Владимир Возовиков - Осенний жаворонок

Давно ли отгремел на учениях один из труднейших в жизни Батурина?! Рассчитал ведь тогда бросок по минутам, взаимодействие отладил, словно в оркестре, и пошла атака стремительно, красиво, грозно, как обычно шли они у Батурина: приданные танки — вперед, боевые машины пехоты — в затылок танкам, резерв — за открытый фланг. И вдруг… Марсианский вой винтов… Да, к месту ли, не к месту, но вспомнились ему инопланетные боевые корабли из фантастической книги с позабытым заглавием (по имени девушки-марсианки, помнится, названа), когда из-за леска, с фланга, выскочили три вертолета, по-осиному узкотелые и узкокрылые, тяжелые от ракет и пушек. Нет, он не опешил перед нежданным противником: считай, все стволы батальона повернулись к опасности… То-то беда, что все! Под шумок другая группа боевых вертолетов, с другого фланга, из-за гребня, полоснула ракетными трассами по приданным танкам. Спохватился, когда уж земля впереди закрылась пылью и чадом вместе с машинами. Тогда-то первый раз почувствовал Батурин — будто бы тоненькая накаленная трасса, прилетевшая, может быть, из той зависленской военной дали, прошла сквозь сердце, оставив в нем горячий, незатухающий след…

Кто из общевойсковых командиров не знает, каково без танков в бою оставаться!..

Такое время — учись да переучивайся. Он не стеснялся переучиваться, а все же… Смотришь на молодых лейтенантов и капитанов, бывает, и поморщишься — и что за молодежь пошла! — но вдруг позавидуешь, и поразит откровение: для них-то отсеки новейших машин — как стены того дома, в котором выросли, из которого им еще шагать да шагать, а тебе уж чуток неуютно в них, и не все принимаешь к сердцу, словно в доме молодых новоселов, если даже они и детьми тебе приходятся. Потому что родным твоим армейским домом остались щелеватые борта полуторки и «зиса», шероховатая, как чешуя древнего ящера, броня тридцатьчетверки — в военную пору на заводах некогда было ее окатывать да оглаживать. Где те машины? В музеях да на пьедесталах… Начинаешь думать об этом, и разливается, припекает в груди колючий жарок, оставленный той залетной непроходящей болью.

Задержался в строю подполковник Батурин, самый старый комбат в полку, в дивизии, наверняка в округе, а может, и более того… В академию в свое время не пробился, со строевой должности не захотел уйти. Да разве в обиде он на судьбу! Батей зовут в родном батальоне, а он-то знает: не всякого командира солдат батей величает. Правда, соседи-комбаты — все капитаны на подбор — другое имечко придумали, но то ведь комбаты! Тянутся перед ним, честь — как положено, а в глазах — чертики, и шепоток за спиной: «Дед пошел», «Дед что-то опять затевает», «Не знаешь, чего это дед зачастил к командиру?». Он не обижается — ведь и вправду дед. Один сын уже сам батальоном командует, другой в агрономы пошел, заворачивает делами в крупнейшем целинном совхозе. У того и другого дети в школу ходят. Внуки Батурина!.. И не взлететь Батурину с разбега на броню, не мчаться с полной выкладкой впереди батальона в марш-бросках, а комбату это ой как надо бы порой! Спасибо, молодого замполита дали — выручает.

Пора на покой, но все кажется: вот опустишься на колено перед Боевым Знаменем, последний раз пожмешь знакомые руки, шагнешь за проходную, и уйдет с тобой из полка навеки что-то такое, без чего полку нельзя оставаться. Наверное, в каждом уходящем живет это беспокойство, но есть у Батурина и другая тревога. Время больно уж торопливое настало, и в этом нынешнем времени не слишком ли безоглядны порой молодые командиры? Всякий успех пытаются поймать с ходу, как во встречном бою. Иной одним наскоком хочет сделать солдат отличниками, подразделение — лучшим, да чтоб ему тут же и орден на грудь повесили. А не получается — и люди плохи, и старшие начальники невнимательны, и фортуна в другую сторону смотрит. Забывает такой командир, что хорошего солдата выковать потруднее, чем натаскать новобранца в стрельбе по мишеням в огневом городке да в вождении машин на танкодроме. Лишь долгие месяцы воинских трудов куют и закаляют настоящего воина, с которым всякое дело не в тягость, а в радость. Тогда и слава сама тебя найдет, и отличия будут. Да помни, что не для состязаний с соседями на стрельбище и тактическом поле учишь своих людей, да спрашивай себя почаще: готов ли ты с ними сегодня, сейчас, к той самой проверке, строже которой не бывает? Ведь если бы в огневом мешке за рекой Вислой их отряд смешался и дрогнул, так решительно и дружно не поднялся в атаку под кинжальным огнем фланговых пулеметов, находчивость командира не спасла бы, и одной братской могилой, вероятно, стало бы больше на дорогах войны. Не простым числом пушек и пулеметов и не простым умением стрелять там решалось дело. Драться за победу до конца, когда враг даже намного сильнее тебя числом пушечных стволов, в самом критическом положении помнить, что и у сильнейшего врага найдется слабое место, искать и бить в это место — на такое способен лишь командир и боец, которого хватит на десять атак подряд. На войне человек мужал быстро — это правда. Но еще быстрее погибал слабый духом и обученный на скорую руку. На той войне. Что же говорить о нынешнем времени?! А доброе железо трудно куется, и в этой ковке сам кузнец набирает силы да искусства.

Вот столкнулся как-то Батурин с соседом своим, капитаном Полухиным. У того дружок-сокурсник по училищу в академию поступил, и Полухин решил доказать — тоже, мол, достоин. Что ж, престиж дело доброе, молодой человек без хорошего честолюбия — тряпка, от него много не жди. Но ведь во что ударился Полухин! Превратил батальон в штурмовой отряд, что ни контрольное занятие или проверка — сплошные натаски, словно у плохого абитуриента, пробивающегося в институт. Все планы побоку, лишь бы сегодня чем-нибудь блеснуть. И окажись в подчинении его молодой ротный командир старший лейтенант Шарунов-прямая противоположность комбату. По годам еще мальчишка, но обстоятелен, нетороплив и на беду — упрям. У него своя методика, по ней на месяцы вперед расписано, кто чему и к какому сроку научиться должен, систематически закрепляя опыт, да чему соседа научить. Начались у него трения с комбатом, а тот: «Отставить самодеятельность, делай, как я велю». Шарунов занервничал, людей задергал, сам задергался, и пошли у него сплошные перекосы. Значит, плох, рано выдвинули, убрать его с роты! Полухин так прямо и заявил командиру полка на совещании офицеров. У Батурина тогда сердце зашлось от возмущения. Что ж это выходит?! Коли мне человек не по нраву — берите его себе, мне же дайте готовенького, да чтоб в моем вкусе. И так легко, безоглядно ломать офицерскую судьбу молодому человеку, которому еще служить да служить! И ведь неглупому, честному, старательному человеку, чья вина только в том, что не сумел быстро перестроиться под начальника своего. Еще обиднее было Батурину, что кое-кому тут увиделась повышенная требовательность комбата Полухина. И тогда Батурин попросил слова, заявил: «У меня в батальоне открывается вакансия. Отдайте Шарунова. Мне кажется, он совсем не такой безответственный человек, как тут говорилось». Комполка в ответ: «Не возражаю. Завтра будет приказ».

Полухин долго потом косился, при случае подначивал: дед-то, мол, рационализаторов собирать начал, как бы не устроил в батальоне выставку вновь изобретенных велосипедов. Оно, сказать по чести, кое в чем перемудрил Шарунов, утяжелил свою методику, но было у него и здоровое зерно — так учить солдата, чтобы он шел от урока к уроку, словно от боя к бою, и каждый новый бой — потяжелее прежнего. Вместе подумали, заставили поломать головы и других командиров — вылущили то зерно, и пошла рота Шарунова вперед, уверенно пошла… Озером прозрачного света открылась поляна; по краям ее под деревьями, подняв шпаги антенн, настороженно затаились боевые машины пехоты. Подходя к штабному бронетранспортеру, Батурин почувствовал непорядок, огляделся. Курчавая струйка дыма из трубы кухни поднималась выше деревьев.

— Карягин! — окликнул повара.

Тот оторвался от походного стола, мешковато повернулся, замер.

— Кухню передвиньте ближе к сосне. Когда дым уходит в крону, он растекается без следочка. Пора знать азбуку маскировки.

— Запомню, товарищ подполковник.

«Хороший повар этот Карягин, с техникумом, но военная подготовка слабовата, а повар — тоже солдат. Не его вина, взяться бы мне за хозяйственников — их всего-то в батальоне раз, два и обчелся, — да руки не доходят. Стареешь, Батурин…»

Заместитель по политчасти прямо ворвался в командирскую палатку — загорелый до черноты, длинноногий, неусидчивый старший лейтенант. Глаза острые, по-разбойничьи озорные, и слова доклада посыпались нетерпеливо, весело, хотя говорил о том, что и где плохо.

— Как думаете, Степан Григорьевич, — спросил под конец, — где мне лучше побыть в наступлении?

— Вы-то сами как считаете?