Георгий Свиридов - Стоять до последнего

От таких разговоров радость успеха несколько поблекла, Игорь ходил хмурый и тренировался с каким-то остервенением, бил по мешку с песком так, словно перед ним находился обидчик. Зомберг понимал, что словами тут ничего не докажешь.

С тех майских дней прошло чуть больше месяца. Сегодня на открытой эстраде состоится матчевая встреча со сборной флота. Конечно же, центральным боем будет поединок Запорожского и Миклашевского.

Лихо развернув машину, водитель подкатил прямо к главным воротам и затормозил. Зомберг встал и трижды звучно хлопнул в ладоши. Наступила тишина.

— Не расходиться. Сейчас выясним, где будет взвешивание. После взвешивания найдем укромный уголок и отдохнем пару часов. Кульга, — поманил рукой Зомберг тяжеловеса, — пойдемте со мной.

Боксеры стали выглядывать в открытые окна. Народ уходил из парка. Ни улыбок, ни смеха, ни песен.

— Дождя вроде не ожидается, — сказал Чернов, оглядывая ясное небо. — Сводку сам утром слушал…

— Денек на загляденье! Такие не густо выпадают, — добавил Костя. — Только загорать на солнышке да купаться.

— Может, случилось что? — сказал Ашот Васказян. — Может, какой-нибудь балшой человек… Как тогда Серго Орджоникидзе или писатель Горький, а?

— Не каркай, — отрезал Костя. — На душе у тебя перед боем кошки скребут.

— Мы тебе похороны устроим потом, после матча, если проиграешь, — улыбнулся Чернов и расстегнул ремешок на баяне. — А сейчас, Ашот, пой! Твою любимую, про ветер.

Васказян, выждав минуту, приятным тенором запел:

Спортсмены дружно подхватили:

Дверь автобуса открылась — и Кульга, странно озабоченный и хмурый, не входя внутрь, приказал:

— Сворачивай концерт! Выходи!

Песня оборвалась на полуслове. Боксеры повскакивали, посыпались вопросы:

— Морячка притоптали?

— Где взвешивание? Здесь, в конторе, или на эстраде?

Кульга хмуро смотрел перед собой, как будто бы в первый раз видел армейский автобус, боксеров, потом, махнув рукой, быстро зашагал к воротам. Спортсмены недоуменно переглянулись и гурьбой пошли за Григорием.

У входа в парк на большом фанерном щите висела афиша, красочно выполненная художником. Еще издали бросались в глаза смугло-коричневые фигуры боксеров и короткое слово — «Бокс». Под ним, четким шрифтом: «Встреча сборной команды Краснознаменного Балтийского флота со сборной Ленинградского военного округа». Дальше несколько фамилий участников и их титулы.

Миклашевский, проходя мимо, скользнул взглядом по афише, встретил свою фамилию, и как-то стало теплее на душе. Он не был тщеславным, но известность имеет притягательную силу, и наверняка мало отыщется людей, которые останутся равнодушными к ней.

Контролерши, пожилые женщины, не спрашивая билетов, посторонились, пропуская военных. Одна из них, с печальными глазами, грустно вздохнула:

— Сыночки, проходите… Проходите…

Кульга шел, не оглядываясь. Боксеры старались не отставать от него. Беспокойство командира невольно передавалось им, хотя никто из спортсменов даже не догадывался о том, что произошло.

Тяжеловес повернул от ворот налево и направился к легкому летнему строению из дерева и стекла, ярко раскрашенному, над входом которого красовалась вывеска: «Ресторан».

Ресторан оказался почти пустым, хотя обычно в воскресный день в нем трудно найти местечко. Одинокие посетители молча пили и ели, быстро расплачивались и уходили.

— Сдвигай столы, — приказал Кульга.

Боксеры забеспокоились, каждый стал прикидывать сколько и чего сможет съесть.

— Мне сметаны полстакана, — Васказян показал пальцами.

— Я ничего есть не буду, пока не встану на весы, — категорично заявил Чернов. — У меня вес!.. Норма!..

— Я тоже не могу, — решительно сказал Костя и, сверкая глазами, уставился на тяжеловеса. — Зачем привел нас, Гриша? Смеешься, что ли?

— Заткнись! — грубо оборвал его Кульга и жестом показал на стулья. — Рассаживайтесь!

Подошла официантка, полногрудая и рослая, с белым передничком.

— Меню смотрели?

— Пиво есть? — спросил Кульга.

— Есть, свеженькое.

— Каждому по кружке и по сто граммов. Ну и какую-нибудь закуску.

Официантка понимающе кивнула и удалилась.

— Тяж, ты обалдел! — Чернов вскочил. — Перед боем пить водку?!

Миклашевский смутно догадывался, что свершилось что-то тяжелое и непоправимое, что боксерский матч, возможно, и не состоится. Смутное беспокойство охватило его. Игорь хмуро и зло посмотрел на Чернова, и тот сразу прикусил язык.

Официантка принесла наполненные пивом кружки, стопки, графин с водкой и гору закуски.

— Сдвинем кружки, ребята. На счастье, на удачу!.. Может быть, никогда больше не придется вот так, всем вместе, — глухо произнес Кульга, — час назад, в двенадцать, выступал по радио Молотов…

За столом стало тихо. От удивления и неожиданности лица боксеров вытянулись. Слышно было, как чуть поскрипывает венский стул под грузной фигурой тяжеловеса.

— Фашисты бомбили Киев, Ригу, Севастополь, Каунас, Львов… В четыре часа утра началось. По всей западной границе, от Балтики до Черного моря…

Игорь хмурил брови. Не верилось, что такое могло случиться. Как же так? Вроде коварного удара, нанесенного не по правилам, ниже пояса. Еще вечером в газетах, кажется, писали о дружбе, о пакте ненападения…

Костя Игнатов резко отодвинул кружку, пиво хлестнуло через край и расплылось бурым пятном на скатерти. Он оперся руками о стол и, приподнимаясь, таращил глаза на старшину:

— Тяж, это же… война?!

— Да, Цыган, — сказал Кульга. — Война.

В ресторан пришел тренер. Анатолий Генрихович как-то сразу осунулся, постарел, усилием воли он старался сохранить на лице обычное спокойствие.

— Матч отменяется. У моряков в Кронштадте полная боевая… Нам тоже приказано возвращаться по своим частям.

Миклашевский положил на стол тяжелые кулаки, сжал до хруста. Война его не пугала. Он уже знал, что такое война. Был под обстрелом, имел ранение, правда, очень легкое, под Выборгом почти полтора года назад. Перед глазами вдруг встали печальные лица Елизаветы, Андрюшки… Все прочие мысли как-то сами собой отодвинулись, расступились. «Когда же теперь увижу Лизавету? Андрюшку? Да и встретимся ли?» Голос Кульги возвратил его к действительности.

— За нашу победу!

Звонко чокнулись. Выпили. Говорили шумно, громко. Зомберг вынул карманные часы, открыл крышку, изучающе смотрел на циферблат, словно стрелки могли ему подсказать что-то важное и главное, потом встал:

— Пора.

Они торопливо покинули ресторан. Выйдя из ворот парка, каждый невольно оглянулся, как бы прощаясь, грустно скользнул взглядом по красочной афише, на которой были изображены боксеры в ближнем бою.

Перед автобусом Кульга вдруг повернулся и поспешил к воротам. Подойдя к фанерному щиту, он вынул перочинный ножик и осторожно снял афишу.

— Товарищ военный, что вы делаете? — крикнула контролерша. — Нельзя брать!

— На память, — ответил Григорий, сворачивая плотный грубый лист бумаги. — Теперь это уже история.

Добравшись до Луги, Игорь Миклашевский на привокзальной площади встретил попутную машину из авиачасти. В кузове уже расположились несколько красноармейцев, механик и двое летчиков. Миклашевского узнали, к нему потянулись руки:

— Давай, боксер, скорее!

Игорь подал свой чемодан и забрался в кузов. Круглолицый с пушистыми бровями механик ладонью постучал по кабине:

— Трогай!

В кузове лежали два больших ящика и мешки. Миклашевский устроился на плотном брезентовом мешке рядом с летчиком. Игорь обратил внимание на шрам возле левого глаза и орден Красной Звезды на груди. Полуторка помчалась по брусчатой мостовой, мимо прокопченных корпусов тигельного завода, из труб которого в небо шел густой черный дым. Летчик, доставая папиросу из деревянного портсигара, предложил Миклашевскому:

— Закуривай, лейтенант.

— Спасибо, не курю, — ответил Игорь. — Берегу легкие.

— Предрассудки, — сказал летчик, чиркая зажигалкой. — Никто толком не знает, что полезно, а что вредно. — Он раскурил папиросу. — И мы не знаем, что ждет нас впереди, даже на один день вперед не знаем. Представляешь, позавчера меня провожали в отпуск, гуляли в ресторане на станции, а я только и успел добраться до Ленинграда, как началось… Ну, кинулся к военному коменданту, отметил документы — и назад.

Игорь слушал летчика со шрамом под левым глазом и невольно соглашался с ним, и еще думал о том, что Лизавета теперь к нему не приедет, ее просто не отпустят с работы. Думал он спокойно и рассудительно, как будто смотрел на свою военную жизнь со стороны. Волнения и переживания поутихли, приглохли, хотя все же было чертовски обидно, что война спутала все планы. А так хотелось выступить на чемпионате страны, на личном первенстве! Впрочем, слово «хотелось» он мысленно произносил лишь в прошедшем времени. Бокс тоже отодвинулся куда-то назад, в голубую дымку, в близкие довоенные дни, за ту невидимую резкую черту, которая властно перечеркнула, провела границу в жизни страны, в его жизни, четко отделив прошлое от настоящего, тревожного и неясного. Миклашевский расстегнул ворот гимнастерки, встречный ветерок трепал его волосы, освежал лицо…