Пётр Андреев - Повесть о моем друге

3

…Сергей вышел из здания горкома комсомола, нахлобучив шапку, подняв воротник пальто, — непогодило, ветер был промозглым.

Только что заворг горкома, невысокий вихрастый паренек в гимнастерке, со шрамом через все лицо, дал ему довольно необычное поручение.

— Значит, так, Антонов, — сказал заворг, — зайдешь к старику Пэну. Хлопцев себе в помощники отбери побойчее. Очень нужный нашему городу старик: искусство, понимаешь ли, надо двигать в массы. Комса не поможет — кто поможет? Мы крепко на тебя надеемся. Считай это поручение социальным заказом. Понял?

— Все сделаем, — ответил Сергей как можно увереннее, но, говоря по правде, сейчас, шагая по зимним улицам, он все же до конца не понимал, в чем суть поручения.

Он прошел по центральному проспекту, затем свернул в переулок и остановился около большого покосившегося деревянного здания. Дом этот был известен в городе каждому — целый этаж в нем занимал старый художник Пэн.

Сергей однажды видел его на улице — художник шел семенящей стариковской походкой, в старомодном пальто, в пестром, как-то по-особому повязанном шарфе, но с непокрытой головой. Седые кудри его были похожи на языки пламени: так непокорно вздымались они над головой, огромной, словно по ошибке прилепленной к тщедушному телу.

Художник Пэн был «городской достопримечательностью». Про него рассказывали разное — и то, как удивил он строгих экзаменаторов в Петербурге, и те открыли перед ним двери императорской Академии художеств — редкая, невероятная удача для еврейского мальчика из заштатного белорусского города! И как, окончив академию, он отказался от самых блестящих и выгодных предложений, скатал в трубку свои холсты и вернулся на родину, в Белоруссию, и как преподавал в художественном училище, учил ребятишек — за гроши, а то и вовсе бесплатно великому таинству живописи…

Вот к этому человеку и направил Сергея горком комсомола.

Антонов остановился у двери, обитой потрескавшимся дерматином. Над дверью свешивалась груша старомодного звонка. Такие обычно бывают в квартирах частных врачей и адвокатов. Сергей тихонько потянул веревку, но звонка не услышал.

Он намотал конец веревки на руку, дернул решительнее. Звонок молчал — тишина царила в ателье живописца.

Все почему-то отказывалось служить людям в ту лютую, со снежными заносами зиму — замерзала вода в трубах, не звонили звонки, неслыханно долго шли телеграммы, опаздывали поезда.

Сергей, поняв, что так он простоит здесь до ночи, постучал. Послышалось старческое шарканье, покряхтыванье, и простуженный голос спросил из-за двери:

— Что вам угодно?..

— Мне бы товарища Пэна.

— Кому понадобился товарищ Пэн?

— Горкому комсомола.

Дверь со скрипом приоткрылась:

— Прошу вас, молодой человек…

Сергей вошел в холодный темный тамбур. Старик поспешно, чтобы не задуло свечу, захлопнул дверь, накинул засов. Затем протиснулся мимо Сергея и, освещая путь, пригласил следовать за собой.

В просторной комнате, куда они вошли, было так же холодно и неуютно, как и в прихожей. Сергей осмотрелся: на закопченных стенах висели картины — большие и маленькие холсты в неструганых деревянных рамах, а то и вовсе без рам. Картины наступали на посетителя со всех сторон; множество холстов, словно древнеегипетские папирусы, свернутые в тугие свитки, стояли в углах.

В центре комнаты грубо сколоченный некрашеный стол был уставлен пыльными пузырьками, банками, коробками с красками. В треснувшем стакане, словно диковинный букет, стояли кисти. Возле стола, похожего больше на плотничий верстак, громоздились два грубых кособоких табурета. К стене привалился узкий деревянный топчан, застланный пестрым, сшитым из разноцветных лоскутов одеялом.

Сергей с интересом осматривал комнату — ему еще никогда не приходилось бывать в мастерских художников.

— Ну-с, молодой человек, что привело вас ко мне? — спросил старик.

Сергей заметил на столе странное сооружение — самодельную спиртовку, на которой подогревался в стеклянной колбе жидкий кофе.

— А дрова-то у вас есть? — спросил Сергей.

— Дрова мне выделены. Только я хвораю, вот и приходится мерзнуть. Топлю бумагой, сиречь книгами и журналами, молодой человек.

— Я сейчас, — сказал Сергей, — подождите немного, я вернусь.

Сергей отыскал во дворе соседнего дома несколько сероватых поленьев, притащил их в мастерскую, разжег огонь в «буржуйке», труба которой выходила прямо в окно ателье. Через несколько минут раздался глухой, теплый, потрескивающий гуд пламени. В комнате стало дымно и тепло.

— Вы спрашивали, что меня к вам привело? — спросил Сергей. — К вам привело одно желание, товарищ художник: сделать так, чтобы вам стало теплее жить на этой земле.

— Значит, кому-то еще нужен старый чудак Пэн! — тихо сказал живописец. — Значит, его еще помнят в городе! Значит, он еще может принести пользу кому-то в этом мире!

…В следующий раз Сергей пришел не один — привел с собой всех нас. В горсовете мы получили по ордеру дрова, привезли их, аккуратно сложили поленницу в темном коридоре. Девчата натаскали воды, вымели сор, помыли полы. Расстарались — ввернули сорокасвечовую лампочку под потолком, и мастерская Пэна стала светлой, уютной, просторной.

Художник рассказывал нам о себе, о картинах, но с Сергеем он любил беседовать особо. И только спустя много лет я понял, что манило старого Пэна к моему одногодку: умение заинтересованно, в б и р а ю щ е  слушать. Качество это особого рода — чаще ведь человек старается больше говорить, чем слушать других.

Признаться, Сергей поначалу не очень-то много понимал в рассуждениях Пэна о предмете живописи — слишком уж далеки ему были седые благообразные библейские старцы, теплое синее италийское море и красоты диковинных средиземноморских портов.

А на неоконченную, прикрепленную к подрамнику картину Сергей просто не мог взглянуть — особенно, если вместе с нами приходили к Пэну девчата. С холста пленительно улыбалась нагая черноволосая девушка. Сергей старался не глядеть на нее, но картина точно притягивала его; украдкой он вновь и вновь любовался распущенными волосами, грациозно поднятой рукой…

Вот так они и подружились — комсомолец и старый мастер. Пэн даже пытался научить Сергея рисунку, долго бился, но — увы! — художника из Сергея не получалось. Тогда после бесполезных живописных страданий они заваривали кипяток. Сергей «строил» чай, а старик — кофе. И долго-долго рассказывал Пэн о том, как это прекрасно — живопись, рисунок, поэзия, музыка.

Как же он говорил тогда — вдохновенно, с жаром и пафосом — старый художник! В те долгие зимние вечера и родилась у Сергея потребность встречи с прекрасным — с картиной и книгой стихов, с музыкой, с театром и кинематографом.

— И все-таки я, старый чудак, дожил до новой жизни, — любил повторять профессор Пэн. — Кто бы мог поверить в это, кто?

Он и вправду многим казался совершенным чудаком: в мастерскую к нему приезжали гости из Москвы, Ленинграда, бойкие барышни из ВОКСа по-хозяйски показывали его работы иностранцам, но на все, даже самые выгодные предложения он отвечал неизменным отказом. Пэн почти никогда не продавал свои картины — только в случае крайней нужды, когда не на что было купить холст и краски.

Однажды утром город облетела страшная весть — старика Пэна, гордость нашего города, зверски убили в его мастерской.

Это было чудовищное преступление. Отряд милиции оцепил дом Пэна, в ателье старого живописца никого не пускали. Городской фотограф, приглашенный угрозыском, делал снимки — восемнадцать ножевых ран насчитали тогда на худеньком теле художника.

Хоронил Пэна почти весь город. Тысячи людей, никогда, наверное, и не видевших работ его, шли за простым сосновым гробом.

А к вечеру город облетело новое известие — преступников нашли. Ими оказались родственники профессора: сестра и два племянника. Кто-то внушил им, что старик несметно богат, что, мол, в закоулках мастерской прячет он золото и драгоценности. И они потребовали у Пэна показать, где лежат сокровища. Им не пришло в голову, что все свои заработки старик тратил на холст и краски, на книги по искусству, да еще на любимый свой кофе.

…Сергея назначили общественным обвинителем на суде. Всю ночь перед началом процесса он писал гневную речь. Утром срывающимся от волнения голосом, глаза — после бессонной ночи и слез — красные, припухшие, Сергей потребовал высшей меры наказания для всех троих участников преступления…

А после объявления приговора комсомольцы решили создать в опустевшей мастерской музей, показать горожанам работы художника, знаменитого их земляка. Когда же в горкоме обсуждали, кто будет директором музея, выбор пал на Сергея.