Анатолий Ромов - Случай на границе

Утром его встречает шум берлинского вокзала. Туристский автобус, знакомые витрины и вывески чистых широких улиц, чемодан, брошенный на кровать в номере большой гостиницы. И настойчивое желание — остаться одному.

Но, оказывается, это совсем просто — остаться одному, и ещё проще — очутиться в западном секторе.

И вот они сидят, наконец, друг против друга. Он глядит на этих людей и удивляется, до чего же всё просто в жизни. Вот так всё и происходит — запросто, будто между прочим. Он берет предложенную сигарету, прикуривает. Слушает. Задание кажется несложным. Кое-что записать, кое-что запомнить. И всё. Правда, ему, дают понять, что если он сделает что-то большее, жалеть об этом не придется…

Через несколько дней поезд Берлин — Москва мчится назад. Позади Варшава, а вот и Брест. Снова пограничники, таможенники. Он чуть усмехается: осматривайте, осматривайте. Мозги не проверяются…

Это верно. Мозги не проверяются. И проводники желают ему доброго пути, а поездные радиоузлы играют старые, давно известные пластинки. «Любимая, знакомая, широкая, зеленая…», «Не нужен мне берег турецкий…»

Да, это был другой поезд. Другой встречный ветер. И другой, совсем другой человек у окна…

26 ноября. Раннее утро. Холодно, сыро. Я стою на влажном бетонном пирсе военной гавани города Н., одного из торговых портов Прибалтики. Вдали приближающийся с каждой секундой силуэт корабля. В тумане вырисовываются контуры боевой рубки, мачты… Это мой корабль. Выпустив шлейф черного дыма, он идет к причалу. Поданы и закреплены швартовы, спущен трап.

Очень высокий, немного полноватый, с небольшими аккуратными усиками, капитан третьего ранга — я сразу понимаю, что это командир, — ждет, пока я поднимусь на мостик, смотрит на меня, потом улыбается, говорит отрывисто:

— Отлично, штурман. Что ж, поздравляю вас.

Я оглядываюсь. Сзади стоят ещё два офицера. Один — худощавый темноглазый старший лейтенант, на лице которого выделяются заостренные скулы. Другой, тоже старший лейтенант с инженерскими молоточками на погонах, незаметно подмигивает мне: поплаваем, друг!

Беру свой чемодан, хочу спуститься вниз. Мне покажут мою каюту…

— Штурман, вы куда? А работа?

— Но я… — Мне кажется, что я ослышался. Я никак не ожидал этого. Я думал, что мне дня два-полтора, ну хотя бы день дадут отдохнуть, осмотреться, привыкнуть к кораблю. И вот — на тебе… Не успел ступить на палубу — берись за работу…

В растерянности, так и забыв чемодан на палубе, я спускаюсь в штурманскую рубку — она тут же, под мостиком, четыре ступеньки вниз по трапу. Алексей Дмитриевич Полянков, так зовут моего командира, спустившись со мной, помогает мне достать карты. Циркуль, линейку и карандаш я нахожу сам.

— Значит, поработаем, штурман! — говорит командир.

Я закусываю губу, включаю лампу над столом, прилаживаю кальку.

— Значит, прокладочку, как всегда, — слышу я за спиной голос командира, и мне кажется, что он улыбается. — Обратите внимание на сорок первый квадрат…

Я оборачиваюсь — нет, командир совершенно серьезен. Снова склоняюсь над картами, и вдруг…

— Дзу-дзззу-дззу. Дззу-ззуу…

Прямо над ухом резкие, короткие звонки. Тревожно, отрывисто заговорил репродуктор:

— Боевая тревога… Боевая тревога… По местам стоять, со швартовых сниматься… По местам стоять…

Не успеваю опомниться, как мы уже в море. Стою на мостике, неумело напялив на плечи подбитый мехом корабельный реглан-штормовку. Берега уже не видно. По отдельным словам догадываюсь, что береговой пост сообщил о возможном нарушителе и что это первый случай нарушения границы за последние месяцы.

«Анну-Марию Р.» — аккуратную, с хорошими обводами корпуса, белую промысловую шхуну мы обнаружили довольно легко. Ещё когда она была скрыта в тумане, я по локатору определил её местоположение. Она шла на расстоянии около восьми миль от берега, значительно углубившись в наши территориальные воды. Что ей было нужно? Это-то и должна была выяснитьосмотровая группа во главе с помощником командира корабля — тем самым скуластым и худощавым офицером, которого я видел утром.

Я стоял на мостике и разглядывал шхуну в бинокль. Волновался ли я? Да, конечно. Но только сейчас, несколько месяцев спустя, я понял, что значит настоящее волнение. Я понял, что если обычно человек, впервые приступающий к работе, излишне волнуется, то на границе — наоборот. Новичок ещё не умеет волноваться, он ещё не научился волноваться по-настоящему.

Я тогда волновался, но даже и не подозревал, что настоящему, «профессиональному» волнению меня сможет научить только опыт, только жизнь на границе. Мне предстояло узнать, что постоянная тревога, волнение, ставшее обычным состоянием, постоянное напряжение сил помогают пограничникам обнаружить, задержать и обезвредить нарушителя, когда бы он ни появился и в каком бы виде ни пытался пройти границу.

Но в те несколько часов, начиная с момента, когда в утреннем тумане нам открылся силуэт «Анны-Марии Р.», и до того, как мы привели ее в один из портов на побережье, я рассуждал совсем иначе.

Правда, я немного растерялся, а в какой-то момент даже испугался, но волнения — настоящего волнения! — не было.

Мы подали на шхуну сигнал: «Застопорить ход, поднять государственный флаг!» Видимо, у нашего корабля был внушительный вид — приказ был немедленно исполнен. Шхуна легла в дрейф, на первой мачте медленно пополз вверх маленький флаг одного иностранного государства. Теперь предстояло сделать главное — высадить на борт шхуны осмотровую группу.

Корабль всё ближе и ближе подходил бортом к «Анне-Марии». Старший лейтенант Зуев и группа матросов, вооруженных пистолетами и одетых в красные спасательные надувные жилеты — необходимая принадлежность осмотровых групп, — стояли у лееров, молча наблюдая за шхуной. Они должны были выбрать удобный момент и прыгнуть на борт шхуны — прыгнуть все вместе и так, чтобы не сорваться в море, не попасть между бортами корабля и судна-нарушителя.

Удастся или нет? Большая волна мешала подойти, казалось, что вот-вот произойдет самое худшее — мы навалимся бортом на шхуну, разобьем и её и себя.

— Пошел! — вдруг, когда я меньше всего ожидал этого, негромко крикнул Зуев. Все матросы перелетели через полоску воды, отделявшую нас от шхуны. У меня сжалось сердце — ноги одного из матросов соскочили с узкого привального бруса шхуны. Он не рассчитал прыжок и сорвался вниз. Его спасала цепкость: он повис на леерах, и скоро сосед помог ему выбраться на палубу.

Вскоре Зуев передал нам, что «Анна-Мария» — рыболовная шхуна, экипаж — четыре человека. Сети и снасти мокрые, в трюме обнаружено значительное количество только что выловленного лосося. Рыба, конечно, была добыта в наших водах.

В порту, куда мы доставили шхуну, мне пришлось изрядно попотеть, составляя подробный отчет о задержании. Сидя за этим кропотливым делом, я поневоле изучал все детали происшествия. Они меня мало радовали… Единственный нарушитель, пойманный на границе за долгие месяцы, оказался самым заурядным браконьером! Обнаружение и поимка его, если не считать высадки осмотровой группы, оказались совсем не сложным делом. Не было даже намека на сопротивление. Капитан шхуны полностью признал свою вину и был готов уплатить штраф. Вот тебе и «задержание»!

«Товарищ лейтенант, — негромко говорит кто-то наверху. — Шесть тридцать, товарищ лейтенант…» Это я слышу во сне. И внезапно, спохватившись, что это не сон, резко поднимаюсь, сажусь. Трясу головой, пытаясь сбросить непреодолимое, какое-то болезненное оцепенение. Смотрю на часы. Шесть тридцать четыре. Значит, я спал два с половиной часа…

Трудно передать мое незавидное состояние в этот момент. Трещит, разламывается голова. Сон был слишком короток, чтобы освежить её. Ноет всё тело, вымотанное многодневной качкой.

А ведь прошло всего восемь суток, как мы вышли на патрулирование. Восемь суток, а мне кажется, что прошло много месяцев напряженного, трудного, изнурительного плавания. Теперь я начинаю понимать, что одно дело — просто быть в море и совсем другое — быть в море, непрерывно ожидая тревоги, неожиданности, ожидая врага, выясняя этого врага в бесконечном пространстве Балтики…

Я напрягаю все силы, чтобы встать, но тут же резкий рывок бросает меня назад, на узкую твердую койку. И снова я не могу от неё оторваться. Что бы я только не дал сейчас за десять минут сна!

И всё-таки я встаю. Лезу наверх, в квадратный люк — там штурманская рубка. Я ещё ничего не соображаю спросонок.

Вылезаю из люка и, стараясь не скользить подошвами по линолеуму, которым устлана палуба рубки, с трудом удерживаю равновесие у стола. Я вижу профиль Алексея Дмитриевича Полянкова. Он будто не замечает меня, склонившись над картой. Потом, не поворачивая головы, говорит: