Владимир Першанин - «Зверобои» штурмуют Берлин. От Зееловских высот до Рейхстага

— Целые… целые.

— А комбата пополам разорвало…

— Вместе с ним там еще два человека остались…

Подбежавшие десантники смотрели, как пламя и взрывы зарядов разрывают швы на броне. Тяжелое орудие уткнулось стволом в землю.

Немецкое командование до последнего не делало попыток взорвать единственный оставшийся в Берлине мост через Шпрее. Его обороняли ожесточенно. Возможно, оставляя возможность для войск, сосредоточенных в центре города и в том числе в Рейхстаге, прорваться из Берлина на запад, если поступит приказ.

А такая возможность существовала. Комендант Берлина генерал Вейдлинг, понимая, что положение гарнизона безнадежное, разработал план прорыва войск из города на запад. Однако его план Гитлером принят не был. Последовал ответ:

— Мы будем драться до конца.

К этому времени Гитлер определил свою судьбу. Живым в руки русских он не попадет. А судьба двух миллионов жителей города ему была уже безразлична. Именно в последние апрельские дни психически надломленным вождем нации часто повторялась фраза: «Если Германия потерпит поражение, немцы не имеют права на дальнейшую жизнь».

Батареи тяжелых самоходок полка Пантелеева следовали за штурмовыми группами, поддерживая их огнем. Многие доты были разбиты, горели от попаданий фосфорных снарядов. С расстояния четырехсот метров и ближе огонь шестидюймовых орудий стал более эффективным.

Попадания в амбразуры взламывали бетонные коробки изнутри. Взрывы выбивали расчеты, уничтожали орудия. Из трещин и рваных отверстий вырывались языки пламени. С грохотом детонировали снаряды. Лишь немногие артиллерийские расчеты успевали спастись. Но и приблизившиеся на опасное расстояние «зверобои» несли потери.

В батарее Александра Чистякова угодила под кумулятивный снаряд самоходка лейтенанта-новичка. Его экипаж вел огонь довольно метко, но, меняя позицию, лейтенант неосторожно подставился под прямой выстрел.

Выскочили механик и радист. Остальные три человека из экипажа остались в горящей машине. Старшина Савушкин, как завороженный, смотрел на огромный костер. Детонирующие снаряды выбивали люки, выбрасывая огненные клубки и мелкие обломки.

— И хоронить некого будет, — бормотал механик.

— Им теперь все равно, — отозвался Николай Марфин. — И Пашке Рогожкину тоже все равно. Командир, глянь на переправу.

— Вижу, — сказал Чистяков, наблюдавший из люка за рекой.

Из пролома в гранитных плитах спускали резиновые лодки. В них спрыгивали бойцы из саперного штурмового батальона и торопливо выгребали к левому берегу. Их поддерживали огнем танки комбата Юрия Шаламова, минометы. Расчеты «дегтяревых» и десантники стреляли, отвлекая на себя внимание.

Но вместительные лодки (в каждой по пять бойцов) перехлестывали пулеметными очередями. Крупнокалиберные пули разрывали людей и резиновые борта. Никита Зосимов первый раз в жизни видел, что вода может стать красной от крови.

Противоположного берега достигали два-три бойца из десяти. Они втискивались в проломы, карабкались наверх и погибали, пытаясь с боем прорваться дальше. Эсэсовцы, прячась за парапетом, бросали гранаты. Некоторые поднимались в рост и длинными очередями расстреливали людей и лодки.

Как правило, выпустить второй магазин не успевали. Их выбивали десантники, тела падали в бурлящую мутную воду Шпрее.

— Они пьяные, что ли? — удивился Савушкин.

— А какие же? — мрачно отозвался Чистяков, глядя на гибнувшую переправу. — Разворачивайте машину.

Выпустили подряд три снаряда. Взломали еще один дот и добавили в него фосфорный заряд. Взрывы обрушили крышу. Из горящих обломков выползали охваченные языками пламени, кричавшие от боли эсэсовцы.

— Сколько снарядов осталось? — спросил капитан.

— Всего два, — весело ответил Манихин. — Добиваем?

— Подожди, надо осмотреться.

Бой шел уже на подступах к мосту. Оба снаряда всадили в бетонное укрепление, откуда вела беглый огонь 75-миллиметровая «гадюка». С удовлетворением проследили, как взлетел столб бетонных обломков, смятое тело артиллериста.

— Вот так! — кричал Марфин.

— Отходим, капитан, — теребил Чистякова механик.

В этот момент снаряд потряс самоходку. Снаряд угодил в боковую часть рубки, но шел под углом и броню не пробил.

— Пронесло, кажись, — поднялся с колен Вася Манихин и вдруг уставился в одну точку. — Кольку приложило…

Снаряд ударил крепко. Броня изнутри выгнулась, а несколько осколков вонзились в голову и лицо старшего сержанта Марфина.

Когда машину отвели в укрытие и вытащили тело наводчика, увидели, что он мертв. Крупный осколок пробил танкошлем и вывернул височную кость. В его смерть вначале не поверили. Наводчику Коле Марфину доставалось столько ударов и контузий, что к этому успели привыкнуть. Он отлеживался несколько дней в санчасти, реже — в санбате, и каждый раз возвращался с улыбкой на конопатом круглом лице.

— Что, не ждали? А я вот он. Выпить чего-нибудь найдется? Врачи только таблетками и порошками пичкают.

Сейчас все было кончено. Куда-то исчезли веснушки, лицо стало серое и безжизненное. Он умер еще в самоходке, хотя кровь еще выбивало мелкими толчками.

— Все, нет Кольки, — растерянно пробормотал Манихин. — А один осколок и мне достался… в руку.

— Давай перевяжу, — пробормотал Савушкин, не двигаясь с места и держа в руке бинт, который так и не понадобился Марфину.

Смерть гуляла вокруг. Горели танки, погиб экипаж Паши Рогожкина, но это пока не касалось «зверобоя» Чистякова. И вот старуха с косой догнала шебутного, веселого наводчика.

Подошел подполковник Фомин. Снял и надел танкошлем.

— Чего стоим?

— За снарядами приехали.

— Загружайтесь. Марфина после похороните. У Глущенко тоже потери. Ты меня слышишь, Саня?

— Слышу, — отозвался Чистяков.

Бой за мост продолжался до темноты. Кое-где сумели переправиться на лодках отдельные группы. В ночь на 29 апреля сразу несколько штурмовых батальонов прорвали оборону и захватили мост Мольтке.

Однако на левом берегу наступающие войска наткнулись на ряды сплошных оборонительных укреплений. Здание министерства внутренних дел (гестапо) представляло собой крепость. Стены нижних этажей достигали в толщину двух метров и были усилены рельсами, железобетонными подушками, земляной насыпью.

Путь от моста Мольтке вел к Рейхстагу и был перекрыт дотами, траншеями, бронеколпаками, противотанковыми рвами, заполненными водой.

Плацдарм, захваченный частями Красной Армии на левом берегу, превратился в место непрерывного боя. Из бойниц здания МВД вели огонь десятки пушек и пулеметов.

Капитан Чистяков видел, как из капониров на правом берегу эту крепость пытались разрушить тяжелые орудия. Нижние этажи не пробивали даже 203-миллиметровые гаубицы особой мощности, а там была сосредоточена основная часть огневых точек.

Вскоре две восемнадцатитонные гаубицы были выведены из строя огнем орудий и тяжелых минометов. Расчеты остальных гаубиц вели огонь, неся большие потери. Временами эти мощные орудия было некому обслуживать, расчеты гибли и получали тяжелые ранения.

Дело сдвинулось, когда на здание-крепость обрушились бомбы пикирующих бомбардировщиков и штурмовиков Ил-2. Авиация тоже несла потери, на крышах стояли многочисленные зенитные установки.

Действия авиации были ограничены, вокруг находились наши войска. К многочисленным орудиям прибавился огонь 160-миллиметровых минометов. Это было новое и довольно эффективное оружие. Мины, весом сорок килограммов, набирая высоту, с воем летели вниз, пробивая чердачные перекрытия, взрывались, разнося перегородки и уничтожая огневые точки.

Немецкие зенитчики разворачивали стволы своих установок, выискивая в небе советские самолеты. Этот минный обстрел больше напоминал бомбежку. Одно из попаданий подбросило счетверенную 20-миллиметровую зенитку и сбросило ее с крыши вместе с расчетом.

В другом месте сразу несколько тяжелых мин вынесли кусок стены, начался пожар. С правого берега усилили стрельбу батареи 85-миллиметровых зенитных орудий. Обладая высокой прицельностью, они посылали снаряды в окна.

Эсэсовцы, офицеры гестапо (государственной тайной полиции) больше привыкли иметь дело с арестованными, чем участвовать в боях. Но выхода у них не оставалось, на пощаду они не рассчитывали и дрались ожесточенно.

Во внутренней тюрьме расстреливали последних заключенных. У кого-то из гестаповцев не выдерживали нервы. Они вставали в проемы окон, одетые в свою эффектную черную форму, с «черепами» и молниями в петлицах, и, что-то выкрикивая, стреляли из автоматов.

Пулеметные очереди смахивали их вниз. Другие офицеры, видя, что им долго не продержаться, пытались выскочить из дома-крепости с тыльной стороны, примыкающей к Шпрее.