Вера Кетлинская - В осаде

Пополнение состояло из ленинградцев (отчасти вновь призванных, отчасти вернувшихся из госпиталей) и из новобранцев-сибиряков. Ленинградцы были физически слабы, на всех в большей или меньшей степени сказалась голодная зима. Но у них выработались те незаменимые для бойца душевные качества, которые Каменский коротко определял словами «ленинградская школа». Сибиряки никогда не видали фронта, войны, бомбёжек, но зато были здоровенными людьми, силачами и хорошими работниками, выносливыми ходоками и меткими стрелками. Из них получались ловкие разведчики и прекрасные снайперы, да и к любому другому делу они приноравливались быстро. Беда была в том, что учить новых бойцов методам современного боя приходилось на ходу, в боевой обстановке, а предстоявшие бои на этой проклятой болотистой равнине против врага, построившего за зиму основательные укрепления, требовали не только смелости, но и уменья. Приняв полк, Каменский с первого дня направил все силы своих офицеров на обучение бойцов и с особым пристрастием «вцепился» в младших командиров. Именно их умение и сообразительность определяли исход любой, самой продуманной и хорошо руководимой сверху операции.

— Товарищ майор, тут скорее надо бы, — почему-то шопотом сказал связной у насыпи.

Пригнувшись, они вскарабкались наверх и скатились вниз. Каменский слышал, как вокруг посвистывали пули, ввинчиваясь в песок.

— И чего он пули тратит втёмную? — возмутился связной. И предложил: — Давайте-ка теперь в траншею. Вернее будет.

Мины рвались бессистемно, то ближе, то дальше. На равнине, даже в сумерках, человек чувствовал себя открытой мишенью. Добежав до хода сообщения, они спрыгнули в месиво жидкой грязи.

— Ничего, теперь недалеко, — утешал связной. — Шагайте по моему следу, товарищ майор, может, легче будет.

Мина разорвалась совсем близко, осколки провизжали над их головами.

— Накрылись бы мы наверху, — сказал связной. — Лучше уж грязь месить.

— И верно: лучше, — согласился Каменский. — Жизнь ещё пригодится.

Как всегда, когда смерть пролетала мимо него, он с томительной и благодарной нежностью вспомнил Марию. Ему казалось, что он очень долго ждал её, так долго, что любовь её пришла к нему, как нечаянный подарок. Всего три вечера и три ночи они провели вместе… Как она побледнела, узнав, что он наутро уезжает в полк! А простилась с ним легко, будто он уезжал не на фронт, а в мирную командировку..

— Пришли, товарищ майор, — сказал связной. — Знатный блиндаж у комбата Самохина, лучше вашего будет.

— Я в своём задерживаться не собираюсь, — ответил Каменский. И добавил, указывая в сторону немецких укреплений: — Мой новый блиндаж будет там.

Он знал, что эти слова сегодня же полетят по «солдатской почте» во все землянки и окопы и сослужат ему не меньшую службу, чем специальные беседы, призванные развить у бойцов наступательный дух.

Самохин был предупреждён и ждал Каменского с тем смешанным чувством тревоги и радостного ожидания, с каким всегда ждут любимого, но строгого командира. Блиндаж у него был сработан сибиряками и, действительно, отличался надёжностью, удобством и даже уютом. Каменский заметил, что на печурке стоят прикрытые крышками котелки, а на краю стола, под белой салфеткой, приготовлена посуда.

— Ничего живёшь, хозяин, — сказал Каменский, оглядывая обитые фанерой и покрашенные «под дуб» стены, аккуратно застланную кровать за занавеской и умывальник с зеркалом над ним. — Жениться можешь с такой квартирой. Любая пойдёт.

Самохин покраснел и яростно замахал руками на вестового, сунувшегося было в дверь с подносом. Впрочем, через минуту он спросил уверенным и отнюдь не виноватым голосом:

— Вы считаете это излишним, товарищ майор?

Каменский, не отвечая, заглянул под салфетку и увидел чашки, стопки, открытую банку консервов, графинчик разведённого спирта.

— Уверяю вас, товарищ командир, что «блиндажных настроений» у меня нет, — горячо сказал Самохин. — Обо мне можете не тревожиться.

— Нету — и хорошо! — сказал Каменский. — Пойдем-ка тогда, дружок, прогуляемся в роты.

Он не собирался ходить по ротам, решение пришло сейчас и было вызвано лукавым желанием погонять как следует Самохина.

Выходя, Каменский услыхал голоса бойцов во второй половине блиндажа. Он задержался.

— Блиндаж не метро, чтоб стены расписывать, — разглагольствовал связной. — «Наш» насчёт этого строг. У него такой, значит, генеральный план, чтоб новый блиндаж оборудовать вон в том лесочке, что напротив вас. И опять-таки стенки расписывать некогда, потому что оттуда у нас будет новый прицел, и так до самой германской границы…

— А мы и до Берлина не успокоимся, — вызывающе ответил другой голос. — У нашего комбата уж и адресок намечен — Гитлерштрассе…

— Мой-то вашего переплюнул! — не преминул подметить Самохин.

— Дошли бы мои батальоны до Гитлерштрассе, а я как-нибудь за ними поспею! — нашёлся Каменский. И уже серьёзно добавил: — А «блиндажные» настроения, Самохин, подкрадываются незаметно. Закопался, оборудовался, уют завёл, над головой шесть накатов, до города рукой подать — а бои всё мелкие, неблагодарные, славы не делают, за каждую сотню метров зубами грызться надо… стоит ли? Охота ли?

На воле после тёплого блиндажа показалось холодно и мокро. Поднялся ветер, гнавший в лицо мельчайшую водяную пыль. Темнота сгустилась, сапоги вязли в клейкой грязи.

— Далеко пойдём? — осведомился Самохин.

— Давай по всему маршруту, как ты сам пошёл бы.

— Добре! — отозвался Самохин и повёл своего командира из роты в роту, из землянки в землянку, из окопа в окоп.

Он был хорошим, придирчивым командиром и своё большое хозяйство показывал с удовольствием, а людей своих любил и многими гордился. Зная, что Каменский особенно интересуется младшими командирами, он их представлял ему и заводил с ними разговоры, позволяющие оценить их самые сильные стороны.

За ночь они исходили много километров, сбили ноги и порядком устали, но оба были довольны и старались не уступать друг другу в выносливости.

Когда они вернулись в уютный блиндаж комбата и заспанный вестовой бросился разогревать ужин, Каменский положил руку поверх салфетки, прикрывающей спирт и закуску, сурово кивнул на табурет и сказал:

— А теперь давай поговорим.

Мечтавший об ужине Самохин сразу подтянулся и приготовился слушать.

— Ты мне чем хвастался сегодня? Павлюков у тебя хозяйственный мужик, а Грибов лихой, а Моргачев к технике пристрастие имеет… так? Мне же нужно, Самохин, сочетание всех этих качеств. И тебе нужно. И родине нужно. Так вот на боевую подготовку у Павлюкова надо приналечь, а Грибова учить не лихостью побеждать, а умением и техникой. А почему Моргачев у тебя не заботится о том, чтобы пришедшие из секрета бойцы обсушились как следует? Парадную сторону мы с тобой генералу показывать будем, и то если генерал попадётся неважный… Ну-ка, доложи, что у тебя с боевой подготовкой намечено.

Они просидели час, забыв об усталости, как забывают о ней все настоящие работники, любящие свою работу, — пока их беседу не прервал радостно-взволнованный голос:

— Товарищ майор, разрешите обратиться к товарищу капитану?

Каменский понял — случилось что-то важное и хорошее, чем хотят похвастать именно при нём.

— Что у вас?

— Разведка вернулась, товарищ командир. С языком.

— С языком?! Тащите их сюда живенько! Очень, очень кстати.

Разведчики были, видимо, за дверью. Они сразу же ввалились в блиндаж, толкая перед собою здоровенного немца с синяками на лице.

— Вот так встреча! — воскликнул Каменский, подходя к разведчикам и пожимая их мокрые, грязные руки. — Вот это встреча!

Перед ним, брезгливо сторонясь немца, стояли Митя Кудрявцев и Кочарян.

— Вы от него подальше, товарищ майор, — сказал Митя, с детским отвращением выпячивая губы. — Он вшивый.

— Да ну? — рассмеялся Каменский. — А я думал, это у нас для агитации говорят — вшивые фрицы!.. Идите сюда, герои, выпейте сто граммов вне очереди и выкладывайте, как вы попали в разведчики и как вы его словили.

Поздно вечером Митя и Кочарян пошли выбирать себе новые снайперские позиции, а для этого «немножечко углубились»; фриц же выполз сам из землянки и пошёл не в ту сторону, в какую ему следовало итти. Был он пьян, но по дороге сюда протрезвился от страха. Дрался здорово, как боксёр. Митя, знавший немецкий язык, уверял, что немец глуп и неразвит.

Допрос, кратко учинённый тут же, подтвердил определение Мити. Солдат охотно рассказывал всё, что знал, но знал немного. Только одно интересное сообщение получил от него Каменский: немец со своим батальоном прибыл на этот фронт месяц назад.

— Месяц назад! — повторил Каменский, когда Митя и Кочарян увели пленного. — Ты вот говоришь — «топчемся, топчемся», а от нашего топтанья немцы вынуждены сюда свежие силы подбрасывать. Чуешь?