АЛЕКСЕЙ СУКОНКИН - СПЕЦНАЗОВСКИЕ БАЙКИ 2

Через три месяца я распрощался с бригадой связи навсегда. Но даже будучи снайпером в отдельной роте специального назначения (куда меня перетащил ротный, который видел мою стрельбу) я всегда чувствовал, что стреляю на порядок лучше, чем все, с кем мне приходилось соревноваться. Виной тому был опыт спортивной стрельбы и понимание разницы между стрельбой спортивной и стрельбой боевой, снайперской. Я брал наставление по СВД и читал его ночами, разбираясь с таблицами стрельбы. Я своими руками сделал небольшой метеопост, притырив в санчасти термометр, в кабинете замполита старый барометр и самостоятельно собрав прибор для измерения скорости и направления ветра. С помощью этого метеопоста я научился быстро готовить данные для стрельбы на расстояния больше семисот метров. После моей демобилизации этот переносной метеопост остался в роте, и, наверное, сгнил еще до того, как по указанию ГРУ были расформированы все роты специального назначения. За службу в этой роте я два раза занимал первое место на сборах снайперов, проводимых в боевых частях округа.

В 1994 году я видел снайперов 19-й мсд во Владикавказе. Я был просто поражен, как они стреляли. У меня и сейчас слов нет. Они даже не знали что такое траектория пули, не говоря уже о деривации или упреждении. Они в глаза никогда не видели таблицы стрельбы. Стреляли они только по наитию, даже дальность не выставляя. Их просто этому никто не учил. Через семь месяцев эти снайпера, в числе прочих войск пошли на новогодний штурм Грозного. Сколько погибло парней только потому, что они просто НЕ УМЕЛИ СТРЕЛЯТЬ. Потому что "Родина выделяла на них огромное количество боеприпасов — двенадцать патронов, а вы, козлы вонючие…!"

Есть у меня в семейном фотоальбоме старая, выцветшая фотография — оперевшись рукой на стул резной работы стоит молодой старшина танковых войск. На его груди орден Славы третьей степени, медали "За отвагу", "За оборону Сталинграда", знак «Гвардия». Старшине на фотографии двадцать три года. Фотография сделана в 1945 году, возможно, в Венгрии. Это мой дед.

Мне было тринадцать лет, когда он умер от рака. Дед воевал в 96-й гвардейской «Иловайской» стрелковой дивизии полковника Леонова под Сталинградом, затем, после госпиталя, он сражался в составе 55-й гвардейской танковой бригады подполковника Драгунского, после победы он до 1947 года дослуживал в 1976-м самоходно-артиллерийском полку. Конечно, помню я своего деда очень хорошо. Низкий ростом, щуплый, совершенно неприметный мужичок. Пить любил — страсть. В отношении его слово «трезвый» бабушкой употреблялось крайне редко. Но меня, внука, он любил как-то по особенному. Как-то в очередное 9 мая, он пришел в мою школу, в мой класс. Я знал, что он придет, и оповестил всех своих одноклассников. Дед пришел, что-то рассказал о войне, что-то такое несущественное, а молодая учительница меня потом упрекнула — что-то, мол, мало твой дед рассказал, мог бы и больше…

Я дома к нему: мол, учительница говорит что мало… а он мне на полном серьёзе: "пусть эта ссыкуха хоть сутки в мокром окопе просидит, да минометы ее побьют немецкие, да не поспит дней пять, да не пожрет столько же, да потом в атаку на пулеметы, да на минные поля, а потом я ее саму послушаю, сколько она мне после этого расскажет…"

Обиделся я тогда на своего деда. Что, не мог, что ли что ни будь рассказать? А он мне, года три спустя как-то сказал: "…счастливый ты, НИКОГДА ЭТОГО НЕ УВИДЕШЬ…".

А я — пацан, мне война — это игра во дворе. Как это лихо! Как это классно!

Дед на праздник Победы никогда юбилейных медалей не одевал. Только свои боевые награды. Меня за руку и на обелиск. Ветеранов полно, а он кривился всегда: "как клоуны…" — это он про массы юбилейных наград, которые звенят кругом. И пил на 9 мая он только с двумя ветеранами — воевали на одном фронте. С другими почему-то не пил, так, поговорит немного, и в сторону…

В 1985 году, когда всем ветеранам давали орден Отечественной Войны, дед тоже такой получил. Он его называл значком, и носил на лацкане пиджака только тогда, когда ходил или в больницу (чтоб без очереди), или в магазин за водкой (с той же целью). "Что я такого совершил, за чтоб мне орден?" — спрашивал иногда.

Потом он умер. В 1994 году я был в командировке в Ингушетии. Едем. По машине очередь — летят щепки из борта. Одного парня зацепило. Думаю — сейчас этот гад-стрелок появится, и я его сниму… это мой первый боевой опыт. Вернулись назад. Всякое было. Не до мыслей каких-то.

Потом думал, дед говорил, что я никогда это не увижу. Потом смеялся, понимая, что его опыт с моим просто несоизмерим… даже ставить рядом не удобно.

Лет пять назад приезжаю к своему другу (персонаж двух моих книг, почти двадцать лет прослужил в спецназе) на море отдыхать. Он спрашивает: "чего надо?". Как чего? Лодку надувную, ласты, мяч, еще по мелочи.

Приезжаю на место, осматриваюсь — вижу, что самое лучшее место на пляже за протокой, ширина которой метров тридцать. Тридцать метров переплыть, а там — дикий пляж. Красота…

Подъезжает персонаж, выкладывает все, что я просил, только насоса для лодки нет. Я: "а где насос?". Он мне: "ртом надуешь…" Я в стойку — типа насос нужен очень, без него никак. А он мне: "тут всего тридцать метров, если что — на себе можно все переправить…". Я башкой качаю — а как это? А он мне совершенно серьезно: "Так, как в сорок третьем Красная Армия Днепр форсировала… у них не только насосов не было, у них и лодок не было… так плыли…"

Это сказал человек, который от той войны так же далек, как и я. Вот только понимание у него… и опыту боевого…

Сижу вечером в палатке пьяный. Вспомнил его слова. За словами дальше мысли пошли. Сижу и думаю — КАКОЙ ЦЕНОЙ МЫ ВОЕВАЛИ!!! Мы за ценой не постоим…

Перечитывал недавно стих Ольги Берггольц «Армия». Рекомендую прочитать тем, кто любит плевать на военных.

Мы никогда не познаем того, что пережили наши деды, отцы, бабушки и матери в той большой войне…

Те поколения лучше нас, чище, честнее. Они прошли через ад, и знают цену жизни.

А большинство из нас даже и представить себе не может, чего стоило им победить, чтобы мы жили сейчас…

Может, что-то неправильно? Выпил горилки с перцем и пишу. Завтра начну искать в тексте ошибки…

С Днем Победы! Я преклоняюсь перед теми, кто дошел до Рейхстага, перед теми, кто победил…

Война — это когда ты где-то далеко от своего дома, от своих близких и родных, может быть ты иногда и читаешь от них письма, может быть, звонишь по телефону, но всегда ты точно знаешь, что уже больше никогда ты не вернешься домой. И даже думать об этом не смеешь. Но мечтаешь об этом каждую минуту. И пишешь на броне размашистыми буквами "Хочу домой!".

Война — это когда ты лежишь в засаде всю ночь, холод такой, что кажется, будто вместо суставов в пальцах у тебя льдышки и они хрустят и ломаются, когда ты пытаешься пошевелить своими пальцами. Это больно, но тебе уже плевать на эту боль, потому что ты знаешь, что это по сравнению с остальным просто цветочки. А когда возвращаешься наконец на базу рано утром, тянешь руки к горячей печке, и руки твои оттаивают… и боль при этом такая, что хочется прыгать на стену. И выть охота от того, что завтра это все повторится. Если тебя не убьют.

Война — это когда в бою погиб твой лучший друг, а ты, трое суток не спавший, смотришь безразлично на холодный труп и думаешь "повезло Сане, он уже отмучился".

Война — это когда тебе выдали на ПХД ужин — кусок сала грамм в двести — ты сидишь и облизываешь этот кусок, заедаешь черным хлебом третьего дня. И нет в мире ничего вкуснее. Нет, и не будет. Вкус этого сала, вкус этого хлеба ты будешь помнить всю свою жизнь.

Война — это когда комбат вместе с начштаба напились до чертиков и давай шмалять по селу из АГСа. А ты смотришь на них, и понимаешь, что они правильно делают. Незачем было начинать эту войну. Но если она началась, то будьте готовы к пьяному веселью. Ведь на войне нет никаких законов. На войне только закон силы.

Война — это когда у тебя дырка в сапоге, а дождь идет третий день. Ты ходишь по колено в грязи, в начале пытаешься как-то защитить ноги, пытаешься в минуты отдыха подсушивать портянки, но потом вдруг все как-то обрывается, и ты уже не обращаешь никакого внимания на свои ноги. Если ноги начнут гнить, то тебя положат в госпиталь. Там хорошо — там нет войны.

Война — это когда ты берешь в прицел человека. Кто он такой, ты не знаешь. Но командир разведгруппы приказал валить всех, кто пойдет с этого направления. Ты ясно видишь, как человек обходит яму, смотрит куда-то в сторону. Он не знает, что через несколько секунд он умрет. А ты застыл в сладком ожидании. Нет никаких чувств, нет холода, нет голода… ты сейчас единственный, кто решает: жить человеку или нет. И ты решаешь: убивать. Как оказывается это просто! Тебе всего девятнадцать, но ты принимаешь решение, на которое большинство людей не отважится и до конца своих дней. Ты понимаешь, что для этого не надо иметь образование, интеллект, совесть. Для этого нужно быть только солдатом на войне — винтиком огромного механизма. А потом ты безучастно смотришь, как упавшее тело пытается подняться, ползает, кричит, а потом замирает. А ты думаешь "один готов".