Франтишек Кубка - Улыбка и слезы Палечка

Король ловил улыбку Палечка. И сам улыбался, Он твердо верил, что еще выйдет из этой душной залы на улицу, на солнце, еще поедет в кремль, на благодарственный молебен по поводу заключения вечного мира.

— Ох, король, глубоко в тебе укоренился дух Липан и Базеля… И это очень жаль! — говорил Палечек.

Король огорчался. Он не понимал.

Шут заводил речь о другом. Об охоте, о прекрасных кладрубских конях и венгерском жеребце — подарке Матиаша, находящемся в стойло и ожидающем своего хозяина.

Потом, в середине марта, король поднялся с постели и стал целые дни проводить за столом, совещаясь и подписывая бумаги. Эти дни Ян не видел его. Не видел и 22 марта, когда Иржи в десять часов, сидя в кресле и подписывая бумаги, положил голову на стол и в полном одиночестве испустил последний вздох…

Благодаря тому, что святовитских каноников не было в Праге, Иржиково тело попало в Святовитский храм, в королевскую усыпальницу. Иржик, отлученный от церкви, был похоронен рядом с королями, которые отлучены не были. Так пожелал народ.

В течение двух дней тело Иржика было выставлено в его местожительстве — Краловом дворе, — и толпы приходили, молча склоняясь перед мертвым государем. 25 марта гроб повезли по староместским улицам, через мост и Малый город — в кремль, в Святовитский храм. Вдоль пути стояли тысячные толпы.

Магистры, производившие вскрытие королевских останков, обнаружили, что печень наполовину отсутствует, а желчный пузырь и желудок покрыты слоем жира толщиной в пядь. Внутренности короля остались среди людей, сложенными в металлические сосуды, которые поставили в крипте Тынского храма, возле гробницы Рокицаны. Так поделили между собой чаша и Рим короля Иржика.

То, что в нем было самое великое — сердце его, — досталось чаше…

Палечек эти три дня оставался в прихожей Кралова двора и все три дня плакал. Тихо, незримо, про себя. В похоронной процессии шел последним из последних, в самом конце. И когда головная часть ее хоронила короля в храме, Палечек только еще плелся за толпой по малостранским улицам.

После того как под вечер в день похорон храм опустел, Палечек подошел к закрытой королевской могиле. Встал на колени и коснулся сложенными руками холодного камня. Пришел служка, попросил рыцаря удалиться: время позднее. Палечек поглядел отсутствующим взглядом на старика в стихаре.

— Ухожу, ухожу, — прошептал он.

И вышел.

На небе из голубой тьмы выступали первые звезды.

Весна была такая ранняя, что собственным глазам и ушам не верилось. Деревья цвели, дрозды пели. В воздухе был горький аромат. Голоса людей и шаги их звучали металлически. Палечек вышел из кремлевских ворот и пошел бродить по улицам. Он не знал, который час, потерял представление о месте, где находится. Ходил и прислушивался к рождению весны.

Не затем ли умер король Иржи, чтоб могла прийти столь ранняя весна? Или весна эта хочет обмануть внимание людей, отвлечь их от печали? Так раздумывал он. Раздумывал, но ни до чего не додумался… Ночь была холодная, и порывистый ветер волновал слишком раннюю зелень деревьев. Теперь рыцарь Палечек блуждал среди пустынных скал за Страговским монастырем. Дорога, плохо видная в темноте, терялась в лесу. Палечек вошел в лес. Хвойные деревья благоухали там первыми, еще не распустившимися еловыми почками. Со сна вскрикнула синичка, под ногой хрустнула ветка.

Палечек вспомнил родные леса под Черховым. Вспомнил свой замок, в котором никто уже больше не будет жить, потому что никто не будет любить его так, как любил он сам и его семья. Видел себя шагающим по лугу перед замком, мечущим стрелы в деревянную мишень, — и рядом старичка, чье имя он позабыл, но которого до преклонных лет называли пажом, плачущего от радости, всякий раз как молодой рыцарь попадал в середину. Деревенские ребята, которые вместо «где ты был?» всегда говорят «где ты бул?», гикают на косогоре, где пасутся горные коровенки с проказливыми ногами… На лугах собирали сердечники и высасывали из них мед. Цветок чистый, милый, который хочется сорвать ради того одного, чтобы поставить перед иконой божьей матери в часовне. Из черной лесной чащи сбегали в долину зеленые деревца с бледно-зелеными кронками на ослепительно белых стволах. Это молодые красавицы березки.

Издали, с домажлицкой колокольни, слышался звон колокола, отбивавшего полдень, и люди спешили с полей по домам либо ложились тут же на межах, чтоб восстановить силы коротким, но крепким сном и потом — за работу. До дна выпивали ослепительно белое молоко из кувшина…

Палечек вышел на лесную опушку и посмотрел в темноту, нет ли и здесь какой молодой березки. Ее не было.

Он взобрался на крутую скалу. Белый камень светился, указывая дорогу. Ян поглядел вниз, на Прагу. Различил святовитскую колокольню, укрепления, стены дворца. Там, в глубине, спал под звездами город, дорогой, любимый, где теперь похоронен король.

Близилась полночь. С колоколен доносилась перекличка ночной стражи. В близлежащих страговских воротах послышались шаги вооруженных. Вернуться в город или остаться здесь? Куда пойти ночью? Домой? Куда? У него нет дома.

Палечек не спеша спустился по откосу — к городу. У ворот его окликнули караульные. Он назвал себя. Воин улыбнулся. Улыбнулся, потому что узнал шута короля Иржи.

— Что ты здесь делаешь в полночь, рыцарь Ян?

— Считаю часы.

— Не знал я, что ты и счетчик тоже славный.

— Только что высчитал, сколько мне жить осталось.

— Ты мудрец, рыцарь.

И воин склонил голову, оттого что в эту серьезную весеннюю ночь не хотел быть беспричинно веселым.

Палечек попросил разрешения посидеть возле караульни.

— Войди внутрь, если хочешь, рыцарь.

Палечек сел на жесткую лавку и задремал.

Сон не мог одолеть его. Он все время просыпался, хотя никто не говорил ни слова. Ему предложили лечь, но он, поблагодарив, отказался.

— Трудно спать в такое время. Подожду еще немного.

И остался сидеть, дремля со склоненной головой.

Караульные сменились и легли на землю, укрывшись плащами. Запел петух. Палечек проснулся.

— Уж день, — сказал он. — Пора идти.

— Поешь с нами хлеба. Найдется и сала кусок. Молока принесут.

— Нет, спасибо. Я есть не буду. Совсем не хочется, — ответил Палечек и поблагодарил за ночлег. — Вы не спали на карауле, а я — на лавке. Но спасибо, что приютили.

И вошел в открытые ворота.

Твердо зашагал к монастырю. В церкви мерцала неугасимая лампада. Палечек заметил тень человека в длинной рясе, направляющегося ко входу в церковь. Он не пошел за ним. Пошел дальше. В сады. В проснувшуюся весеннюю рощу. Ветер улегся, и стояла глубокий тишина, — прощальная тишина ночи. Палечек пошел по тропе, тянущейся между деревьев. Монахи провели ее для удобства своих раздумий. Палечек шел медленно. Он не чувствовал усталости, не чувствовал голода, не чувствовал жажды. Он был только бесконечно печален.

Постоял на краю ельника, миновал старую липу. Ствол ее был расщеплен молнией и скреплен ржавым обручем. В роще была еще тишина, но чувствовалось, что эту тишину сейчас нарушит птичье пенье. И в самом деле, вот уже воскликнула какая-то птица. Низким голоском дала знать о том, что она проснулась и всем пора просыпаться. Ей хором ответили остальные. Болтливые и любопытные, мечтательные и сонные, брюзгливые и озорные. Верх одержали озорные. Огромный воробьиный хор декламировал насмешливые строфы. Выкрикивал нищенскую жалобу о голодной радости жизни.

Палечек посмотрел на восток. Серое небо над далекими возвышенностями, силуэт которых касался небосклона своими изломанными очертаниями, сперва побелело и слегка зарумянилось. В одном месте, казавшемся глазу самым отдаленным, небо было бледно-красное. Там взойдет солнце…

Палечек вперил взгляд в это таинственное место. Край, простиравшийся в ту сторону, вспыхнул, стало видно мельницу и крышу низкого дома. На глазах у Палечка из темноты выросла Прага; он увидал ее башни, церкви, дома и кровли, ее зубчатые укрепления, ее сады и реку, прекраснейшую из всех рек. Она шумела тремя своими плотинами. Шумела там, где броды. Шумела под Вышеградом и вокруг островов.

Палечек свистнул. Позвал птиц, чтоб они его позабавили. Прилетели синички, зяблички и воробьи, дрозды и зорянки, реполовы и хохлатые жаворонки и, садясь рядом с ним, вопросительно устремляли на него свои крохотные черные глазки.

В это мгновенье взошло солнце. Палечек простер к нему объятья. Птицы испугались и отлетели. Но Палечек промолвил:

— Останьтесь, останьтесь, дети. Не покидайте меня, бедного!

Птицы вернулись. Палечек смотрел на выступающий, еще неправильный диск. Он был уже ослепительно золотой. И был день.

Палечек всхлипнул:

— Вы слышите? Король Иржи умер… Слышите? А солнце все-таки встало!