Евдокия Мухина - Восемь сантиметров: Воспоминания радистки-разведчицы

— Есть! Ой, как хочется лопать, сил моих нет!

— Из-за этого так быстро плыла?.. Я тоже хочу.

— Ешь копчушки. Вот хлеб, вот кусок брынзы.

Вера не заставляет себя долго просить и с удивлением смотрит на меня: как так, только что говорила, что проголодалась, а теперь ни до чего не дотрагиваюсь.

— А как же Мотя? — спрашивает с испугом Вера. — Папа ей напишет, она будет ждать. Мы съели ее груши.

На берегу под крепостью я провела последний день своего детства. Попрощалась с детством навсегда.

Уже на вокзале Вера отколола такую штуку, что я одновременно плакала и смеялась.

— Дусенька, знаешь, что я придумала: мы с тобой одного роста, верно? И ты девочка, и я такая же девочка. Но ты умеешь и строгать, и пилить, и тесать топором. Ты у папы настоящая помощница. Дай мне свои документы — я поеду в армию, а ты домой.

То ли она шутила, то ли правда надумала такую чепуховину — не знаю. Лицо ее было серьезным. Я хотела отмолчаться, но Вера вцепилась мне в руку:

— Не пущу! Сама поеду, а тебя не пущу! Папе с мамой невозможно без такой помощницы. Они старые. Ты что, забыла — они у нас старые. Дай мне свои документы. Дай, дай!

И тогда, притворись сердитой, я прикрикнула на нее:

— Ты глупая, что ли! На меня нисколько не похожа. И какое ты, пионерка, имеешь право взять мой комсомольский билет, выдавать себя за комсомолку! Это ж преступление… перед Родиной!

Поезд уже тронулся, а мы все еще обнимались и плакали. Я вскочила в вагон на ходу.

Многих парней и девушек, отправлявшихся с этим же поездом в свои воинские части, провожали друзья. У каждого было много провожающих. Все ехали свободно, ничуть не тайно. Меня же никто из моих подруг и товарищей не провожал. Я никому не имела права рассказать хотя бы о том, что записалась добровольно в армию.

Утром я вышла на жаркую привокзальную площадь. Меня ошеломил городской шум, толчея, круговорот людей. Прежде всего, конечно, стала искать будку телефона-автомата. Заняла очередь. За мной стоит какой-то пожилой военный. Наконец попадаю в будку, достаю бумажку с номером телефона. Кручу диск, кричу — вся взмокла от духоты, но ничего не получается. Кто-то мне в трубке отвечает, а меня не слышит. В очереди начали шуметь. Тогда военный, что стоял позади, открыл дверцу, а я его не пускаю: ведь никто не должен знать мой секретный номер. Этот военный товарищ стал мне кричать:

— Кнопку нажми, девочка, кнопку!

Я все-таки доверилась ему, и он меня соединил. Кричу:

— Алло, алло! Это Мельникова из Сухуми… Алло, алло, алло! — Слышала, как другие кричат, и сама так.

Мне ответили:

— Ждите у вокзала. Через двадцать минут прибудет машина.

И все, больше ни слова.

Я давлю кнопку, изо всех сил прижимаю к уху трубку:

— Алло, алло!

Но в трубке короткие гудки. Люди в очереди возмущаются. А я думаю: какая придет машина, где ее ждать, как меня узнают?.. Пришлось все-таки от телефона отойти — оттеснили.

Тогда я взбежала по ступенькам вокзального крыльца; встала на видном месте, где больше всего жарит солнце. Ищу глазами городские часы. Должны же тут быть часы… И вижу — у моих ног, на самом солнцепеке, возится с узлами какая-то изможденная, бледная женщина. Топчутся вокруг нее трое детей — мал мала меньше, орут во весь голос, плачут. У женщины развязались узлы, никак не соберет. Руки дрожат, нервничает. Разогнулась и зовет:

— Носильщик, носильщик!

Какой там в военное время носильщик! Обращаюсь к этой женщине:

— Чего вы убиваетесь? Помочь вам?

Она обрадовалась:

— Ради бога, помогите. Где тут камера хранения? Мы эвакуированные, понимаете: беженцы мы. Дети в дороге разболелись, молока нигде нет, хлеба нет…

Я ей отдала весь свой продзапас из мешка. Хватаю узлы, она тащит детей: одному годков пять, другому не больше трех, третий, наверно, годовалый… Камера хранения оказалась где-то в подвальном этаже. Очередь. Дети этой женщины цепляются за меня. Так мы стоим, а время идет. Идет время… Подходим наконец к окошку, кладовщица узлы не берет:

— Отойдите, гражданка, не мешайтесь!

Женщина рыдает, но кладовщица неумолима:

— Русским языком говорю: нема такого закону — хранить в камере узлы. Обращайтесь к начальнику вокзала.

Тогда женщина бросает на меня детей:

— Я сейчас, девочка! К начальнику и обратно!

Самого маленького она сунула мне на руки.

Сколько я ее ждала! Вся извелась. Вы представляете? Меня на площади, может быть, ищут, а я тут, в подвале, с детьми. Люди оттесняют от окошка:

— Ну чего толчешься под ногами. Пришибут ненароком ребеночка чемоданом…

Но вот и женщина с запиской от начальника вокзала. Я отдала ей малыша и пустилась бежать. Она мне кричит вслед:

— Девочка, девочка, возьми хоть рубль!

Я сама не своя выскочила на площадь. Думаю: «Дура я, дура! Какое имела право! Ведь я ж военная. Так только штатские могут себя вести. А военному нужна во всем строгость и четкость поступков. Вдруг меня уже ищут? Могут ведь посчитать дезертиром». Так я себя ругаю, но в то же время как будто слышу голос отца: «Хорошо ты, Дуся, поступила. Правильно, детка!»

Выбежав на площадь, я опять вернулась на верхнюю ступеньку крыльца. Но теперь смотрела только на подъезжающие машины. Представляю, какой был у меня вид. Вся истерзанная, взлохмаченная…

И тут к крыльцу вокзала подъехал пикап. Из машины выскочил военный. Быстро поднялся в вокзал. Я — за ним. Но он на меня и не посмотрел. Разве мог подумать, что эта растрепа та девушка, за которой его послали!

Я не стала ждать, решительно направилась к машине. Спрашиваю шофера:

— Вы из штаба фронта?

Красноармеец смотрит на меня — не отвечает.

— Я вас спрашиваю, товарищ. Я серьезно спрашиваю…

— Чего тебе, девочка?

— Жду машину из штаба. Вы понимаете?! Должны приехать за мной.

— Ах во-от что! — сдерживая улыбку, серьезно сказал водитель. — Ну, коли так — жди. Начальство сейчас вернется.

Через несколько минут подбегает капитан:

— Нет нигде, да и народу уйма, разве отыщешь в таком хаосе нужного человека!

— Капитан, может быть, вот эта  д е в у ш к а  вам нужна? — спрашивает водитель.

Я назвала свою фамилию и вручила подошедшему предписание военкомата.

— Молодец, что догадалась, верно определила нашу машину. Пять с плюсом!

Капитан велел мне сесть на заднюю скамеечку, сел со мной рядом, и мы поехали. Долго кружили по разным улицам. Он молчал, и я молчала. Смотрела и смотрела на город. Никогда еще не видела таких высоких красивых домов, такого большого потока пешеходов. Проезжаем через мост. Вода, в реке желтая, мутная.

Я много слышала и читала об этой реке. Хотелось бы остановиться и посмотреть. Но попросить не решилась. Потом мы петляли по узким крутым улочкам и наконец остановились возле небольшого здания. Только мы соскочили на землю — подошла высокая девушка.

— Катя, — обратился к ней капитан, — принимай новенькую. Накорми, а потом ко мне.

Эта Катя — я ее видела в первый и последний раз — была в военной гимнастерке без знаков различия. Строгая, подтянутая. Она повела меня по каким-то коридорам. Я почти бежала за ней.

Столовка маленькая, тесненькая. Катя подошла к кухонному окошку, принесла мне щей и кусочек мяса с капустой. Я думала, сядет со мной, поговорит, расскажет. Но она только обняла за плечи, усадила и сказала:

— Ешь.

Ушла, а минут через десять вернулась и проводила меня на второй этаж, к кабинету капитана. Перед самой дверью зашептала:

— Входи смело, держись просто, не стесняйся и не удивляйся.

Тот самый капитан, который ехал со мной, теперь сидел за столом с несколькими телефонами. Показав мне глазами, чтобы села, он еще долго с кем-то говорил. А я не могла сесть, стояла навытяжку.

Закончив разговор, капитан оглядел меня с ног до головы. Будто не он ехал со мной, будто первый раз видит. Но потом очень просто, по-товарищески, проговорил:

— Вот передо мной приказ о вашем зачислении, курсант Евдокимова…

— Я не Евдокимова…

— С этой минуты, запомните твердо, вы  Е в д о к и м о в а! Понятно? Евдокимова Евгения Ивановна. Следовательно, дочь Ивана Евдокимова. На этом пока все. Кроме того, у вас, товарищ Евдокимова, еще есть и прозвище — Чижик. С этим новым своим именем и новым прозвищем начнете учиться и жить.

От капитана дежурная меня проводила на склад. Там мне выдали обмундирование: гимнастерку, юбку, пилотку, ботинки, чулки. Все было мне велико. Кладовщик успокоил:

— Не хвилюйся, девушка, в общежитии товарки твои помогут перешить. Сама шить умеешь?

Под вечер, часов в пять, мы с тем же капитаном сели в эмку и поехали куда-то за город. Ехали по ущелью, средь высоких гор, поднимались все выше и выше. Вот наконец и ворота. Над ними вывеска: «Дом отдыха».