Петр Лебеденко - Холодный туман

Вот, смотрите. «За мужество и отвагу, проявленные в боях с немецко-фашистскими захватчиками, летчику товарищу М. П. Череде присвоить звание Героя Советского Союза с вручением ему ордена Ленина и медали „Золотая звезда“!» Вы понимаете, как это здорово, товарищ капитан! Разрешите, я буду тут рядом с вами, чтобы, значит, тоже встретить нашего командира. Я ведь первый об этом, узнал, товарищ капитан, первый, а?

И вот эскадрилья возвращается. Все? Денисио считает самолеты в растянувшемся пеленге. Первые уже заходят на посадку, садятся и быстро отруливают в сторону, освобождая место у «Т» для других машин.

Денисио считает. Все? Нет, одного истребителя нет. Наверное, поотстал. С минуты на минуту появится. Кто? Ну, конечно, нет пока Миколы Череды. Он всегда так: пока не проводит всю эскадрилью, летает позади всех, наблюдая за каждым самолетом.

Приземлился последний истребитель. Миколы пока нет. Денисио все чаще поглядывает на часы. А тревога уже непрошеной, злой гостьей вползает в душу. Прогнать ее надо, прогнать к чертовой матери, пускай она не шляется там, где ее не ждут. Честное слово, как только Микола прилетит, он, Денисио, скажет ему…

— Денисио!

Он и не заметил, как к нему подошел летчик Заварин. Это он первым произвел посадку, успел уже отрулить на стоянку и придти сюда.

— Денисио…

И голос, и вид убитого горем человека. Вот-вот упадет и больше не встанет. Или начнет в припадке биться о землю.

— Ну, говори, Заварин, — Денисио точно тисками сжимает руку Заварина повыше локтя, но тот ничего не чувствует. — Говори, слышишь! Где комэск?

— Сбили его, Денисио. Страшный был бой. Их по три на каждого из нас. Комэск подрубил сразу двоих, а потом, уже в конце, они срубили его. Подожгли. Прямо над Одером. Мы думали, выпрыгнет. Нет. Так с огнем и дымом и упал. Прямо в Одер. Мы еще долго дрались, а потом кружились над тем местом, где он упал. И каждый из нас дал по три очереди. На прощанье…

Командир эскадрильи майор Алексей Денисов стоял на краю летного поля, смотрел на угасающую вечернюю зарю и вслушивался в тишину.

К ней трудно было привыкнуть. Она все время казалась обманчивой; сейчас вот все как будто замерло, нигде ни звука, но разве можно этому поверить? Не пройдет и минуты, как где-то рядом что-то взорвется, загрохочет, над головой взревут моторы и захлебнется очередью пулемет.

Прошел уже месяц, как отгремели салютные залпы, война ушла со всех дорог, но и в это верилось с трудом. Разве может так быть, чтобы проходил час за часом и никто не крикнул: «По самолетам!», никто не повторил слова Миколы Череды: «Тебе мало места на земле, сволочь?! Мало, да, волчье рыло?!»

Вон прикорнул на чехлах под крылом своего истребителя авиамеханик Петр Черемушкин, лежит и во сне о чем-то шепчет. Подойди, наклонись, и наверняка услышишь: «Василь Иваныч, Василь Иваныч, это я, Петька. Мотор работает как часы Павел-Буре, Василь Иваныч… — А потом вдруг закричит: — Нет! Нет!..» Не верит человек, не хочет верить, что больше никогда не увидит своего командира, само слово — «никогда» — ранит Петра Черемушкина так, как может ранить горячий осколок.

Долго стоял Денисио на краю летного поля, смотрел на угасающую вечернюю зарю, а перед глазами плыли ушедшие в прошлое, но незабываемые картины. Севилья, Барселона, бои над Каталонией и над Эбро, мексиканец Хуан Морадо и Эстрелья, Кубань и Клухорский перевал, Шустиков и «музыкант» Ноэль Шмеллинг… А где-то там, за горами и лесами, лежит у края тайги небольшой городок Тайжинск и… «Спасибо тебе, спасибо за все. Я буду ждать тебя. Полинка»…

Когда ему присвоили звание майора и назначили вместо погибшего Миколы Череды командиром эскадрильи, командир дивизии сказал:

— Советую идти в Военно-воздушную академию. С твоим опытом… Подумай над этим.

Денисио ответил:

— Благодарю за доверие, товарищ генерал, но…

— Что — но? Ты хочешь сказать, что тебе опостылела война и все, что с ней связано? Даже вот эти погоны? А ведь мы будем носить их для того, чтобы предупредить будущую войну.

Все это Денисио хорошо понимал, но ему хотелось пожить по-другому. В тишине, которая не кажется обманчивой. Чтобы верилось: пройдет час, и другой, и третий, и никто не крикнет: «По самолетам!» И ты не будешь стоять на летном поле и считать прилетевшие с боевого задания самолеты: все ли вернулись? Или нет? Кто-то почему-то задержался в воздухе? Кто? А может…

Когда потребуется, Денисио снова наденет погоны и сам подаст команду своей эскадрилье: «По самолетам!» И сам поведет ее в бой. Как водил ее Микола Череда, пускай душа его никогда не умирает!

Но это — когда потребуется. А сейчас он хочет быть в Тайжинске. Около Полинки. Он вместе с ней приедет туда, где погиб Федор, вместе с ней поставит обелиск на его могиле.

…Вечерняя заря уже совсем угасала. Скоро на небе появятся первые звезды. Они будут смотреть на землю и тосковать. И вспоминать тех, кто любовался их дивным светом и у кого теперь навсегда закрылись глаза.

«У кого навсегда закрылись глаза», — вслух проговорил Денисио. И снова повторил когда-то услышанные им от Миколы Череды слова: «Но пускай души их никогда не умирают… Никогда!»

«Курносые», или «чатос» — советские истребители «И-15», «мухи», или «москас» — истребители «И-16», как их прозвали испанские летчики-республиканцы.

«Лапти» — так наши летчики называли немецкие самолеты «Ю-87».

«Горбатенькие» — так ласково называли «ильюшиных».

«Маленькие» — летчики-штурмовики не менее ласково называли так истребителей.