Гельмут Липферт - Дневник гауптмана люфтваффе

В то время мы главным образом летали в район восточнее озера Балатон, где русские истребители на высоте 3500 метров патрулировали над своими передовыми бронетанковыми частями. Мы всегда подходили на 5000 метрах и видели, как восемь машин барражировали ниже нас. В таких случаях я давал своим пилотам точные инструкции и объяснял им, как выбрать один из самолетов, не подвергая себя опасности и не рискуя получить попадания. Первым делом я сначала наблюдал за ними, чтобы определить, в какой точке русские разворачиваются. Эти машины почти всегда патрулировали над точно определенным районом и должны были лететь по одному и тому же маршруту с фиксированными точками разворотов. Я держался незамеченным выше их, пока они не начинали поворот. Когда ведущий входил в левый разворот, все остальные были полностью заняты тем, чтобы сохранить свои позиции и не столкнуться друг с другом. Это был наиболее благоприятный момент. Когда первая машина начинала свой разворот, я уже пикировал, и прежде, чем последний русский приводил свой «ящик» в надлежащую позицию, оказывался позади и открывал огонь с дистанции прямого выстрела. Я так хорошо натренировался в этом, что мог сбить врага, даже если мою пушку заклинивало и у меня оставалось лишь два пулемета. Когда 30-мм пушка стреляла, то вражеский самолет разлетался на части. Если работали только пулеметы, то самолет обычно сразу же загорался, часто позволяя пилоту выпрыгнуть с парашютом. Но нередко русские замечали, что что-то не так. В этом случае они переворачивались на спину и выполняли полупетлю с разворотом. Только тот, которого я выбирал, продолжал лететь прямо вперед и имел минимальные шансы на спасение. Естественно, мои пилоты пытались подражать моей тактике, но они почти всегда открывали огонь слишком рано. Новый период начался с серии неудач. Мое оружие неоднократно отказывало. Был непрерывный ряд отказов двигателя, а потом у меня начались проблемы с животом. Вероятно, я слишком долго летал без отдыха. Самое большее, что я мог употребить, — это кусок сухаря, огурец или шнапс. Именно тогда II./JG52 переживала серьезную нехватку офицеров. Остались лишь Захсенберг и я. Более молодые офицеры почти все были сбиты, а другие снова угодили в «ремонтные мастерские». Однако майор Баркхорн не мог не заметить, что я нахожусь в плачевном состоянии. И он на десять дней послал меня в медицинский центр летного состава в Вене. За эти десять дней я практически восстановил свою форму. По крайней мере, я смог оставаться на фронте до самого конца войны.

Начиная с 15 февраля 1945 г., дня, когда я принял командование над I./JG53, почти все шло не так, как надо. Обычно добродетельный Хандшуг ожидал моего возвращения из вылета, чтобы взять все на себя и дать мне успокоиться, потому что мое оружие снова и снова отказывало, и никто не мог объяснить почему.

Затем мы получили приказ перебазироваться в Пьештяни, на реке Ваг в Словакии. Казалось, это сняло проклятие. В первый же день наших вылетов из Пьештяни состоялся большой воздушный бой, и я сбил ЛаГГ и Як. В ходе своего четвертого вылета я одержал 182-ю победу. Несколько раз мы должны были вылетать на сопровождение группы непосредственной поддержки войск на поле боя, также действовавшей из Пьештяни. В ходе этих вылетов я сделал интересное открытие, что пилоты-штурмовики на своих FW-190 на малой высоте были более быстрыми, чем мы. На пути домой я покачал крыльями одному из «Фокке-Вульфов» и знаками показал его пилоту, что хотел бы посоревноваться с ним в скорости. Мы стартовали на одинаковой скорости, затем одновременно двинули вперед рычаги дросселей, и этот «сто девяностый» медленно, но верно вырвался вперед. Мой, самолет не мог лететь с такой высокой скоростью, хотя считался неплохим. И оставил меня позади не какой-нибудь истребитель, а самолет непосредственной поддержки, который, как предполагалось, мы, «более скоростные» истребители, должны были прикрывать. Эта птица превосходила нас не только в скорости горизонтального полета. Ее главной силой была огромная огневая мощь и скорость пикирования. Я обсудил этот свой опыт с командиром группы непосредственной поддержки, гауптманом Мрквой[139], и он в дальнейшем обходился без нашего истребительного сопровождения.

После этого мы летали на «свободную охоту» в район Альтзоля[140]. Полеты и навигация над горами, когда нижняя кромка облаков находилась на малой высоте, были нелегкими. Мы всегда находили город Альтзоль, но обратный полет был очень труден. Мы еще раз вылетели к Альтзолю, который переживал непрерывные бомбежки. Пехота сообщила нам, что в последних налетах участвовали немецкие самолеты, которыми мы снабдили румын: Ju-88, He-Ill и Bf-109. Я перехватил один такой налет 24 февраля приблизительно в 14.00. Вражеские самолеты летели немного ниже облаков и еще не достигли своей цели, когда я приблизился к ним снизу со своим звеном. Каждый из нас стрелял, как мог. Меня снова мучили неудачи, функционировал лишь один из пулеметов. Я смог вывести из строя одного из задних борт-стрелков и добиться нескольких попаданий в левый двигатель самолета, но затем дымившаяся машина исчезла в облаках. Сбоку ко мне приблизились два «Мессершмита», и их пушки заработали, так что я тоже поднялся вверх в облака. Перед входом в облака я увидел на них румынские опознавательные знаки. Возможно, их пилоты были из тех румын, которых я обучал в Тирасполе. Уникальная ситуация! Я захотел посмотреть, чему они научились. Выйдя из облаков, я снизился к самой земле. Справа и выше увидел две машины и приблизился к ним сзади снизу. Однако они уже заметили меня и развернулись ко мне прежде, чем я вышел на дистанцию огня. На своей скорости я, продолжая набор высоты, промчался мимо них и еще раз увидел их румынские знаки. Когда мы начали маневрировать, то я с облегчением понял, что эти двое определенно не могли быть в Тирасполе, поскольку они производили впечатление очень неопытных. Казалось, вражеские пилоты боялись летать на своих самолетах на предельных режимах и потому выполняли лишь довольно пологие развороты. Их самолеты также выглядели более медленными, поскольку я смог зайти к ним сзади на первом же вираже. После первых выстрелов в замыкающего румына он немедленно попытался спикировать в направлении вражеских позиций. Но я сидел у него на хвосте, стреляя из своего единственного пулемета. Он не выполнял никаких маневров уклонения от огня, ища вместо этого спасения в бегстве. Я был на малой высоте над территорией противника без ведомого, но не хотел позволить этой машине уйти так легко. Другой румын отделился от своего компаньона, но не спешил к нему на помощь. Внимательно следя за окружающим пространством, особенно за тем, что было у меня сзади, я продолжал стрелять в «Мессершмит», летящий передо мной. Он уже сильно дымился, а затем внезапно врезался в холм. Никакого пламени не было. Я немного сожалел о результатах этого боя, потому что настоящая «собачья схватка» с Bf-109, на котором летал пилот равной квалификации, могла бы стать чем-то особенным. К тому же не было никаких свидетелей. Я развернулся и неторопливо полетел в направлении Альтзоля. Город, который обычно было легко найти, я обнаружил лишь случайно. Я сделал над ним несколько кругов, в ходе которых заметил, что мой компас не работает. Без солнца я мог бы полететь в ошибочном направлении. Но с его помощью я смог сориентироваться и полетел домой. Затем я немедленно отослал свою машину в ремонтные мастерские. Погода снова стала очень плохой. Два дня спустя раздувшийся от дождей Ваг вышел из берегов, и мы были вынуждены спешно эвакуировать аэродром. В 16.06 я взлетел вместе с обер-фенрихом Элле. Мы не имели друг с другом радиосвязи. Через несколько минут после взлета я случайно посмотрел на компас и понял, что он все еще не работает должным образом. Солнце было скрыто, и что я теперь должен был делать? Строго говоря, мы, как предполагалось, должны были лететь в Рааб[141]. В какой-то точке ведомый и я достигли Дуная, но город найти не смогли. После отчаянных поисков мы, наконец, достигли аэродрома Вена-Асперн[142]. Вернувшись в Веспрем, я узнал, что там нас уже почти включили в список потерь. Они связались со всеми соседними подразделениями, но никто не смог ничего вспомнить о двух разбившихся «Мессершмитах». В Веспреме я призвал на помощь нескольких механиков из II./JG52, и они привели мое оружие и компас в рабочее состояние. В последующие дни I./JG53 одержала семь побед, шесть из которых были на моем счету. Последних двух я добился в ходе вылета над сектором действий 1-й танковой дивизии.

Затем был роковой бой: последний вылет моего преданного и храброго Прокопа!

19 марта 1945 г. мы взлетели в 8.58 и едва оказались над линией фронта, как немедленно вступили в контакт приблизительно с 10 Ил-2 и несколькими Яками. Когда мы начали пикировать на Ил-2, Прокоп сообщил о двух русских сзади и выше нас. Я прервал свою атаку на штурмовики и развернулся к нападавшим. Имея достаточную скорость, мы смогли подняться выше их. Началась «собачья схватка», но нам не удавалось выйти в позицию для открытия огня. После нескольких кругов я заметил большое число Яков, приближавшихся под нижней кромкой облаков. Два из них отделились от остальных и спикировали к нам. Они еще были слишком далеко, чтобы стрелять. Даже оказавшись позади нас, они не могли причинить нам никакого вреда, поскольку мы очень энергично маневрировали. В 200 метрах передо мной были два Яка, позади меня — Прокоп, а в 200 метрах позади него — два других Яка, которые медленно приближались на крутом левом вираже. Тем не менее пока никто не мог ничего сделать. «Прокоп, держитесь ближе, ситуация становится опасной!» В тот же самый момент случилось то, чего я боялся. Остальные Яки пошли вниз на помощь своим товарищам. «Прокоп, уходим вверх!» — прокричал я, поскольку это казалось единственно верным решением. Я круто пошел вверх, пока мой самолет почти что не остановился, затем вдавил левую педаль руля направления и резко двинул ручку управления влево. Машина перевернулась, и я перешел в вертикальное пикирование, выполнив замедленную бочку, когда пролетал прямо через середину Яков. Во время этого маневра я заметил, что Прокопа больше не было сзади меня. Я увидел его на вираже с четырьмя Яками. Я снова закричал: «Уходи вверх, уходи вверх!» Но Прокоп продолжал вираж. Трое из Яков, казалось, думали, что я получил попадания и был подбит. В то время как другие отвернули, эти трое последовали за мной и попытались причинить мне еще большие повреждения. Бой проходил, вероятно, на высоте 2500 метров. На 1000 метрах я летел настолько быстро, что русские не рискнули оставаться дальше со мной. Я осторожно вышел из пикирования — моя скорость была более 700 км/ч — и оказался над самой землей. Когда я выровнялся, то понял, что направляюсь на восток и углубляюсь во вражескую территорию. Пока множество русских продолжали кружиться выше меня, я на максимальной скорости развернулся на запад, продолжая держаться ближе к земле. Я сделал это, с одной стороны, для того, чтобы не дать русским зениткам времени хорошо прицелиться, а с другой, для того, чтобы быть настолько невидимым для вражеских истребителей, насколько это было возможно, оставаясь в плотном тумане у земли. Я имел все основания поступать так, потому что, спасаясь бегством на восток, натолкнулся на вражескую противотанковую пушку, чей расчет, должно быть, видел мой бой с русскими истребителями. Я заметил вспышку, почувствовал сильный удар и увидел в своем левом крыле дыру размером приблизительно 30 на 30 сантиметров. С таким увечьем я совсем не хотел подниматься туда, где были русские истребители. Недалеко от немецких позиций я увидел самолет, снижавшийся по моему правому борту. Он разбился всего в 300 метрах от меня. Это был «сто девятый». В тот же самый момент я увидел парашют. Прокоп! Выше меня все еще было несколько русских. Я должен был исчезнуть, тихо и крадучись, если не хотел сам быть сбитым. Я был вынужден оставить своего верного товарища русским. Я ругал сам себя за то, что не вышел из боя раньше, но какой от этого теперь был толк? Прокоп прошел тяжелой дорогой плена и вернулся в Мюнхен лишь в 1949 г.