Булат Мансуров - Река моя колыбельная...

— Маруська! — засмеялся Амир, наблюдая, как мужичок с забавной кличкой извивался червяком, то и дело соскальзывая с борта, и пищал по-бабьи:

— Да не тяни ты, битюг орловский! Руки порвешь своим клещом!..

Наконец «Маруська» вскарабкался на борт, спрыгнул на дно каика и, на ходу отжимая широченные, ниже колен трусы, пошел к старику:

— Зейнолла-ага! Не затруднись, а? Довези живого, — пропищал он, кивая на сома. — У меня уговор был живым его, бандюгу, доставить. Кому другому не доверил бы, а ты толк знаешь. Довези, а?

Старик кивнул.

— Во спасибо! И хорошо, что катера не ходят, а то этой полундре только доверь. Не то что живого, уснувшего не довезут. А у меня уговор…

— С кем уговор-то?! — весело крикнул однорукий рыбак. — Не с эмиром бухарским?

— Не твое дело, — пискнул на него Маруська.

Мальчики обступили сома.

— Дяденька, а почему вы его людоедом зовете? — спросил однорукого Амир. — Разве он людей ест?

— Еще как! — усмехнулся однорукий. — Вон Маруськин дед на этом деле до революции поживился. Ловил таких людоедов и отправлял эмиру бухарскому. А тот пускал их в свой хауз и туда же неугодных ему человечков сбрасывал. Ну людоеды их, как червяков, гам — и нету!

Ребята опасливо поглядывали на сома.

— Да брось трепаться, Иван! Надоело! — обозлился Маруська.

— А чо не говоришь, с кем уговор? Чо темнишь? — не унимался Иван.

— Ну, со столовой! Ну и чо? Не знал, да? Людям ведь, а не себе! — взорвавшись, еще тоньше пропищал Маруська.

— Ну, это совсем другое дело, — добродушно сказал удовлетворенный Иван. — И все же ты, Маруська, такой же куркуль, как твой дед. Я бы тебя шамайку заставил ловить.

Иван рассмеялся и спрыгнул с каика в свою лодку.

Баркас плыл уже далеко от зеленых рыбачьих островов, а мальчики все еще с восхищением оглядывались назад.

Левый, далекий берег реки был плоским, и за ним лежала серая полынная степь. Над степью, в мареве жаркого полдня, как миражи, плыли развалины древнего города.

— Чардара, — сказал старик, указывая на развалины.

Мальчики с трудом отвлеклись от более интересного занятия: они заливали водой небольшое углубление на дне каика. В трюме лежал, разевая пасть, сом-людоед.

— Чардара… — медленно повторил старик. — Здесь самая вкусная на земле вода. Попробуйте…

Мальчики недоверчиво заглянули в ведра, наполненные темно-бурой водой, в которой роились песчинки и плавали мелкие корни.

— Пейте, пейте, — подбодрил старик.

Без особого желания мальчики склонились каждый к своему ведру. Мухтар шумно дунул на воду, разгоняя соринки, а Амир плюнул в ведро.

— Эй! — крикнул на него старик и нахмурился.

— А у нас пацаны всегда плюют, — простодушно сказал Амир. — Если слюна расходится, значит, вода чистая — пить можно. А если не расходится, стоит катюхом, значит, грязная…

Старик поморщился, но, глянув в наивные глаза Амира, сказал:

— Вода грязной не бывает. А человек бывает. Вот почему «расходится — не расходится», — передразнил он Амира.

Лицо у Амира вытянулось, он повернулся к девочке, как бы ища поддержки, но Дарига отвернулась, пряча улыбку.

— Эту воду вылей, — сказал Амиру старик. — Другую набери. Пусть отстоится, а потом пей. Здесь самая вкусная вода. И виноград здесь самый сладкий, и дыни, и рис… Чардара, — почтительно повторил старик звучное слово.

Амир опрокинул ведро в трюм, где лежал сом-людоед и, склонившись за борт, стал черпать ведром, недоверчиво глядя на воду.

— Зейнолла-ата, а что такое Чардара? — поглядывая на развалины, спросил Мухтар.

Посмотрев на мальчика долгим взглядом, одобряющим его любознательность, старик заговорил:

— Когда-то тысяча небесных коней летали над землей. Летали над всеми странами. А пили воду только в этом месте…

Мальчики сели на ящики, приготовились слушать.

— И вот захотели люди поймать их, — продолжал старик. — Подмешали в воду вина. А когда кони уснули, подрезали им крылья и заставили служить себе…

Поток воды с немой силой нес каик мимо отвесного как стена песчаного берега. И с этого берега в мертвую тишину реки вливался странный свистящий шелест. Мальчики прислушались.

— Тогда на этом месте был красивый город — Чардара. — невозмутимо глядя в ту сторону, откуда доносились странные звуки, продолжал старик. — Отсюда и пошли лучшие полнокровные казахские кони.

Старик замолчал. Все громче и громче доносился свистящий шелест, переходящий в бесконечную звень.

Проплывая под самым берегом, мальчики видели, как нависший над обрывом песок, ниспадая с уступа на уступ, осыпался вниз изящными струями. Мальчики зачарованно глядели на таинственно поющие пескопады, сверкавшие золотой слюдяной крошкой.

— Что это? — взволнованным шепотом спросил Мухтар.

— Время, — загадочно ответил старик. И, помолчав, добавил: — Время старого города уходит. Дарья берет его и уносит в море.

Недоуменно посмотрев на старика, Мухтар промолчал. Но Амир, привыкший к ясности, не удержался, сказал:

— Это же песок. Это песок звенит…

— Да, сынок, теперь это песок, — согласился старик. — А был красивый город, были смелые люди, быстрые кони. Но не все уничтожил враг. Живет дух героев Чардары. Даже в тихую погоду движется здесь воздух, шевелит песок, и он поет песню… Чардара. Уходит его время, а песня о нем остается…

Вдруг с песчаного берега что-то сорвалось и мокро шлепнулось на дно каика. Мальчики глянули вниз и побледнели.

Мимо трюма с сомом-людоедом, быстро извиваясь, скользила змея. Амир вскрикнул и прыгнул на ящики. Мухтар схватил ведро.

— Постой! — окликнул его старик. — Змею не тронь, и она не тронет тебя.

— Ого! Не тронь! — недоверчиво возразил Амир, сидя на ящиках. — Меня уже одна цапнула. Я ее не трогал.

— Значит, трогал, — сказал старик.

— Я трогал?! Я зашел в уборную, только сел, а она как цапнет. Во, смотрите! — Амир задрал рубаху и показал едва заметный розовый шрам.

Старик, скрывая улыбку, сказал:

— Слезай, слезай… Теперь она не вылезет, может, только ночью, а ночью вы не выходите из шатра.

— Ого! — изумился Амир. — Не-е-е! Я не слезу! А сюда она не залезет?

Теперь и девочка не удержалась, тихо улыбнулась. Амир увидел и обозлился:

— Во, чокнутая! Чего улыбаешься? Тебя не кусали, да?

Девочка грустно посмотрела на него.

— Чего смотришь?

— Мне жалко тебя, — с неожиданной искренностью сказала девочка. — Как будто ты слепой или хромой.

Амир покраснел. Девочка отвернулась и ушла в шатер.

Русло реки распадалось на множество рукавов. Протоки были разделены большими островами, густо поросшими тугаями.

Каик плыл по самой большой протоке почти вплотную к острову, на котором затерялась джидовая роща в дебрях гребенчука, хвойника, черкеза, матово-зеленых кустов тамариска с кистями розовых цветов. Дикая косуля, завидев каик, затаилась в зарослях.

Вода в протоке была светлее, чем в основном русле реки, а течение было так спокойно, что водяные клопы-репарты, водяные скорпионы, клопы-водомерки скользили по водной глади, как по льду.

Мальчики с напряженным вниманием всматривались в заросли.

Девочка стояла на носу баркаса и часто мерила глубину длинным бамбуковым шестом! Не прерывая работы, она тоже поглядывала на таинственно притихший кустарник, и в ее блестящих глазах было то же напряженное ожидание, что и у мальчиков.

Вспорхнул фазан и, мелькнув, как красное пламя, исчез недалеко в кустах.

Ребята восторженно переглянулись. Амир подошел ближе к девочке и со скрытым чувством раскаяния заговорил:

— Во фазан огромный, да? А как тебя зовут?

— Дарига, — просто ответила девочка. Когда баркас приблизился к тому месту, где исчез фазан, птица шумно вспорхнула и, пролетев немного, снова скрылась в кустах тамариска. Каик, медленно двигаясь, подплывал почти вплотную к кустам, и тогда красная птица, снова захлопав крыльями, вернулась на прежнее место.

— Это она от гнезда отводила, — щупая шестом дно, сказала девочка. — Там у нее гнездо.

— А ты откуда знаешь? — усомнился Амир. — Ты что, видела?

— Знаю, — упрямо буркнула девочка.

Обидевшись, что ей не верят, она резко передернула плечами и, потеряв равновесие, чуть не упала в воду.

Амир засмеялся.

— Дай лучше я, а то кувыркнешься — спасай тебя потом от водяного…

Дарига сверкнула глазами.

— Ты не умеешь.

— Во чокнутая! А что тут уметь? — изумился Амир.

Девочка резко обернулась, диковато прищурилась и неожиданно тихо произнесла:

— Если еще раз чокнутой назовешь — ненавидеть буду.

Обескураженный Амир невольно обернулся к брату. Тот стоял в стороне, по-прежнему смотрел на берег, не обращая на них внимания.