Андрей Житков - Жизнь и смерть сержанта Шеломова

Минут через двадцать столовая опустела, и остались только чижики, которых наряд по столовой заставил убирать со столов.

Горов посмотрел на часы:

— Хватит ждать, забирайте баки и бегом в палатку, накормите Фергану так, чтобы он встать не мог, потом один остается мыть посуду, а двое чешут на спортгородок месить бетон. Все ясно?

— Угу, — промычал Вовка, дожевывая кусок белого хлеба. В учебке он всегда страдал от голода и вечно набивал карманы оставшимися на столах кусками. Однажды его за этим занятием поймал сержант и, взяв у хлебореза буханку черного хлеба, заставил перед строем ее есть. Вовка осилил только треть буханки, но и после этого ему было очень плохо.

Горов достал Вовку носком ботинка, но больше трогать не стал, сказал только:

— Чему вас только в учебке учили. Вечером будем тренироваться, а сейчас — баки в руки и бегом в палатку.

Метров сто они действительно бежали, потом пошли, тяжело дыша. Кадчиков матерился и говорил, что негоже ему, сержанту, бегать по приказу младшего и что он-то думал, здесь нет дедовщины, а ее здесь — нахлебаешься досыта, пока прослужишь год.

Вовка подзадоривал Кадчикова, что неплохо, мол, намекнуть Горову, что он не прав, и приказать по праву старшинства что-нибудь издевательское, например, после отбоя пятки почесать или стишок почитать.

Митя почти не слышал их. После столовой ветерок, обвевающий лицо, казался приятно прохладным. Он думал о том, что у него кончились конверты, нужно будет где-то доставать и придется врать матери о том, куда попал, а иначе она побежит по военкоматам, по приемным выручать сыночка и многого там наговорит и ему будет стыдно; что Горов и Фергана совсем неплохие ребята, если бы все были такими и не давали их в обиду «чужим».

На плацу крутился, перебегал с места на место завинченный спиралью пыльный столб.

Около палатки Вовка остановился и достал из кармана спичечный коробок:

— Мыть посуду никто не хочет, поэтому давайте по справедливости, кто тянет короткую, тот и моет.

Короткая досталась Кадчикову. Митя обрадовался, что не останется в палатке один, хотя знал, что со спичками Вовка схитрил, он всегда оставлял себе ту спичку, которую хотел.

По дороге к спортгородку Вовка с Митей выкурили по сигарете, напились тепловатой воды из умывальника, посидели на горе в тени чахлого деревца. Торопиться они отвыкли еще в учебке, уяснив однажды, что чем больше работаешь и суетишься, тем больше на тебе ездят.

Со склона им хорошо было видно, как на спортгородке копошатся пять черненьких фигурок: поднимают и вкапывают столбы, мешают раствор в большом корыте.

От жары и сытости клонило в сон. Голова налилась тяжестью и все норовила соскользнуть на грудь, но Вовка, зорко наблюдавший за тем, что происходит на спортгородке, заснуть не дал.

— Ходу, Митяй, — заторопился он. — Горов идет.

— Где? Где? — закрутил головой Митя. После дремы все плыло перед глазами. Наконец он разглядел движущуюся по направлению к спортгородку фигурку.

Они скатились с горы лавиной, разбрасывая камешки в разные стороны.

Горова они опередили минуты на две. Когда он подошел, они уже мешали в корыте раствор, высунув от усердия языки, а пятеро их только что приобретенных начальников, отслуживших по году, сидели на корточках невдалеке и курили.

Горов присел к ним и спросил:

— Товарищи солдаты, почему на обеде не были?

— Да пошел ты со своим обедом! — огрызнулся Шафаров, маленький худой казах с ярко-желтыми глазами. — Мы вон тебе оставили, — и он кивнул на стоящий неподалеку картонный ящик.

Горов подошел к ящику и присвистнул:

— Эй, чижики, кончай работу! Идите попробуйте, чем нас здесь кормят.

— Пусть работают. Они только начали.

— Как только начали? — искренне удивился Горов. — Я их час назад в палатку послал.

— Значит, так послал. Они за несколько минут до тебя прибежали, мы, говорят, ваши молодые сержанты, и — за лопаты.

Горов поманил их пальцем и, дважды больно ткнув кулаками в грудь, жестко сказал:

— Если вы собираетесь шланговать с первого дня службы, ничего хорошего от нас не ждите. Сегодня останетесь без сладкого.

Вовка с Митей ворочали лопатами в корыте, а Горов вытянул из ящика пачку печенья, кулек конфет, несколько баночек с соком и принялся за еду. Они, обливаясь потом, сосредоточенно работали, стараясь не смотреть в сторону Горова, не слышать хруста печенья.

За работой они не заметили, как солнце зацепилось за горы. Кто-то крикнул им: «Хватит! А то на завтра работы не останется!»

— Садитесь, — предложил Горов. — Покурим.

Кабалов, по лицу совсем еще мальчишка, снял панаму, вытащил из кожаной подкладки небольшую черную палочку и накрошил ее на ладонь. Горов тем временем вынул из пачки сигарету и, размяв ее пальцами, вытряс немного табаку, потом оторвал от пачки кусочек и, плотно закрутив его в трубочку, вставил в сигарету.

От крошек исходил знакомый запах, точно такой же был у трубки, которую ему сегодня сунули.

— Я эту штуку уже пробовал. В каптерке узбеки дали, — сказал Митя.

— Ну и как? — поинтересовался Кабалов.

— Горло дерет.

Все засмеялись, даже Вовка. «Можно подумать, он когда-нибудь курил анашу!»

Кабалов забрал у Горова сигарету с гильзой и вытряхнул оставшийся табак: часть — на ладонь с крошками, часть — на землю. Он перемешал пальцем крошки с табаком, ловким движением забил смесь в сигарету и сунул ее в рот Горову.

— Поехали, — процедил Горов, чиркая спичкой. — Каждый по затяжке, а вы, чижики, учитесь, пока до вас дойдет.

Горов сильно втянул в себя дым вместе с воздухом, Косяк пошел по кругу. Передавали осторожно, держа сигарету почти вертикально, чтобы горящая анаша не выпала. Митя опять ощутил сильное першение в горле, но сдержался. После второй затяжки с воздухом, как научили, в голове зазвенело, накатила теплая волна тошноты, и он подумал, что, слава богу, косяк быстро закончился.

Черпаки с любопытством смотрели на молодых, ждали, что с ними будет. Вовка сидел как ни в чем не бывало, только глаза слегка покраснели, Митя чувствовал себя скверно, но старался не подавать виду.

— В первый раз никогда не действует, — прохрипел длинный, высохший, как мумия, Барановский.

— Я, когда меня первый раз обдолбили, никакого кайфа не мог поймать, зато потом все пошло как по маслу, — засмеялся Кабалов.

Все закивали, захихикали, пошли воспоминания о том, как «чуть не залетели», «здорово обдолбились». Митя надсадно улыбался, а сам боялся, как бы не стошнило, и думал о том, как часто придется курить эту штуку.

Скоро солнце растеклось по небу лопнувшим желтком, и все заторопились в палатку поваляться перед ужином.

Митя с Вовкой тащились позади всех, поднимая ногами красную от заката пыль. На них сгрузили весь инструмент.

— Ну как? — спросил Митя.

— Не знаю. Я ничего не почувствовал, — ответил Вовка, пожимая свободным от лопат плечом.

— А меня здорово потащило, только тошнит.

День кончался. Из палаток доносился хохот и мат. Мимо них пылили орущие песни роты, внизу, в городе, мерцали островки огней, а их время все еще отсчитывало полдень самого длинного первого дня.

На ужин давали клейстер — разваренные в котлах картофельные хлопья. Его никто не брал, и повара грозились, что больше ужин варить не будут. Горов приказал набрать чаю и клейстер — «нехай чижики съедят» — и дуть в палатку, потому что сопровождение придет через час, а на ужине все равно никого не будет — все в кино.

В палатке все было вверх дном. На табурете у входа чадила «летучая мышь», а рядом на ящике из-под снарядов, зарывшись головой в шинели, спал Кадчиков.

Вовка подошел к нему и, раздвинув полы шинели, истошно заорал:

— Душманы! Тревога!

Кадчиков подскочил на месте и дико вытаращился на Вовку. Тот засмеялся.

— Ах ты, гнида, поспать не даешь!

— Ладно тебе, — Митя попытался успокоить Кадчикова. — Дневальный, а спишь как суслик.

— И будешь спать вечным сном, — добавил Вовка.

— Тут и без душманов будешь спать вечным сном. Вон что натворили! Весь вечер лежали на кроватях и кидались друг в друга чем попало.

— Это они обкурились, ты не переживай, — успокоил его Митя.

— Они обкурились, а нам убираться!

— А нам и так убираться, пока молодежь не придет; вздохнуть не дадут, вот увидите.

— А когда сюда молодых привозят? — оживился Кадчиков.

— Я слышал, весенний призыв после карантина где-то в конце июня. Мы к тому времени загнемся.

— Не загнемся, если будем поровну делить. — Митя прислушался к стрекотанию проектора. — Кроме нас — еще двое молодых сержантов, да молодых нашего взвода трое. Считай, треть взвода.

Проектор поперхнулся и замолк.