Василий Великанов - Тихое оружие

— Видишь, какая она привередливая? — заметила Анна Никитична. — Это дети ее избаловали!

Из соседней комнаты выглянула Милочка и с улыбкой пролепетала:

— Ой, не стойте слиском близко! Я тигленок, а не киска.

Мать метнула на нее строгий взгляд, и девочка исчезла.

— Был у нас и кобелек, Кутиком звали, — продолжала Анна Никитична. — Хороший звоночек. Дети его любили, да злыдни перестреляли всех собак. От дворняжек, говорят, одно бешенство. А бешенство-то не от собак…

После сытного обеда Нина осоловела, потянуло ко сну. Ноги страшно ныли.

Переведя детей в большую комнату, Анна Никитична ввела девушку в маленькую, с окошечком во двор, и уложила на узкую железную кровать. Накрывая Нину вылинявшим байковым одеялом, сказала:

— Отдохни тут, поспи. Притомилась ты и передрогла…

Нина хотела было спросить, а почему дверь не навешена, но хозяйка уловила ее взгляд и, закрывая дверной проем брезентовым пологом, пояснила:

— Досок не хватило. Пока обходимся и так, а теперь вот надо бы, да…

Анна Никитична не закончила затаенную мысль, но Нина и без того поняла: если теперь делать дверь, то это кому-то может показаться странным.

Занавесив проем, хозяйка вышла в большую комнату и шикнула на детей:

— А вас чтоб не было слышно! Не лезьте к Нине, не докучайте. Устала она.

Девушка слышала, как Анна Никитична вышла на крыльцо — очевидно, достирывать белье, и ребята приглушенно заговорили между собой.

Нина приподняла с подушки голову и взглянула в окно: на задах соседнего двора, около дзота, стояли два немца с автоматами. Значит, тыл перекрыт наглухо, и она теперь будет жить как в капкане…

Нина опустила голову на туго набитую перьями подушку и закрыла глаза. Попыталась задремать, но тревожные мысли не давали покоя, будоражили, волновали.

Услышав шорох, девушка приоткрыла веки и заметила лукавое личико Милочки. Отвернув край полога, девочка подняла вверх пальчик и, посматривая то на Нину, то на братишек, прошептала:

— Тише, мыши, кот на клыше, кошку за уши ведет, Нине спать не дает.

«Какая милая девчушка… — подумала Нина. — И как только родители решились на это? И как мне от ребятни схорониться? Ведь они любопытные и пронырливые. А вдруг заметят что-нибудь и проговорятся на улице? Милая мамочка, если бы ты знала, где я теперь… Нет, лучше тебе не знать об этом!»

Как ни будоражили Нину тяжкие мысли, но усталость взяла свое и девушка погрузилась в сон. Сколько она проспала, не знала. Ей показалось, что только прилегла, чуточку вздремнула, и вдруг всем существом почувствовала, что в ее комнате находится какой-то человек.

Приоткрыв глаза, Нина увидела возле кровати, на табуретке, худощавого мужчину средних лет. Голова с проседью, в очках, левое стеклышко склеено. Смотрит на нее пристально, будто изучает черты лица, узнает и вроде как сомневается. Да, похож на доброго сельского учителя, как говорил «Седов». Улыбается краешками губ.

— Здравствуй, дочка, — тихо сказал он. — Отдохнула? — «Отец» наклонился и поцеловал девушку в румяную щеку. — А ну-ка, Нинушка, встань! Я посмотрю на тебя, какая ты теперь стала…

Девушка сбросила с себя одеяло и, одернув юбку, встала во весь рост около койки. Григорий Михайлович тоже поднялся с табурета и, положив руки на плечи девушки, с улыбкой произнес:

— О, да ты вон какая рослая! Догнала меня. Нина смущенно улыбнулась:

— Тогда, в Сухиничах, я была совсем еще девочкой…

— Да, да, конечно, — закивал «отец». — А как жила с мамой?

— Ничего, но голодновато только.

— Ну, мы тебя подкормим. У нас еще, слава богу, коровка сохранилась…

Разговаривая с Григорием Михайловичем как с родным отцом, Нина про себя удивилась: «А чего это мы наедине-то притворяемся?» И тут же все поняла: «За пологом все слышно… Там дети и, может быть, посторонние…» Ее предупреждали, что и стены могут иметь уши…

Отодвинув полог, закрывавший дверной проем, в маленькую комнату вошел крепкий подросток в потертой вельветовой курточке и таких же шароварах. На ногах большие опорки, перетянутые бечевкой. Русые волосы торчат в разные стороны, напоминая ежика.

Подросток вперил в Нину серьезные голубые глаза: в них были любопытство и настороженность. Нинины глаза встретились с глазами мальчика. Оба напряженно, испытующе посмотрели друг на друга.

— Ты что, Артем, не узнаешь старшую сестру? — спросил Григорий Михайлович. — Помнишь, Нина приезжала к нам до войны в Сухиничи и катала тебя на санках?

— А-а… — рассеянно протянул Артем и по-взрослому подал руку. Нина порывисто обняла парнишку и поцеловала в лохматую голову: волосы его отдавали весенней свежестью. Артем резко отстранился и потупился, смущенный неожиданной лаской.

Высунув из-за полога головы, в маленькую комнатку уже заглядывали Сережа, Володя и Милочка. Отец тут же строго предупредил детей:

— Нина будет жить одна, и я запрещаю вам переступать этот порог без ее ведома: она не совсем здорова. И ты, Нинушка, не особенно их привечай, а то не будет тебе покоя. Им только дай повадку!

Григорий Михайлович с Артемом вышли из Нининой комнаты.

Оставшись одна, девушка осмотрелась и, заметив на стене, около шкафа, старенькое, с «веснушками», зеркало, заглянула в него: «Ой, как раскудлатилась! И лицо почему-то красное…» Нина причесалась и прошла в большую комнату.

В это время с улицы Анна Никитична внесла кучу высохшего белья, пахнущего ветром и солнцем. Сложив его на печку, стала собирать ужин.

Солнце уже было на закате и, огромное, красное, отражалось в окнах огненными бликами.

Нина взяла на руки Павлика и села с ним за стол. Вслед за ней уселись и остальные дети. Отталкивая Володю и прижимаясь к Нине, Милочка ревниво пролепетала:

— И я с тобо-ой…

Усевшись за стол напротив «дочери», Григорий Михайлович любовался ею, окруженной детишками, удивлялся и радовался тому, как легко и быстро входит Нина в свою роль, располагая к себе младших «братишек» и «сестренку». Потом с улыбкой начал рассказывать:

— Мать, слышь, иду я с Артемом домой, а соседка-балаболка встречает нас на улице, около двора, и тараторит. «Ой, какую радость-то тебе, Михалыч, господь бог послал! Дочка-старшуха пришла. Ну прямо вылитая лицом в тебя, и если бы ты, кой грех, стал бы отказываться от нее, никто бы тебе не поверил. Как две капли воды…»

Ставя на стол большой чугун с тушеной картошкой, Анна Никитична хмуро проговорила:

— Теперь уж никто не будет знать: только сыч, да сова, да людей полсела.

— Ну и пускай мелет, — усмехнулся Григорий Михайлович, взглянув на Нину. — Бывает, что и пустая болтовня в толк идет…

Артем повел на отца вопросительно-пытливым взглядом, и тот понял, что напрасно обмолвился при детях: как бы нечаянно не повторили где-нибудь эти слова.

Есть стали неторопливо и молча. Лишь изредка отец одергивал того или иного мальчика:

— Перестань лотошить! Бульбы хватит. И не сопи… Что ты воз, что ли, везешь?..

В самый разгар ужина дверь вдруг распахнулась, и в комнату вошли двое: высокий худощавый полицай и коренастый плотный ефрейтор с усиками «кляксой» по имени Фриц. У немца в руках была черная папка.

Прижав к себе Павлика и Милочку, Нина испуганно замерла: «Уж не за мной ли?»

Взмахнув длинной рукой, полицай приветствовал хозяина:

— Здравствуйте, господин писарь.

— Здравствуйте, господа, — ответил Григорий Михайлович, вставая из-за стола и кланяясь.

— О, да у вас, оказывается, прибавление в семействе! — удивился полицай, посмотрев на Нину.

— Старшая дочка пришла с Брянщины, господин Дуров, — как бы извиняясь, пояснил хозяин. — У них там голодновато. Милости прошу гостей к нашему скудному шалашу.

— Значит, помощь к вам пришла, — заметил полицай, оглядывая Нину. — Надеюсь, с паспортом?

— Конечно, а как без этого? — ответил Григорий Михайлович и, видя, что «гости» не присаживаются, спросил: — Может, чайку приготовить?

— Чай — это не горилка, — усмехнулся Дуров. Опасаясь, как бы «гости» не записали Нину в «трудовую армию», Анна Никитична пробурчала:

— Какая уж помощь! Одна немощь. Хворь.

— По виду я бы этого не сказал… — заметил полицай, посматривая на румяное лицо девушки.

— Бывает, что с виду-то яблочко красное, а нутро-то у него с червоточиной… — поспешно проговорила хозяйка.

Пока отец и мать перебрасывались с пришедшими словами, ребята вылезли из-за стола и, сбившись в кучу около люльки, устроили шумную возню, с криком и визгом.

— Чего они у вас такие шелапутные? — удивился полицай. — Как ни зайдешь — орут, словно оглашенные.

Прикрыв уши рукой и папкой, Фриц залопотал по-своему:

— Ви айне хорде вильдер![2]

— Выйдем на крыльцо, господин писарь, — морщась, предложил полицай. — Да захвати с собой подворный список жителей.