Михаил Рывкин - Хроника страшных дней. Трагедия Витебского гетто

Через несколько дней Г. Аронсон ушел на фронт. Жене обещал: как только прибудет на место, сразу даст знать. Но письма от него так и не было.

«Моя мама была человеком твердого характера, — говорит И. Г. Аронсон, — наверное, поэтому после отъезда папы растерянности и паники дома не было. Она по-прежнему ходила на службу — мама работала кассиром-оператором в банке, только теперь ей приходилось задерживаться дольше.

В начале июля внезапно заболела тетя Мария — у нее оказалось тяжелое пищевое отравление. Только через несколько дней она смогла стать на ноги.

А город бомбили все больше и больше. Вовсю вывозили фабрики и заводы. Банк тоже уже не работал. Дома решили немедленно эвакуироваться.

Перед отъездом дедушка предложил на всякий случай, как это делали другие витебляне, которые жили в своих домах, закопать в саду немного самых нужных вещей. Мама сначала не хотела так делать, но потом согласилась. Перед этим собрали все, что думали взять с собой, мне тоже подготовили небольшую сумочку с вещами. По рассказам мамы, это было 7 июля. Назавтра пошли на вокзал, пробыли там весь день, но в теплушку так и не попали. Решили вернуться домой, а утром пораньше снова пойти на вокзал. Помню, как мама, увидев на месте нашего дома погорелище, замерла на месте. Она не кричала, не металась, а только плакала и повторяла: «Лучше бы глаза мои этого не видели».

Дедушка нашел в глубине улицы за развалинами небольшого кирпичного дома что-то вроде старой времянки. Утром, когда я проснулась, увидела наши вещи, которые закапывали перед уходом на вокзал. Дедушки не было. Мама ответила мне: «Ушел на базар». Я знала, что он работал возчиком на Могилевском базаре, многие его там знали, как трудягу и доброго человека. Когда мы потом голодали, его знакомые нам помогали. С базара дедушка вернулся мрачный: «Говорят, что немцы уже на той стороне (так витебляне до войны называли западную часть города. — Авт.)».

Позже в автобиографии, сохранившейся в архивных документах партизанского отряда им. Суворова, С. С. Роненсон писала: «В июне 1941 года мне эвакуироваться не удалось в связи с тем, что к нам из Москвы приехала рожать сестра и заболела».

Поползли тревожные слухи о диверсантах, пробравшихся в город. Кто-то говорил, что они прячутся на Юрьевой горке, другие уверяли, что видели, как в Духовском овраге задержали лазутчиков. Действительно, в нескольких местах города в небо взлетали сигнальные ракеты. По улицам стали ходить бойцы батальона и проверять документы у всех, кто казался им подозрительным. Под эту категорию попадали и мужчины в шляпах, и женщины в туфлях на высоких каблуках.

23 июня был обнародован принятый накануне Указ Президиума Верховного Совета СССР «О военных трибуналах»[3] и «Положение о военных трибуналах в местностях, объявленных на военном положении и в районах военных действий». «Положение» давало право военным трибуналам, состоявшим из трех постоянных членов, рассматривать дела в течение 24 часов после предъявления обвинительного заключения.

23 июня отец Бориса Гинзбурга врач Лев Арсеньевич Гинзбург, участник двух войн — первой мировой и гражданской — отнес в редакцию газеты «Вiцебскi рабочы» письмо.

«Отправляясь на фронт, — писал Л. А. Гинзбург, — я уезжаю со знанием того, что за свою великую Родину, за коммунистическую партию, за великого Сталина я готов сражаться с проклятым врагом до конца. Горжусь тем, что мой сын, выполняя свой священный долг перед Родиной, едет вместе со мной. Я, как и все патриоты своей советской страны, уверен, что победа будет за нами».

Уезжая на фронт, Л. А. Гинзбург не знал, что 24 июня его письмо будет напечатано в передовой статье «За честь, свободу и независимость Родины». Все годы войны жена берегла этот номер газеты. И сегодня, спустя более чем 60 лет, он хранится в семейном архиве Гинзбургов.

В те июньские дни Боря Гинзбург попасть на фронт вместе с отцом не смог. В военкомате ему сказали: «Идите домой и ждите». Прошло несколько дней, а вызова не было. Борис пошел в горком комсомола, но и там его отправили домой.

6 июля вместе с матерью, вернувшейся из больницы после перелома ноги, Борис вынужден был эвакуироваться. В городе Чкалове (ныне Оренбург) он снова пошел в военкомат. Ответ был коротким: «Ждите повестки». И через несколько дней ее принесли. Потом были трудные годы войны, орден Славы и другие военные награды.

Люди были уверены в быстром разгроме гитлеровской Германии. Даже детей, отдыхавших в пионерских лагерях, не спешили отпускать по домам.

В начале июня 1941 года горком комсомола назначил студента третьего курса истфака Витебского пединститута Александра Когана старшим вожатым пионерского лагеря. Находился он в Старом Селе, примерно в 20 километрах от Витебска. Отрядными вожатыми стали его однокашники и студенты института. Начальником лагеря был доктор М. Фейгин.

«20 июня, в пятницу, все 10 отрядов выехали в лагерь, — рассказывает Александр Исидорович Коган. — Разместились, провели праздничное открытие лагеря — все как положено. Настроение и у ребят, и у вожатых было приподнятое.

В воскресенье утром я уехал в Витебск, чтобы провести день с моим школьным другом Абрамом Вышедским, приехавшим ненадолго домой после окончания Ленинградского летно-технического училища. Встретились, зашли в любимое витеблянами кафе в бывшей гостинице «Брози» — тогда оно находилось у моста на берегу Витьбы, на углу улиц Ленина и Толстого. Сидим за бокалом пива, ведем неторопливую беседу, вспоминаем друзей. Вдруг слышим, Юрий Левитан объявляет об экстренном сообщении и сразу — выступление В. М. Молотова. Может быть, это покажется сегодня странным, но у нас его заявление никакой тревоги, кроме легкого недоумения, не вызвало. Так же сидим, говорим о своем. В каждом из нас тогда настолько глубоко сидело убеждение в несокрушимой мощи нашей страны, что трагический смысл молотовского заявления дошел до сознания не сразу…

И все же во второй половине дня я вернулся в лагерь. Собрал детей, сообщил о выступлении В. М. Молотова, говорил им о том, что пока будет продолжаться смена, война уже закончится. Ребята слушали, моя речь беспокойства у них не вызвала.

В понедельник появились некоторые родители. Ответ всем был один: распоряжение о закрытии лагеря мы не получали. А сами ложились спать с одной мыслью: что будет завтра?

Шли дни, в лагерь приезжали родители. Мы обещали им внимательно следить за обстановкой. Одни оставляли ребят, другие — забирали. Но большинство ребят осталось.

Приехал кто-то из родителей и сказал, что немцы стали часто бомбить город. Мы решили вывезти лагерь. Но найти автотранспорт уже не смогли. Вожатые построили ребят по отрядам, и мы двинулись пешком на Витебск. Разумеется, мы волновались за детей, но, к счастью, все обошлось благополучно.

Вожатые сразу пошли в институт. Секретарь комитета комсомола Семен Фридман предложил нам вступить в народное ополчение. Так я и мои сокурсники стали ополченцами, потом — фронтовиками…».

В одном из боев Александр Исидорович был тяжело ранен, более года лежал в госпитале. В мае 1945 года на костылях, инвалидом вернулся в Витебск. Здесь он живет и сегодня.

Миша Беленький проводил лето в Летцах. 22 июня воспитатели сказали ребятам, что началась война, но волноваться не надо: Красная Армия сумеет их защитить. И только 3 июля ребят привезли в Витебск к родителям.

Фронт стремительно приближался к Витебску. Для приема раненых в здании пединститута по улице Пушкинской были оборудованы дополнительные палаты для эвакогоспиталя № 430, находившегося в Витебске еще с довоенных времен.

22 июня 1941 года, согласно мобилизационному плану, начальником госпиталя был назначен И. Н. Степаненко, бывший помощник начальника этого же госпиталя, комиссаром — А. О. Коляда, директор Витебского пединститута им. Кирова, главным хирургом — Борис Пуринсон, хирургом был Александр Митрошенко. Однако долго оставаться в Витебске госпиталю не пришлось: через несколько дней поступил приказ выехать в город Волоколамск, под Москву.

Первые бомбы упали на Витебск 26 июня 1941 года. Вражеская авиация бомбила вокзал и Старый мост через Западную Двину. Но они уцелели, разбит был универмаг, стоявший на правом берегу реки рядом с мостом.

«Воздушные бои над городом проходили ежедневно, — вспоминает Лев Исаакович Юдовин, военврач второго ранга, бывший тогда начальником санитарной службы 735-го артиллерийского полка. — Наши зенитки трудились самоотверженно, но за первую неделю был сбит лишь один вражеский самолет. Вся материальная часть наших зенитных батарей состояла из орудий старых образцов, и основные приборы были тоже старыми»[4].