Иштван Фекете - История одного дня. Повести и рассказы венгерских писателей

Состязание это было делом нешуточным, и собирались на него все дебреценцы от мала до велика. Сам бургомистр Дебрецена Гергей Домокош не считал возможным пропустить такой случай; он приезжал на состязание на знаменитом магистратском четверике серых коней, сбруя которых была разукрашена черными, зелеными и белыми лентами (цвета дебреценской семинарии). Для почетных зрителей-господ сенаторов плотники еще накануне сколачивали трибуну. Левее располагались остальные уважаемые господа, подле них, все так же вблизи ристалища, красовались знатные дамы и барышни города.

Из студентов на это зрелище не являлись разве только те, кто лежал при смерти, поскольку «absentia»[9] в этом случае считалась величайшим позором. Однако по-настоящему великолепны были сорванцы-первачки, одетые в форму.

Начиная с 1642 года в семинарии ввели форменную одежду, состоявшую из черного доломана с белыми металлическими застежками, длинного и перехваченного в талии широким поясом зеленого суконного плаща и невысокой меховой шапки, делавшей наряд уж совсем фантастическим. И тем не менее их одежда не могла быть одинаковой, поскольку это в конечном счете зависит от двух вещей: от материала и от «швеца». Что ты там ни говори, а платье, сшитое знаменитым Гашпаром Картошем, совсем по-иному сидит на человеке, чем одежонка, кое-как слаженная Яношем Кожехубой.

Эти два «швеца» одевали в те дни весь Дебрецен, что может служить очевидным доказательством того, насколько крепче нынешней была одежда в доброе старое время.

На маленьком столике, установленном перед знатными господами, покоился победительский приз: рукоделие Магдушки или Эстики — чаще всего какая-нибудь безделка вроде плетеного шелкового кошелька со стальными колечками или закладка для книги, расшитая цветным бисером и золотом. И все же велика честь — получить такую награду из рук дочери знаменитейшего профессора. И во сне не привидится студенту большая награда, да и наяву нет для него большей почести.

Огромное поле в этот день оживало: кипит и волнуется людская толпа; на вырытых в земле очагах хозяйки семинаристских харчевен стряпают всякую снедь для пиршества, которым завершается состязание. И пыхтение варящейся в котлах пищи, которое доносится от этих наскоро оборудованных кухонь, словно музыка, ласкает студенческое ухо. Ветер гонит по полю дым, разорвав его на широкие голубые ленты, и озорно обвивает ими густолистые кроны деревьев. Вместе с дымом он доносит запах яств, смешанный с ароматом лесных цветов: вот уж в замешательство придут пчелы, случайно залетевшие сюда в поисках меда!

Среди груды посуды в небольших бочонках — людской потешник: дешевое вино. Именно с него у людей начинается зуд в ногах. А ведь все кулачные бои в Большом лесу обязательно заканчиваются плясом.

Само же сражение протекало следующим образом. Сначала двое старейших семинаристов набирали каждый себе из студентов «войско»: одни были «венгры», другие — «турки» (впрочем, в иные годы, и не так уж редко, не «турки», а «немцы»). Предводители метали монету, и, если она падала изображением девы Марии вниз, первым выбирал себе одного бойца «турок», а уже после него — «венгр». Затем снова кидали жребий, кому первому выбирать, пока не разбирали по двум лагерям всех желающих сражаться. Разумеется, самый большой спрос был на силачей, знаменитых бойцов, и только в самом конце жеребьевки черед доходил до слабосильных, худеньких «первачишек». Впрочем, и они сгодятся в драке: будут вертеться под ногами у сражающихся, смотришь, какой-нибудь «герой» споткнется об них и упадет.

Когда же оба лагеря изготовились к схватке, выстроились друг против друга, горя нетерпением и боевым задором, бургомистр города, сам большой любитель благородной драки, трижды взмахивает своей палкой с костяным набалдашником, и противники с неописуемым криком и шумом бросаются друг на друга. Понятно, в этом случае «герундиум» уже не применялся, и участники могли потешаться одними только голыми кулаками.

Любо поглядеть, когда два «войска» смешаются между собой в битве, когда борющиеся «противники», толкая, обхватывая и пригибая друг друга к земле, на сто ладов воспроизводят пеструю картину былых сражений, и все поле буквально кипит, пока наконец под хохот стариков не обратятся в бегство либо «турки», либо «венгры», и теперь рыцарский турнир продолжается уж между самими победителями. Проходил он каждый год одним и тем же порядком, том числе и в дни, описываемые в нашей истории.

Бургомистр собирал победителей и говорил им:

— Молодцы, ребята, хорошо дрались. Теперь посмотрим-ка, кто из вас самих самый сильный. А ну выходи!

Если прошлогодний «fortissimus»[10] оказывался и в этом году среди победителей — вперед выступал он, если нет — в круг выходил тот, кто сам считал себя сильнейшим.

Но на сей раз прошлогодний «силач» Миклош Беке очутился в числе победителей, поэтому он и вышел вперед. Это был здоровенный верзила: на обнаженных руках — жилы в чубук толщиной, а через ворот разорванной рубашки виднелась такая могучая шея, что ее и в Дебрецене единодушно признали бы толстой.

— Откуда родом, amice?[11] — спросил его бургомистр.

— Из Кабы.

— Гм, никак, это сынок той самой бабоньки из Кабы, — шепнул бургомистр советнику Криштофу Лазару, намекая на красный нос Миклоша Беке. Вслух же он сказал: — Видно, много дождей выпадает в вашей деревне, коли там вырастают такие крепкие ребята. Однако посмотрим, может, за этот год где-нибудь и в другом месте подрос парень посильней тебя!

— Я готов сразиться с любым, — заносчиво заявил Беке и вызывающе окинул взором поле боя. — Ну, есть желающие схватиться со мной?

Наступила глубокая тишина. Многие жаждавшие славы семинаристы поглядывали друг на друга, но на лице каждого из них было написано: «Non sum paratus»[12]. Кому охота связываться с таким великаном.

— Ну что ж, так-таки никого и нету? — спросил бургомистр, ободряюще поглядев вокруг.

И вдруг из толпы, словно ежик, выкатился коренастый паренек.

— Давайте я попробую.

По полю пронесся вздох удивления, а за ним — презрительный смех.

Domine Беке пренебрежительно прищурил один глаз и, устрашающе разинув рот, пригрозил:

— Гам!.. Съем тебя, коротышку!

— Тетушки Добош студент! Добошихин! — передавали зрители из первых рядов тем, что стояли сзади и не могли видеть всего происходившего в кругу.

— Нищий студент! Старший, — повторяли другие и прибавляли: — Неслыханное дело!

— Ты погляди только, как отъелся он на добрых кормах, — кричал Андраш Гараш, пуговичных дел мастер, который был заклятым врагом Яноша Буйдошо.

Члены семейства Буйдошо тотчас же сбежались со всех сторон и принялись возмущаться и шикать:

— Сверчок бессовестный! Вымести его отсюда! Это он-то задумал побить нашего постояльца!

Да и сам господин профессор Пишкароши-Силади бросил:

— Полюбуйтесь на эту «rana rupta»[13] из басни Федра.

В те времена лягушек именовали еще по-латыни, и тем не менее все венгры понимали. Теперь же некоторым животным дали такие мудреные «венгерские» названия, что, право же, никто не знает, что бы это могло означать. Ну кто, например, может догадаться, что «грязеваляка» — это дикий кабан, «шейник» — жираф, «кустобег» — олень, а лягушка — «ползач»?!

Семинарист, вызвавшийся померяться силами, был и в самом деле не кто иной, как «бесплатный квартирант» Добошей — Пишта Вереш, который великану Беке приходился только по плечо. До чего же мы дожили, коли и воробей осмеливается нападать на сокола!

Судья состязания, «cantus praeses»[14], весь природный талант которого был сосредоточен в его горле и который потому презирал грубую физическую силу, вынул свисток и подал сигнал к схватке. Все происходило точно так, как на былых турнирах в Буде — во времена, когда короли Венгрии жили еще в Венгрии [15].

Беке подбоченился одной рукой — мол, для этого боя она и не нужна вовсе, — а другой схватил было Пишту Вереша за плечо, чтобы сжать кости до хруста, поднять противника в воздух, а затем ловким приемом грохнуть его оземь: только мокрое место от мальчишки останется, придется тетушке Добош ложкой соскребать останки своего выкормыша.

Однако не тут-то было. Пишта с удивительным проворством прыгнул на верзилу Беке, змеей обвился вокруг его длинного тела, ногами оплел ноги противника, а обеими руками обхватил шею. Правда, Беке успел ударить его кулаком в грудь с такой силой, что у бедняжки свет в глазах помутился, но Пишта даже не охнул, только руки его, сомкнувшиеся на шее великана, на мгновение ослабли.

Беке тут же воспользовался этим мгновением, чтобы оттолкнуть Пишту от себя. Падая, Пишта споткнулся о дерево, однако именно оно и удержало его, не дало оказаться на земле. Пишта, сильно ударившись головой о ствол дерева, тут же отскочил от него, будто мяч, и с ловкостью ягуара снова набросился на Беке. Теперь тела их сплелись в борьбе. Вот уж воистину величественное зрелище для дебреценцев! Словно невиданное чудовище о четырех руках, завертелись они на ристалище, закружились, будто ведьмино веретено.