Из детства на войну с японцами. Жизнь и приключения татарского юноши - Эдуард Вагизович Сагитов

Е

щё из детства

У каждой старины есть свои прелести и, конечно же, у каждого детства есть свои яркие события. Эти события отдельных кусочков жизни на всю жизнь остаются в памяти. Они похожи на четкие картинки, запечатлевшие какой-то отрезок жизни, вырванный из длинной череды бесчисленных событий, из которых и состоит наша жизнь. Почему именно эти кусочки запоминаются, едва ли кто-нибудь знает. Иногда запоминается хорошее, иногда печальное. Бывает и так, что в детстве что-то кажется веселыми забавным, а, повзрослев, понимаешь, что это была жестокая драма.

Вот о нескольких таких картинках и хочу рассказать.

В старину — а 50 лет для человеческой жизни — это действительно старина, — в старину под железнодорожной станцией «Зеленый Дол» были замечательные заливные луга с множеством красивых и разнообразных озер. Эти луга и озера не только доставляли удовольствие для души и сердца, но и являлись источником питания для многих людей. А это было, ох как важно в 1931-33 годы!

В семь лет меня научили собирать дикий лук и щавель. Больше собирали дикий лук. У нас были свои фанерные чемоданчики, ловко и красиво сделанные руками отца и старших братьев. С этими чемоданчиками мы с кем-нибудь из братьев постарше рано-рано уходили на луга собирать этот самый заветный дикий лук. Вставать рано, разумеется, мало радости. Но пока шли немного по лесу, просвеченному горизонтальными лучами восходящего солнца, а затем выходили на мокрые от росы луга, настроение становилось таким чудесным, мир становился таким прекрасным, что забывалось постоянное «есть охота».

Утром очень хорошо собирать лук. Правда, ноги мокрые от росы и им немного холодно, но роса вскоре высыхала, ноги согревались, а обувь сушить не было надобности, ее просто не было. Зато лук из-под росы такой упругий, такой твердый и приятный на ощупь и на вкус! Набив свои животики и чемоданчики луком, к полудню возвращались домой, и принимались за обработку. Иногда это делали прямо на опушке леса по пути домой.

Лук очищался от случайных травинок и сухих побегов, сортировался на два сорта. Первый сорт нужно сложить в ровненькие пачки, аккуратно связать их и помыть холодной водой. Второй сорт идет в распоряжении мамы. Она сделает пирог или что-то другое, но горячее для всей семьи.

Первый сорт мы вдвоем с братом несем на станцию. Почти всегда нам удавалось продать его пассажирам проходящих поездов.

Часов в 11–12 ночи нужно занять очередь в коммерческий хлебный магазин. Утром, после открытия магазина, нужно на вырученные от лука деньги купить этот самый коммерческий хлеб. К сожалению, сделать это удавалось не всегда. Хлеба мало, а голодных много.

С этим коммерческим магазином связано еще одно событие.

В один из дней таких двухдневных операций в момент открытия магазина в очереди стоял я (мы с братом хранили очередь посменно). Как только был снят замок с двери, вся толпа нахалов у двери, и все те, кто смог попасть из очереди, набились в небольшое помещение магазина. И я оказался там, даже около прилавка, но человек за 10–15 от весов. Стихийно возникла очередь вдоль прилавка из обрывков ночной очереди, и из втершихся без очереди. Эта очередь была плотно притиснута к прилавку беспорядочной, но еще более плотной толпой, заполнившей всю площадь «торгового зала».

Несколько минут, пока продавец готовился к работе, было чем дышать. Но дальше стало хуже. Мой семилетний рост мне позволял вдыхать воздух только на уровне тех частей тела, которые у взрослых предназначены, отнюдь, не для вдыхания. Моя голова была плотно зажата между двух взрослых тел. Хотя голове было и мягко, но дышать было очень плохо.

Чем хуже мне было, тем отчаянней я боролся за существование. Старался повернуть лицо в сторону, где можно глотнуть воздуха, но не очень удавалось шевельнуться. В конце концов, начал издавать крики и писки, которые заглушались гулом толпы. Последняя мысль была о том, чтобы не выпустить из кулачка деньги, а последнее, что я слышал, был крик стоящей за мной женщины: «Мальчонку задавили, ироды!»

Дальше было как в калейдоскопе, быстро и разрозненно. Чьи-то руки, много рук, толкают меня в спину. Я лежу на твердом, и чувствую небывалую прелесть воздуха…. Кто-то трогает мои пальцы. Первые слова, дошедшие до моего сознания, были: «Кулачок-то с деньгами не разжал, сердешный».

Оказалось, произошло обыкновенное дело. На крик женщины толпа как-то среагировала, дала возможность выдернуть меня из тисков между передней и задней частями женщин и передать на руках над головами на выход.

На крыльце через какое-то время я пришел в себя и ушел домой без хлеба, но зато не потерял деньги.

Мама моет полы в нашей новой квартире. Из барака, где мы жили с артелью плотников, мы перебрались в другой барак, разделенный на квартиры дощатыми перегородками. Перегородки на 30–40 см не доходят до потолка, чтобы тепло распространялось. Это уже семейный дом — не барак.

Когда мама моет полы, я должен сидеть на саке́ (проще говоря, нары, где спали четверо братьев). Старшие уже разошлись по своим делам, я один. Мне тоже хочется идти, но мама не велит сходить на пол, пока не высохнет.

Созрел план. Если с саке́ прыгнуть на скамейку, а с нее на табурет, то дальше можно допрыгнуть до порога. Принято. Стою на скамейке. На табурете лежит помятая газета. За нее ругать не будут. Прыгаю на нее … и с криком валюсь пол. Под газетой оказался только что вынутый из печки казеиновый пирог.

Казеин это клей для изготовления фанеры, но он делается из отходов молока. Если найти что-нибудь подобное муке и раскатать тесто, а вовнутрь залить кашицу из разведенного в воде клея, то получится пирог. Когда он остывает, получается нечто подобное современным плавленым сыркам, но, разумеется, далеко не таким вкусом.

Горячий пирог с такой начинкой плотно облепляет ногу и печет беспощадно. Не вдруг сотрешь и не сразу смоешь!

Пока мама не опомнилась, я это проверил на себе. Затем мама стала вытирать мою ногу руками — растерялась бедная. И сама, поняв безрассудность затеи, и почувствовав боль в руках, стала вытирать половой тряпкой. Только потом сообразила окунуть мою ногу в ведро с водой, которой мыла пол.

Первая отчаянная боль стала униматься, но возникла боль за испорченную еду для всей семьи. Мама успокоила, что раздавленный пирог тоже можно есть.

Через несколько дней я уже бегал.

Довольно позднее время дня. Четверо