Леонид Ленч - Из рода Караевых

— Он погибнет! — сказала Елена Ивановна, прижав платок к глазам. — Попадет в самый водоворот и… погибнет!

Водоворот! Это слово часто произносилось в семье Ступиных. Первый раз, помнилось Игорю, произнес это слово отец — Сергей Ильич Ступин, военный врач Кавказского фронта, а до войны преуспевающий петербургский доктор, отличный музыкант-любитель (он играл на всех инструментах — от старинной пастушьей жалейки до рояля), замечательный рассказчик забавных историй и анекдотов. Друзья и знакомые так и звали его — «веселый доктор».

Ранней осенью 1917 года надо было решать, что делать: возвращаться Елене Ивановне с ребятами с сытного юга, куда они приехали повидаться с Сергеем Ильичом, обратно в Петроград, где уже чувствовался голод и кипели революционные страсти, или оставаться здесь, на юге, — переждать тревожное время. Сергей Ильич решил: переждать. И выбрал для этого маленький кубанский городок. Здесь еще шумели обильные, дешевые базары, в городке были две гимназии, мужская и женская, а главное — санитарный поезд доктора Ступина два раза в месяц доставлял сюда раненых с фронта.

— Поживите пока здесь, — сказал тогда на семейном совете доктор Ступин, — а то попадете в самый водоворот, засосет — и ахнуть не успеете!

Все предусмотрел заботливый Сергей Ильич, а водоворот взял да и засосал его самого. Весной 1919 года в Ростове-на-Дону, где он служил в Земском союзе и возглавлял чрезвычайную «тройку» по борьбе с сыпным тифом, он сам заразился тифом и умер сорока трех лет от роду.

Елена Ивановна, Дима и Игорь ездили в Ростов его хоронить.

«Веселый доктор» лежал в гробу странно помолодевший, узкоплечий, в парадном кителе, в погонах с генеральским зигзагом, чужой, только усы, рыжеватые, обкуренные, были прежние, папины. За гробом на кладбище провожать покойного шло множество народу. «Веселого доктора» в городе хорошо знали и любили.

Оркестр играл Шопена. Дул ледяной, сильный степняк, поднимал пыль и сор с мостовой, бросал в лицо. Озябшие, напуганные, подавленные, Игорь и Дима жались к Елене Ивановне, окаменевшей от горя, да слушали тихие разговоры за спиной.

— Вот и нет Сергея Ильича!

— Как он анекдоты рассказывал! Помните?

— Артист! И вот — извольте! — двух мальчишек оставил безо всяких средств к жизни.

«Безо всяких средств к жизни».

Раньше Игорю и в голову не приходило, что средства к жизни его, Димы и Елены Ивановны могут в один ужасный день иссякнуть. Средства давал отец — жизнерадостный, щедрый, добрый. И казалось, что так будет всегда. И вот нет отца! А до столицы, где остались родственники, друзья, квартира со всем добром, отсюда как до Луны! Между Петроградом и Ступиными лежит фронт гражданской войны. Белая и Красная армии маневрируют, наступают, отступают, сражаются, истекая кровью.

«На огромных пространствах бывшей империи заново творится история государства российского», — писала белая газета, возвещая поход генерала Деникина на красную Москву.

«Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые!» — словами Тютчева кончалась эта напыщенная статья.

Блажен-то блажен, но худо тому, кто в «минуты роковые» остался без средств к жизни!

Однако все обошлось. Дима стал давать уроки, кончил гимназию с золотой медалью; поступил в Варшавский университет, эвакуированный в Ростов-на-Дону еще в 1914 году. Друзья Сергея Ильича устроили его на службу в тот же Земский союз — вот и появились у Ступиных средства, небольшие, но все-таки существовать можно. Тем более, что сам Дима жил в Ростове на всем готовом в семье богатого ростовского дельца и предпринимателя Андрея Каспаровича Чистова, старого приятеля «веселого доктора». Чистов в память своего покойного друга обещал Елене Ивановне помочь Диме и Игорю получить высшее образование. Дима — умница, философ, скептик и отчаянный спорщик (сегодня — идеалист, завтра — материалист) — незаметно стал главой семьи.

— Я уже написала письмо Батенину, — сказала Елена Ивановна. — Он может помочь Диме.

— Кто это Батенин, мама?

— Папин товарищ по военно-медицинской академии. Он сейчас большая шишка. Если бы еще достать документ — ну хотя бы попросить директора гимназии подтвердить, что Дима — единственный кормилец семьи, — тогда, может быть, удалось бы все-таки добиться отсрочки. Но ведь если послать почтой — опоздаем!

— Я поеду в Ростов и отвезу документ! — сказал Игорь.

Елена Ивановна посмотрела на своего любимца и покачала головой:

— Нет, я тебя не пущу!

— Почему, мама?

— Время опасное. По всему видно, что фронт прорвали, хотя газеты это скрывают. Поедешь — и попадешь в самый водоворот. А ты еще такой легкомысленный… Вы ведь, мальчишки, думаете, что все это так… веселые приключения.

— Я уже не мальчишка, мама! Ничего со мной не случится. Только надо выехать буквально завтра же.

— Дай мне слово… нет, поклянись перед иконой, что ты будешь вести себя благоразумно.

— Мама, я атеист, как тебе известно!

— Господи, да ты даже не понимаешь еще по-настоящему, что такое атеизм. Повторяй за мной: я клянусь…

— Даю честное слово джентльмена, что буду вести себя благоразумно.

Елена Ивановна горько улыбнулась и махнула рукой:

— Ладно уж, джентльмен, поезжай!

Директор гимназии после некоторых колебаний выдал Елене Ивановне документ, который она у него попросила. В гимназической канцелярии Игорь получил справку о том, что он направляется в Ростов-на-Дону по срочным семейным делам. Железнодорожный кассир на вокзале долго читал эту справку, даже зачем-то рассматривал бумагу на свет, но потом все же выдал Игорю билет на вечерний ростовский поезд, и даже в мягкий офицерский вагон.

Теперь, чтобы закончить все предотъездные дела, надо было лишь переслать письмо Асе Пархаевой. Письмо было написано и лежало в красивом, надежно запечатанном конверте. Оно было короткое.

«Ася! Я уезжаю к черту в зубы — в Ростов. Прошу вас прийти на вокзал к вечернему ростовскому. Я буду на перроне. Мне нужно много вам сказать. Что бы ни случилось, знайте: «Я вас любил так искренно, так нежно, как дай вам бог любимой быть другим». Слова Пушкина — чувства мои! И. С.»

«Другим» было жирно подчеркнуто двумя чертами.

На вокзальной площади Игорь нанял извозчика и поскакал на ободранной линейке обратно в гимназию, чтобы поспеть к большой перемене и, разыскав Асиного брата, третьеклассника Пархаева Валентина, вручить ему письмо для передачи сестре.

Пархаева Валентина Игорь нашел на просторном гимназическом дворе. Пархаев Валентин стоял на высокой поленнице дров и крутил на ремне в воздухе пустой ранец — грозное оружие рукопашных схваток между третьеклассниками и второклассниками. Пархаев Валентин пронзительно кричал кому-то невидимому нахальным резким дискантом:

— Фискал, кишки таскал. Фискал, кишки таскал!..

Игорь позвал мальчишку. С обезьяньей ловкостью Пархаев Валентин спрыгнул с поленницы на землю. На его остроносой плутовской рожице жарко горели такие же, как у сестры, карие южные глаза.

Выслушав сбивчивую просьбу Игоря, третьеклассник деловито спросил:

— Втюрился?

— Не говори глупостей, Пархаев!

— Втюрился! Втюрился! В нашу Аську многие втюрившись. И все ей письма пишут.

— Ты скажи, передашь письмо?

Сморщив нос и выпятив нижнюю губу, Пархаев Валентин с той же деловитостью спросил:

— А что я буду за это иметь?

— По шапке! — сказал Игорь, возмущенный его ранней коммерческой предприимчивостью, и легонько стукнул мальчишку по затылку. — Не хочешь — не надо. Я по почте пошлю.

— По почте к матери попадет. Мать все Аськины письма себе забирает. Возьмет и не отдаст ей твое. Ага!

— Хорошо, я тебя вознагражу! — сказал Игорь, понимая, что он целиком зависит от этого маленького, но подающего большие надежды спекулянта. — Только… вознаграждение ты получишь от меня на вокзале, — подумав, прибавил Игорь. — Приходи сегодня с Асей в девять часов вечера к ростовскому поезду. Понимаешь?

— Понимаю. А сколько ты мне дашь… вознаграждения?

— Останешься доволен!

Пархаев Валентин посмотрел на Игоря снизу вверх, будто оценивал его кредитно-финансовые возможности и протянул руку:

— Давай письмо!

Он сунул конверт в карман расхлястанной серой шинельки. Вдруг из-за поленницы, словно тетерев из кустов, рванулся мальчишка в большой, не по голове, фуражке с таким же непропорционально большим гимназическим гербом и помчался по двору к воротам. С криком: «Ура! Бей его!» — Пархаев Валентин погнался за своей жертвой.

На вокзал Игорь пришел заблаговременно, к восьми часам. Здесь жизнь, казалось, текла еще по-прежнему — размеренно и чинно.