Сергей Алексеев - Крамола. Книга 1

А он уже предчувствовал — судьба сведет…

Анисим Рыжов после освобождения Березина в тайгу не вернулся. Спустя еще трое суток он сообщил, что решил выбить колчаковцев из своего родного Свободного и осесть до весны там. Дескать, большинство партизан разойдутся по своим избам и уж в семьях-то как-нибудь прокормятся и дотянут до весны. А остальные полсотни человек тоже полегче перезимуют в тайге, да и будет место, куда расселить людей, прибывающих в отряд. В этой же записке в конце следовал и первый в его жизни приказ: назначить Андрея «временным командиром роты».

Андрей с Лобытовым заволновались. За полковника Березина колчаковцы наверняка станут мстить и пошлют карателей, хотя дядя Михаил приехал откуда-то с Дальнего Востока. К Рыжову послали нарочного с советом вернуться в тайгу, чтобы не вступать в бой с карателями и не выказывать белым того, что на востоке от Есаульска собирается значительный отряд партизан. Анисим неделю молчал, а потом вернул нарочного с подробным письмом:

«Начальнику штаба Андрею Березину от командира партизанского отряда товарища Рыжова. Приказываю сидеть на месте и помаленьку ждать весну.А также приказываю послать в Свободное всех баб и ребятишек. Пускай до весны тут сидят. Я Свободное освободил, пришли каратели, я их победил, разгромив у Кровавого оврага так, что клочья полетели. Одних убитых только тридцать шесть, а ушло душ семь-восемь. Еще я тут буду ковать пушки к весне и сабли. Еще приказываю: всех, которые приходят, допрашивать хорошенько. Говорят, Колчак шпионов распускает по тайге. Всех шпионов казнить немедленно. Допрашивает пускай Лобытов, он мужик бойкий. А ты, Андрей, больно жалостливый стал. Дядьку своего не жалей. Глянул бы, как он людей тут исполосовал, дак тошно стало. А добро ваше он по избам собрал, склал в кучу на усадьбе и зажег. Чтоб никому не досталось. Вот какой он. Слыхал я еще, что Пергаменщиков где-то в Есаульске околачивается. Хоть бы до весны никуда не делся. Остаюсь — ваш командир партизанов Есаульского уезда Анисим Рыжов».

С тех пор с Рыжовым началась переписка. Андрей докладывал ему, сколько человек прибыло, кто такие и откуда. Получал новые указания. И даже посылки — то мешочек муки, то кусок сала или каравай мороженого хлеба.

В начале весны Андрею приходилось посылать нарочного чуть ли не каждую неделю. Если зимой к отряду прибивались самые разные люди из всяких мест — больше всего поротые мужики, охотники, ограбленные бандитами, безлошадные ямщики и извозчики, — то весной вдруг пошли домовитые богатые крестьяне. Они приходили со своим оружием, с запасом хлеба и сала, хорошо одетые, да еще и с сапогами в запасе — на лето расчет был. Шли с сыновьями, с братьями и зятьями, располагались степенно, жили без суеты, даже не ленились рубить избушки на будущее. С их появлением жизнь в партизанском стане вдруг стала меняться. Андрей почувствовал, как в полуголодном, уставшем от зимы отряде начала пробуждаться какая-то основательность и спокойная уверенность. Лобытов беседовал с каждым прибывшим мужиком, расспрашивал его, выпытывал подноготную и поначалу только разводил руками. Однажды ночью он разбудил Андрея и сказал:

— Идут-то не поротые, зажиточные. Им бы у Колчака самое место. А они — к нам.

— Видно, ваши агитаторы работают, — предположил Андрей.

— Сагитируешь таких, как же, — вздохнул Лобытов. — Они к себе и не подпустят никого… Я вот что надумал: все это похоже на кулачную драку; у вас дрались в деревне?

— Дрались — не то слово, — сказал Андрей. — Насмерть со свободненскими сходились. Откуда, думаешь, название — Кровавый овраг?

— А у нас не так было, до смерти сроду никого не били. Наоборот, заповедь такая существовала — помоги слабому. Понимаешь, в чем дело? Мужики эти за слабых идут! Видят, кто больше страдает, за того и идут! — Лобытов возбужденно пометался по избушке. — Это ж надо, а? Понимаешь?

— Ты рассуждаешь примерно как мой брат, — серьезно заметил Андрей. — Он тоже считал, что народ всегда заступится за мученика.

— А кто был твой брат?

— Монах.

— В самом деле?

— Да, и умер монахом, — сказал Андрей. — Он город спас от карателей. Слышал о князе Нарокове?

— Погоди, я что-то слышал о монахе, — начал было Лобытов, но Андрей перебил:

— Ничего ты не слышал! И слышать не мог! Его тихо привезли и похоронили в монастыре… — Он сел, свесив ноги на холодный пол. — Я пока ничего не понимаю, что делается. Не знаю даже, что и со мной происходит! Я ведь тоже должен быть с Колчаком, а не с вами! Да, с Александром Васильевичем. Или со своим дядей!.. Ну, подумай: я офицер, дворянин, помещик. Вон мое поместье, рядышком. Редкость в Сибири… Дядя — полковник, другой — владыка, архиерей. Отец — конезаводчик! А умер, когда поместье грабили. Мать в монастырь ушла. Сестру, Оленьку, наши, красные, расстреляли как заложницу. За меня! Понял ты или нет?! А меня — под залог в Красную Армию!.. Мог ведь давно уйти, а я все тут! С тобой! И запомни: не приблудился, не случайно прибился к вам. Сначала — под залог, а потом — сам пошел, сам! Почему? Пойми, Лобытов, я не взвешиваю: от кого зло, от кого добро… Не это! Я понять хочу — почему я здесь, а не там? Между мной и Колчаком — «эшелон смерти»! Но не в нем только дело! Не в нем…

— Андрей, тебе в партию надо, — сказал Лобытов. — Ты потому и понять ничего не можешь, что у тебя нет классового подхода к вопросам.

— Если у тебя классовый подход, так ты сразу все понял? — огрызнулся Андрей. — Чего же тогда голову ломаешь — почему крепкий мужик в партизаны идет? А?.. Нет, Лобытов, тут еще есть какой-то подход. Глубокий — дна не достанешь. Саша туда и пошел…

— Когда-нибудь поймем, — не сразу ответил Лобытов.

Андрей лег, укрылся с головой полушубком, отвернулся к стенке.

— Когда-нибудь мне не надо, — глухо проговорил он. — Сейчас хочу. Потому что я — человек.

К концу апреля посинел Повой, заголубели другие таежные реки, на солнцепеках согретые корни трав дали молодую поросль. Но в тайге еще лежал глубокий и тяжелый, как намокшая перина, снег.

В отряде насчитывалось уже до полутора сотен штыков, так что Андрей имел в руках силу, втрое большую, чем его командир в Свободном.

Рыжов в своих приказах хвалил его, а потом и вовсе удумал — назначил Андрея на новую должность — «заместителем командира по сбору народа в красные партизаны и начальником штаба войска Анисима Рыжова». Андрей писал ему, что он в общем-то ничего не делает, что народ собирается сам, однако Рыжов в благодарность прислал ему саморучно выкованную, тяжелую и широкую, как мясницкий топор, саблю. Андрей прикинул ее в руке: кузнец ковал оружие по своим силам и такой саблей можно было разрубить человека от головы до пят. Ходить с нею было невозможно, и Андрей сдал ее в обоз. Вместе с саблей была короткая записка: ждать команды к выступлению.

Андрей ждал неделю, но поток приказов и распоряжений из Свободного вдруг прекратился. Тревожась, Андрей послал нарочного, однако тот не вернулся в назначенный срок. Отряд был готов к выходу из тайги, партизаны ждали последней команды, обоз из десятка саней с увязанным тыловым имуществом примерзал каждую ночь к земле, и утром приходилось отрывать его стяжками. Выждав еще сутки, Андрей решил выйти самостоятельно — в ночь, как только снег схватится настом.

С вечера никто не спал, и Андрей, заглядывая в избушки и бараки, видел, что в углах, перед иконами, горят свечи и многие мужики молятся. В этом ничего не было удивительного, но вид вооруженных, обряженных на войну мужиков перед образами навевал какие-то глубокие, древние воспоминания, и в душе рождалось предощущение величия грядущего дела.

До Свободного, по расчетам, было три дня хода с обозом. Это расстояние скорые на ногу лыжники из крепких мужиков-охотников одолевали за сутки. Тронувшись с места, Андрей выслал еще одного нарочного, уже чувствуя, что у Рыжова что-то случилось. За ночь и утро прошли верст двадцать, и когда наст начал проламываться под санями, но еще держал человека, Андрей приказал отряду двигаться дальше без обоза, сняв с него запас продуктов и патроны.

Шли почти до полудня, пока не увязли в снегах. Слетал с лыж исполосованный в клочья камус, а голицы, изодранные настом, лопались и просвечивали насквозь. И едва развели костры, как увидели впереди двух ползущих по топкому снегу людей. Досю Андрей узнал с трудом: черный, с окровавленными руками и лицом, он походил на вытаявший из-под снега труп. Другой, обгорелый, был замотан тряпьем, из которого проступал один рот. Лишь после того как Дося пришел в себя и начал говорить, выяснилось, что другой с ним — Ульян Трофимович.

Рыжов, благополучно прозимовав в Свободном, к весне потерял всякую осторожность. Он выставлял караулы на дорогах, но партизаны, привыкшие к вольной, семейной жизни, сбегали домой либо спали по избушкам на пашня’х. Колчаковский отряд, состоявший больше из итальянцев, вошел вечером в Березино и, не задерживаясь, двинулся на Свободное. Полусотня Рыжова даже не смогла оказать сопротивления. Партизан вытащили из домов в исподнем, согнали и заперли в амбар. Самого Рыжова взяли в кузне.