Дневник «русской мамы» - Эстрем Мария

Приходил Александр и рассказал, что доктор Пауль из Хаугснесского лагеря приехал в Берген. Сейчас он находится на Мелкеплассен в доме, реквизированном у нацистов. Доктор занимается лечением больных соотечественников в одном из бергенских госпиталей.

Узнав эту новость, я сразу поехала в Берген. На Молочной площади я сразу же нашла дом, о котором говорил Александр. Доктор сидел в своем кабинете и, склонившись за письменным столом, писал что-то. Я тихонько стала позади и сказала по-норвежски: «Гу даг, доктор Пауль». Он резко повернулся, и на лице его появилось растерянное и радостное выражение. По тому, как он гладил мои руки и все время повторял «мама», я видела, что Пауль рад встрече. Он пригласил нас с Александром в свою комнату, которая находилась этажом выше. За чашкой кофе в задушевной беседе время прошло незаметно. Нам было что вспомнить.

Опять побывала в госпитале на Флориде. Тут много русских. Некоторые из них изувечены фашистами, у других открылись старые раны, третьи ослабели от истощения. За ними ухаживают наши и английские врачи. Я часто прихожу сюда. Больные мечтают о скором возвращении на родину и рассказывают мне о перенесенных страданиях. Один — совсем молодой парнишка — показывает мне свои ноги. На них ужасно смотреть. Они опухли, кровоточат и представляют собой сплошную рану. Фашисты заставляли его ходить босиком по снегу и острым камням. Но сейчас это позади. Несмотря на страшные боли, парень улыбается. Скоро домой!

В этой же палате лежит другой русский, Виктор, с переломом обеих рук и ног. Он был в лагере неподалеку от Лиллехаммера. Гитлеровцы заставляли пленных работать на прокладке дороги по берегу озера Мьеса. Особенно тяжело приходилось пленным зимой, когда отобрали у них всю теплую одежду и обувь. Приходилось обматывать ноги бумагой. Это помогало мало. У многих были обморожены ноги. Виктору долгое время удавалось избежать этой участи. Но однажды он почувствовал, что пришла и его очередь. Это случилось во время работы. Он нагнулся, чтобы растереть ноги и плотнее закутать их в бумагу. Но в это время на него обрушился удар сзади. Виктор потерял сознание и упал на дорогу. Охранник стал избивать его прикладом. К нему присоединился другой фашист. В результате Виктор очутился в лиллехаммерской больнице с переломанными руками, ногами и ребрами и провалялся там около десяти месяцев. Когда кости стали срастаться, его опять отправили в лагерь. В Фоберге — так назывался лагерь — были ужасные условия. Люди умирали каждый день. На кладбище здесь похоронено около 1000 русских, погибших в этом лагере. Да, много, очень много русских костей приняла в себя наша норвежская земля…

Сегодня у нас в доме большая радость. Приехал Леонид! Мы сразу и не узнали его, когда с велосипеда соскочил загорелый до черноты худой человек и бросился к нам. Я подумала: «Это, наверно, один из пленных, который приехал навестить нас». Пока он шел к нам, походка его показалась мне знакомой. И вот передо мной он. Это Леонид! Но я так растерялась, что спросила: «Ты Леонид?» В глазах у него слезы: «Да, да… Я Леонид, а ты — мама, наша мама!»

И вот мы всей семьей за столом. Леонид — на почетном месте. Я подкладываю ему кусочки повкуснее, а он все говорит, говорит. И чуть ли не каждое предложение начинается: «А помнишь…» Мы вспоминаем последний вечер перед его уходом в горы. Тогда он сидел за этим же столом, но все было по-другому. Он был беглец, а кругом все кишело гитлеровцами. Леонид рассказывает о пережитом за последние годы. Он был членом диверсионной группы в одном из наших партизанских отрядов в горах. Согласно традициям его «усыновил» один из норвежцев-партизан и дал ему свое имя — Хокон. О своих делах Леонид говорит скупо, но мы знаем, что он заслужил славу храбреца. Много раз он смотрел в лицо смерти. Однажды после удачно проведенной диверсии он чуть не попал в лапы к фашистам. Спасла его норвежская девушка. Несколько дней она прятала его в шалаше на горном пастбище.

Леонид гладит мою руку и говорит: «У норвежцев я в неоплатном долгу. Они дважды спасали меня от верной смерти».

Кстати, Леонид Днепровский — это не настоящее его имя. Его зовут Давыд Осенко. Так поступали многие, когда попадали в плен, не желая открывать врагу подлинное имя. Но для меня он всегда останется Леонидом из леса…

Вечером у нас были друзья из Хаугснесского лагеря. Велико было их изумление, когда они увидели Леонида, которого считали давно погибшим.

Мы приглашены на прощальный концерт, который состоится в Бергене, вернее в соседней коммуне Лаксевоге. Приближается день расставания…

Из Советскою Союза приехало несколько офицеров, которые будут заниматься репатриацией своих соотечественников.

^{В ноябре 1958 года Мария и Рейнгольд Эстрем по приглашению Советского комитета ветеранов войны побывали в Советском Союзе. Трогательной была встреча «русской мамы» с бывшими военнопленными. Этот человек, целующий ее руку, никогда не забудет того, что сделала простая норвежская женщина для него и его товарищей по плену.}

Вчера всей семьей вместе с Леонидом были на концерте у русских друзей. Я так устала и взволнована теми почестями, которые были оказаны нам, что не могу описать всего. Пусть об этом вечере хотя бы немного расскажет заметка из бергенской утренней газеты: «Вчера русские, находившиеся в лагере у Холенской школы, пригласили своих норвежских друзей и знакомых на большой прощальный праздник. Среди приглашенных была фру Мария Эстрем из Оса. Русские друзья сердечно приветствовали ее. Под аплодисменты всего зала ее на руках внесли на сцену и, затаив дыхание, выслушали ее взволнованную речь. Она поблагодарила русских за честь, оказанную ей. „Я только сделала слишком мало, чтобы заслужить ее… Мы узнали и полюбили русский народ во время войны. Никто из нас не верил той пропаганде, которую фашисты распространяли о большевиках“. Затем один русский офицер выступил от имени бывших военнопленных со словами благодарности норвежскому народу: „Мы будем помнить вас, пока бьются наши сердца!“»

В домик наш не переставая идут люди. Их словами благодарности и адресами исписаны уже три толстые тетради. Якоб подсчитал сегодня, что здесь около 500 записей. Эти тетради — самое дорогое для меня, самая высшая награда. Я буду беречь их как дорогую реликвию.

Очень трогательно, когда приходят почти незнакомые люди и благодарят меня, а потом с надеждой спрашивают: «Как вы думаете, жива ли моя семья? Ведь в нашем городе были немцы». Или: «Узнает ли меня жена? Очень ли я изменился?» Они достают пожелтевшие фотографии, которые хранили эти годы, и показывают мне…

Ну вот, наступил день прощания.

Первая партия русских отправилась в Осло. Хотя сегодня и обычный понедельник, все кругом похоже на праздник. Город принарядился для прощания с русскими. Стоит редкая для Бергена солнечная погода. Мы встали пораньше и уже с утра были в Лаксевоге. Там царит приподнятое настроение. Почти все жители этой маленькой коммуны собрались здесь. Большие грузовики, на которых еще недавно разъезжали немцы, украшены цветами и молодыми березками. Когда мы подошли туда, посадка была закончена. Нам отовсюду машут руками и кричат: «Идите к нам!» Не успеваем мы оглянуться, как десятки сильных рук подхватывают нас, и мы уже стоим в кузове, окруженные улыбающимися и счастливыми лицами. Грузовики трогаются, раздается песня, подхваченная дружными голосами. «Москва моя», — летит над Бергеном. Сотни горожан машут руками, бросают цветы. Вокзальную площадь было сегодня не узнать. Куда ни взглянешь — группами стоят норвежцы и русские. Прощальные приветствия, объятия. Шотландский корпус, находящийся сейчас в Бергене, играет что-то веселое на своих волынках.