Офицер глубоко вздохнул:

— Солдат!

Видимо, раненый невольно отреагировал на властный голос. Он затих на какую-то секунду — всё, что требовалось офицеру. Тот прицелился, нажал на спусковой крючок, и канонир умолк навсегда.

Офицер-северянин, содрогнувшись, отбросил опустевший револьвер и, всхлипывая, ушел. Окружающий мир, казалось, погрузился в тишину. Пахло кровью, но тишину нарушил лишь виргинец, в последний раз повторив молитву, будто бы слова, произносимые снова и снова, могли спасти его душу.

— Ребята, вы в порядке? — спросил прискакавший к перекрестку офицер в сером.

— В порядке, — ответил Старбак.

— Мы дали им пинка, ребята! Задали как следует! — похвастался офицер.

— Хотите яблоко, мистер? — пленный из Южной Каролины, получив свободу, порылся в мешках, свалившихся с перевернувшегося передка пушки, и вытащил из кровавого беспорядка несколько яблок. Он бросил ликующему офицеру яркое красное яблоко. — Ну так наподдайте им еще!

Офицер поймал яблоко. За его спиной первые пехотинцы-южане продвигались в сторону Булл-Ран. Старбак понаблюдал за ними какое-то время, а потом отвернулся. Лотерея войны снова сделал его свободным, и ему нужно было выполнить еще одно обещание.

Усталые солдаты подбирали раненых, которых могли найти. Некоторые лежали в лесу и были обречены на медленную смерть, забытые в подлеске.

Мучимые жаждой люди искали воду, а некоторые просто пили грязную жидкость для банников, заглатывая вместе с теплой и соленой влагой остатки пороха. Поднялся небольшой ветерок, раздувающий костры, которые солдаты развели из сломанных прикладов и остатков изгороди.

Мятежники были не в том состоянии, чтобы преследовать войска федералистов, и потому они остались на поле битвы, уставившись в зачарованном изумлении на боевые трофеи — пушки, фургоны, зарядные ящики, кучи захваченного добра и тьму пленных.

Среди этих пленных был толстый конгрессмен из Рочестера, штат Нью-Йорк, его нашли, когда он пытался спрятать свой огромный живот за тоненьким молодым деревцем, и привели в штаб армии, где он разбушевался, заявляя о том, какой важный пост занимает, и требуя освобождения.

Солдат из Джорджии, тощий как щепка, велел ему заткнуть чертов рот до того, как придется отрезать ему чертов язык, чтобы зажарить и подать с яблочным соусом. Конгрессмен наконец-то замолчал.

В сумерках мятежники пересекли Булл-Ран и захватили тридцатифунтовое орудие Паррота, которое дало сигнал к началу атаки на рассвете.

Северяне бросили двадцать шесть других орудий, а также почти весь обоз. Солдаты-южане обнаружили полные комплекты униформы, тщательно сложенные и подготовленные к триумфальному входу в Ричмонд, и солдат из Северной Каролины гордо прошелся по округе в прекрасном генеральском мундире янки — с эполетами, саблей, кушаком и шпорами.

Карманы мертвецов обшарили, стянув из них гребни, игральные карты, библии, ножи и монеты. Некоторым повезло найти трупы богатых — один с тяжелыми часами на цепочке с золотыми безделушками, а другой — с рубином в обручальном кольце.

Дагерротипы жен и возлюбленных, родителей и детей были выброшены, потому что победители искали не воспоминания о разбитых привязанностях, а лишь монеты, сигары, золото и серебро, хорошие ботинки, рубашки тонкой работы, ремни, пряжки и оружие.

Сам по себе возник рынок для продажи награбленного, хороший офицерский бинокль продавался по доллару, сабля — за три, а пятидесятидолларовый револьвер Кольта — за пять или шесть. Самым ценным товаром были фотографии нью-йоркских дам, позирующих без одежды.

Некоторые солдаты отказывались на них смотреть, ощущая адово пламя, но большинство передавало картинки друг другу, гадая, какая же их ждет добыча, если только их призовут вторгнуться в богатый, тучный и податливый Север, который взрастил всех этих женщин в таких прекрасных комнатах.