Александр Баковиков - Огни маяка

В этот момент раздался оглушительный взрыв брошенной гранаты. Посыпалась штукатурка, блеснули осколки разбитого стекла. Матрос вскочил в комнату через окно. В руке он сжимал пистолет. На полу лежали два неподвижных тела, третий немец безжизненно сидел на ковре, прислонившись к дивану. В раскрытую силой взрыва дверь заглядывали испуганные лица солдат. Матрос выстрелил — стоявший впереди упал, остальные скрылись. Послышались крики: «Матросы! Полосатая смерть!..»

Одновременно где-то невдалеке прозвучала характерная дробь пулемета, в другой стороне пронесся грохот винтовочных залпов и совсем близко, почти у самого дома, послышались разрывы ручных гранат. Казалось, во всем поселке начался ожесточенный бой.

Матрос подбежал к окну, и, высунувшись наружу, несколько раз выстрелил по мелькавшим в темноте фигурам.

В эту минуту прозвучала автоматная очередь.

К утру все было кончено. Большую часть гитлеровцев партизаны уничтожили, остальных взяли в плен. Леонид Близняк был найден на том самом месте у окна, где его сразила автоматная очередь. Он лежал в отцовской тельняшке, крепко сжимая в застывшей руке пистолет. В трех шагах от него, в осколках разбитого стекла, среди обломков штукатурки, нашли старую бескозырку.

В тот же день на небольшой площади поселка, перед домом сельсовета, состоялся митинг. Командир партизанского отряда, обращаясь к жителям, сказал:

— Леонид Близняк проявил исключительный героизм. Своим подвигом он помог нам разгромить немцев и спас свою семью и других заложников от смерти. Он сообщил нам точные данные о расположении немцев и сам предложил план нападения. Мы разработали этот план и, как видите, добились успеха. Леонид Близняк, сын и внук русских моряков, с честью выполнил свой долг и пал смертью храбрых…

Командир корабля продолжал:

— …Вчера вечером матрос Алексей Близняк, младший брат погибшего Леонида, проявил невыдержанность и оскорбил товарища. Он сознает свою вину и будет просить у Зотова прощения. Своей неуместной шуткой Зотов задел его чувства, не зная, конечно, того, что эта вещь дорога Близняку как память о близких людях. А Близняк. опасаясь, что его не поймут, сочтут его чувства пустой сентиментальностью, не хотел сначала объяснить, в чем дело. Но он был не прав. В этой флотской бескозырке, которая лежит сейчас перед нами на столе, шли защищать Родину, бились с врагом и побеждали представители трех поколений знатной семьи моряков. И мы, конечно, относимся с уважением не к этой ветхой, давно отслужившей свои срок вещи, а к памяти тех людей, которые ее носили…

Дружное рукоплескание наполнило кубрик. Сидевший у стола Близняк низко опустил голову, чтобы скрыть свое смущение. К столу подошел Зотов и остановился перед Алексеем, Протянув ему руку, он произнес:

— Я тоже прошу прощения у товарища Блнзняка… Этот случай послужит для меня хорошим уроком на всю жизнь…

И руки их встретились в крепком дружественном пожатии над старой флотской бескозыркой с полустершейся надписью «Варяг».

Уже по походке, по неуверенным движениям Малышев узнал новичка. Он с одобрением смотрел на молодого матроса. Ему нравились его мощная фигура, круглые, широкие плечи, выпуклая грудь, длинные, мускулистые руки… И, глядя на этого сильного, еще неловкого парня, старшина вспомнил себя, каким он девять лег назад впервые пришел на корабль. Как непривычно и неловко чувствовал он себя в первые дни!

А теперь, возвращаясь из отпуска, старшина 2 статьи с волнением торопился на свой корабль. И сразу, когда ступил на палубу, когда прошел к себе в кубрик, где жил со своим расчетом, и увидел сверкающую, щеголь кую чистоту кругом и свою койку, аккуратно заправленную серым одеялом, с белой подушкой в изголовье, увидел портрет матери над постелью, — почувствовал себя дома, глубоко и удовлетворенно вздохнул.

Товарищи окружили его. Малышев еле успевал отвечать на расспросы. Все же он заметил, как в кубрик вошел встреченным им на палубе незнакомый матрос и нерешительно остановился у двери.

— Молодые пришли?-спросил Малышев у Королева, своего заместителя.

— Вчера расписали по расчетам.

— А этот? — кивнул в сторону вошедшего старшина.

— Серов. Прислали к нам учеником комендора.

— Добро, сдается — хороший парень..,

— Вроде ничего… присматривается…

— Это хорошо. Учить будем…

Во время обеда Малышев опять увидел своего новичка. Тот сидел на корточках прямо на палубе и с видимым удовольствием ел наваристый, подернутый жиром флотский борщ. Теперь движения у него были развязнее, чем тогда в кубрике, и в липе, совсем еще юном, было сосредоточенное выражение, как у детей, когда они чем-нибудь заняты.

— Ну, как нравится наша корабельная еда? — добродушно и покровительственно спросил Малышев.

— Хороша, — ответил новичок и, взглянув на погоны Малышева, повторил: — Хороша, товарищ старшина.

— Как себя на корабле чувствуете? — спросил Малышев.

— Не привык еще после учебного отряда,- неуверенно ответил Серов.

— Привыкнете, да так, что потом никуда отсюда не захотите. Я ни одного хорошего матроса еще не видел, который бы за свой корабль… — и старшина, не закончив фразы, сделал рукой жест, точно колол кого-нибудь.

И Серов понял его. Все же он с некоторым недоверием оглянулся кругом — на башни, с торчащими из них орудиями главного калибра, на торпедные аппараты, на мостик, где ходил вахтенный сигнальщик, на седую, неприветливую воду, что плескалась у борта корабля… Неужели он сроднится со всем этим? Но ему было приятно, что его начальник, старшина, бывалый моряк, с ленточками орденов и медалей на груди, так запросто беседует с ним. И потом — он упомянул о хорошем матросе, стало быть, он и его, Серова, считает хорошим матросом?..

Серов невольно с уважением оглянулся на свою башню. И, проследив его взгляд, Малышев внушительно произнес, подняв руку:

— Орудие первой носовой башни. Будете заряжающим. Вместе служить будем.

Медленно проходили первые дни на корабле у ученика комендора Ивана Серова, но быстро пошли они, когда он уже был в орудийном расчете Малышева. В начале своей службы он нетерпеливо ждал, что будет потом. В учебном отряде, занимаясь артиллерийским делом, он полюбил эту точную науку, старательно изучал материальную часть, но все же нетерпение томило его. Ему было девятнадцать лет, он был горяч, и ему хотелось поскорее увидеть, к чему приложатся его знания,- по натуре своей и крайней молодости он более тяготел к практике, чем к теории.

Корабль немного ошеломил его. Тут было не так, как на берегу. Все здесь было точно рассчитано, все пригнано к своему месту. И люди, и механизмы подчинялись единому строгому и мудрому порядку, не допускающему никаких отклонений. И пока Серов не нашел своего места на корабле, не вошел в тесный матросский коллектив, ему было трудно. Сначала весь длинный, узкий корпус корабля, точно нацеленный для атаки, для стремительного хода, со всеми своими орудийными башнями, палубами, торпедными аппаратами, югом, параванами, турбинами, котельными, казался ему неизмеримо сложным и запутанным организмом. Но вот он нашел свое место по боевому расписанию в первой носовой башне главного калибра. Он теперь точно знал, что ему надо делать.

Малышев был строг, но дружелюбен и, главное, ровен и терпелив в обучении. Десять раз, не сердясь, показывал он Серову и другим молодым матросам, как правильно подавать снаряды, как класть их в лоток, показывал наводку — добивался того, чтобы каждый номер расчета в случае нужды мог заменить выбывшего из строя товарища. На башне была укреплена медная табличка. В первый раз подойдя к орудию, Серов заметил ее и прочитал краткую надпись. Там говорилось о боевых делах орудия, о потопленных его выстрелами неприятельских судах. Заключительные строки взволновали Серова:

«Смертью героя погиб на боевом посту у этого орудия заряжающий старший краснофлотец Ефим Соснов…»

Серов оглянулся на Малышева. Он подумал, что и старшина вместе с Сосновым сражался у этого орудия, и ему захотелось спросить его об этом, Но спросить в ту минуту было нельзя: шло учение, а во время учения Малышев не разрешал отвлекаться ничем посторонним.

Вечером Серов поднялся на палубу. Была светлая ночь, луна сияла в синем шелковом небе, и широкая посеребренная дорожка тянулась далеко с моря к кораблю. Укутанные чехлами орудия смотрели в морскую даль. И Серов вдруг представил себе, как их корабль вел бой, как рвались снаряды над ним, как Соснов и Малышев сражались у того орудия, в расчете которого он числился. И те слова, которые ему говорили в учебном отряде, когда назначали его на корабль, вдруг вспомнились ему: «Вы пойдете, Серов, на гвардейский корабль, одни из самых славных в нашем флоте. Не забывайте этого и цените честь, которую вам оказали».