Андрей Орлов - Битва за Берлин последнего штрафного батальона

– Все девять египетских казней! – хохотал Бугаенко, хотя едва ли кто-то понимал, что он имеет в виду.

– Это Ландвер-канал, это может быть только Ландвер-канал… – стучал зубами Хольдер. – Это есть очень плохо… скоро затопить все метро…

Вода уже была по пояс, когда забрезжил просвет – снова платформа, какая там по счету? Простучала очередь, солдаты бросились к стенам, кто-то нырнул. Пули бултыхнулись в воду.

– Смотрите! – завопил глазастый Кибальчик. – Они выбираются на платформу! Вот же суки! – поднял автомат и, не прицеливаясь, принялся палить.

Станция была оформлена иначе, чем предыдущие. В этом не было ничего удивительного – платформы не возводят под одну гребенку. Солдаты видели, как беглецы карабкаются по вмурованной в бетон лестнице, оказываются на узком полуметровом отмостке, тянущемся вдоль стены, передвигаются по нему, прижавшись спиной к бетонной стене. Двое первых уже перепрыгивали на платформу. Штрафники возмущенно загалдели, стали беспорядочно стрелять. Последний бегущий замахал руками, оторвавшись от стены, и бултыхнулся в воду, взметнув шквал брызг. Его моментально залили свинцом.

Прорвалось человек пять немцев. Они уже были на платформе, которую начинала заливать вода. В отдалении кричали – убегали гражданские, прятавшиеся на этой станции. На платформе валялись чемоданы, тряпки, перевернутая детская коляска. Проблемы у беглецов, похоже, не кончились. Рослый тип в длинном плаще то ли сломал, то ли подвернул ногу. Он отчаянно хромал, бежал с трудом. Видимо, это и был «доктор Смерть». Двое сопровождающих подхватили его под локти, поволокли по платформе. Еще двое остались – начали огрызаться из автоматов. Максим почувствовал невольное уважение к этим людям: казалось бы, все горит синим пламенем, приказы начальства теряют смысл, все кончено; но нет, они до конца выполняют свой долг, как будто и на том свете с них спросят по всей строгости за невыполнение приказа…

Мускулистый и ловкий Кувшинников – до штрафбата служивший в батальоне истребителей танков – уже карабкался по лестнице. Он пробежал по узкой ленточке отмостка, выпрыгнул на платформу, перекатился и ударил раскатистой очередью. Один из немцев, прикрывающих отход, свалился плашмя в воду, второй поскользнулся, но устоял, бросился догонять своих.

Платформу уже затопило. Бойцам крупно повезло, что подвернулась станция – останься они в тоннеле, уже тонули бы вовсю. Они выпрыгнули на платформу, побежали, расталкивая воду сапогами и грозно крича. Вещи, брошенные берлинцами, скрылись под водой, и солдаты постоянно о них спотыкались, набивали шишки, топили автоматы в воде.

А беглецы добрались до лестницы. Долговязого в плаще волокли по ступеням – уже по сухому.

– Стреляйте! – отчаянно вопил Максим. – Уйдут же!

Боеприпасов оставалось до безобразия мало. Каждый выстрел отдавался ноющей болью в ушах, прицеливаться становилось все труднее. Солдаты падали на колени, старательно вели мишени. Но усталость гнула их к воде. Руки наливались чугунной тяжестью, выстрелы получались смазанными и неэффективными. Бегущие тоже спотыкались и внезапно застряли посреди лестницы. Но вот до них добрался один из тех, что прикрывал отход, схватил «доктора Смерть» за грудки, потащил наверх.

Словно ихтиандры, «трофимовцы» вылезали из воды, карабкались по ступеням, бежали наверх. Максим задержался возле трупа – тот плавал спиной вверх, – обхлопал карманы. Фашист приберег пару гранат, да не успел ими воспользоваться. Широкими шагами, разгребая воду, Коренич выбрался на лестницу, отдышался, потащился вверх.

И опять штрафников ждала засада – на этот раз в вестибюле. Эсэсовцы были отличными диверсантами. Они засели в разных концах пустынного фойе, и штрафники, бегущие к турникету, попали под перекрестный огонь. Рухнули Манохин, Бояринов, корчился в муках Гуськов – он стоял на четвереньках, обливаясь кровью, тужился, скрипел зубами – понимал, что если позволит себе упасть, то умрет. Но силы покидали его, и даже пошутить перед смертью не выходило…

Выжившие откатились, стали беспорядочно стрелять, не видя мишеней, а Максим вдруг обнаружил слева дверь – вход в одно из многочисленных технических помещений. Вряд ли там есть проход в тыльную часть вестибюля – ну а вдруг?..

Коренич откатился к двери, перебрался за порог, поднялся и заметался по тускло освещенному пристанищу дежурной смены метрополитена. «Не побывал здесь еще наш человек… И почему, интересно, электричество работает?» – мельком думал Максим, осматривая голые лавки, какие-то шкафы, аккуратные стопки рабочих журналов, выложенные в ряд письменные принадлежности.

Помещение изгибалось буквой «Г». Коренич вывалился за угол, обрадовался двери в глубине бетонного бокса, кинулся к ней, распахнул, пробежал по темному коридору, в конце которого мерцал свет, вдавился в косяк…

«Нет, определенно существует в мире Бог. А может, и не Бог – но что-то там определенно существует…» – подумал Максим. Дверь выводила именно туда, куда и требовалась – на «задворки» вестибюля. Он видел, как двое тренированных мужчин – мокрые, измазанные грязью, – проволокли справа налево долговязое тело и исчезли в широком коридоре, выходящем в город. Тот, что их прикрывал, перебежал от турникета к колонне, пальнул для острастки, потом присел на корточки, перезарядил автомат, положил под руку снаряженный рожок – видимо, последний. До него было метров двадцать. Четкий арийский профиль, ясные, хотя и малоподвижные глаза, решительное лицо. Он понимал, что умрет. Он всё заранее спланировал…

Впрочем, умереть ему предстояло раньше, чем он собрался. Максим вдавил приклад в плечо, прицелился, высунув язык от усердия, взмолился про себя, чтобы штрафники не бросились раньше времени.

Он опустошил остатки магазина. И хотя в подсумке оставался еще один – последний, – не стал терять времени, широким шагом пересек вестибюль, перешагнув через мертвеца, зашагал, ускоряясь, к коридору.

Он успел в последний момент. Еще немного, и трое беглецов свернули бы на лестницу – а там ищи их в разрушенном городе. Двое эсэсовцев надрывались, у них открылось второе дыхание, они тащили свою нелегкую ношу, почти бежали…

– Минуточку! – крикнул Максим по-немецки. – Время вышло, господа, вы не успели!

С равным успехом он мог бы выстрелить из гаубицы. Его слова произвели неизгладимый эффект. Переодетые эсэсовцы бросили своего «протеже», схватились за автоматы с раскрасневшимися от негодования лицами. Светило «нервно-паралитической» науки ткнулось физиономией в пол.

Возможно, зря Максим не вставил последний магазин в автомат – стоило убить лишь этих двоих, а важной персоне сохранить жизнь. Но тогда он потерял бы несколько секунд – последствия, как говорится, вариативны. Граната уже катилась по полу, а Максим нырял к стене, зажал уши. Немцы закричали, бросились наутек, но убраться за пределы радиуса поражения уже не успевали.

Как только разлетелись осколки, Максим привстал, швырнул вторую гранату – чтобы не было никаких неясностей. Потом, шатаясь как былинка на ветру, добрел до тел, разбросанных по кафельному полу, попинал их ногами, чтобы убедиться в содеянном. Живых не осталось. Гранаты взорвались именно там, где надо. Переодетые эсэсовцы стали порванными куклами. «Доктор Смерть» обзавелся внушительной дыркой в спине и лежал ничком, уткнувшись в пол. Максим перевернул его ногой, равнодушно рассмотрел колоритное скуластое лицо, прямые волосы с налетом седины, гордый «греко-римский» нос с крылатыми ноздрями… Операция, проводимая контрразведкой СМЕРШ, завершилась провалом. И никто уже не расскажет контрразведчикам, как погиб майор Агапов и его люди, в чем причина неудачи, как потеряли специалиста по производству химической дряни, в котором так заинтересовано было правительство победившего государства. Еще один неопознанный труп, которых в этом городе пруд пруди. Вряд ли их всех когда-нибудь опознают и упорядочат. Проще распихать людей по «братским» могилам, объявить пропавшими без вести – война все спишет, а мертвых не оживить…

Шаркали истоптанные подошвы – собирались штрафники. Максим поднял голову – ребята никак не прокомментировали последние события. Столько всего произошло, кого тут волнует гибель немецкого специалиста? Важна лишь месть, око за око, зуб за зуб. Борька, расклеив губы, вяло пробормотал:

– Да и правильно. Собаке – собачья смерть… Молодец, Максим, просто умница. Да ладно, не смотри волчонком, мы же знаем, что в душе ты добрый.

Волоча оружие и ноги, подходили отстающие. Полуживые от усталости, раздавленные гнетом, никакие – никто из них не сломался, никто не жаловался, не струсил, не смалодушничал…

– Батальон, стройсь, – хрипло вымолвил Максим, проглатывая ком в горле.

Они стояли шеренгой у стены – как будто на расстреле, – исподлобья смотрели на «самозваного» командира – самого молодого в их компании, за исключением, разве что, Кибальчика. Пятнадцать человек в строю, и Максим – шестнадцатый. Всё, что осталось от восьмисот человек майора Трофимова и капитана Кузина… Самым последним подтянулся Макс Хольдер. Он смотрелся крайне нелепо – в советской каске, ошалевший, икающий. Кажется, немцу удалось отвлечься от тяжелых мыслей о супруге.