Малышок - Ликстанов Иосиф Исаакович

- Уж и слова сказать нельзя! - И Сева подмигнул Кате: - Это ее симпатия, понимаешь?

- Ой, ненормальный! - засмеялась Леночка и всплеснула руками. - Вы все моя симпатия, а больше всех Катя.

Словом, на участке «Бушей» дела шли прилично. Ребята из молодежного цеха бегали за колонны справиться, получит ли Мингарей достойный ответ. Потом парторг привел кучу важных посетителей и сказал:

- Вы интересовались нашим опытом использования устаревшего оборудования - вот посмотрите.

И после того как Костя рассказал о работе участка, парторг увел посетителей в термический цех. Вообще день выдался беспокойный.

- В термический цех весь город съехался. Народу полно! Дым столбом, и музыка играет, - сообщил Колька, бегавший сдавать резцы в заправку и заглянувший по пути в термичку.

- Воображаю, как волнуется Нина, - сказала Катя. - Ужасно неприятно, когда кто-нибудь смотрит, как ты работаешь.

- Тсс! - предупреждающе зашипела Леночка. - К нам опять кто-то идет… смотреть.

Это был не «кто-то», а рыжебородый фотограф, и не один, а с неизвестным военным человеком - офицером в фронтовых погонах и с полевой сумкой.

Увидев фотографа, Катя все вспомнила - вспомнила их первую встречу, которая кончилась так печально, - и опустила голову, притворившись, что ничего не видит, хотя, конечно, ей было интересно знать, зачем они явились.

Фотограф сразу узнал ее и подошел ближе:

- Здравствуйте, Катя… Как вы поправились!

Он замолчал, снял шапку, вытер пот со лба и уставился на офицера, а офицер внимательно, очень внимательно смотрел на Катю и улыбался, трогая кончиком указательного пальца дужку своего пенсне, чтобы лучше видеть. Это было неприятно, даже обидно Кате, но она не знала, как к этому отнестись, и только покраснела.

- Ну конечно, вы не ошиблись, - проговорил офицер. - Это совершенно очевидно.

- Конечно, не ошибся! - воскликнул фотограф. - У фоторепортеров замечательная память на лица и фамилии.

- Глаза такие же синие…

- Совершенно синие! Других таких нет во всем городе. То есть, может быть, и есть, но я не встречал… Катя, можно остановить на минутку станок?

Станок замер. Замерла и Катя. Силы сразу оставили ее. Офицер достал что-то из полевой сумки и протянул Кате.

- Вы, может быть, знаете эту вещь? - спросил он.

- Это портсигар… - сказала она. - Это папин костяной портсигар… - Она смотрела на резной портсигар как во сне. Ее губы шевелились, но не получалось ни одного слова, а щеки становились все бледнее. - Откуда… это? - спросила она наконец с тоской. - Что с папой?

- Решительно, решительно ничего! - быстро проговорил офицер. - Ваш отец на днях дал мне этот портсигар вместо письма, потому что тут вырезаны его фамилия и инициалы… Я должен был найти вас, и вот…

Он не успел добавить ни слова.

В этот день инженер термообработки Нина Павловна Галкина и профессор Колышев из Института металлов сдавали специальной комиссии новый способ - новую технологию закалки тонкостенной детали, которую на заводе называли «рюмкой». Борьба с капризной «рюмкой» подошла к концу. Об этом говорили диаграммы, вывешенные возле свинцовых ванн: цех в обычной работе уже получал девяносто и больше процентов годных «рюмок». Теперь нужно было в присутствии комиссии пропустить через ванны пятьсот «рюмок». В исходе этого экзамена было заинтересовано много заводов, каливших тонкостенные детали для «катюши».

Настал решительный торжественный момент в жизни молодого завода, в жизни Нины Павловны. В цехе было тихо, так тихо, что Павел Петрович, конечно, услышал бы даже ничтожный скрип своего транспортера, но и транспортер действовал бесшумно. Печной работник клал «рюмки» в сеточки-люльки. «Рюмки» одна за другой плыли к электрованнам. Калильщики брали «рюмки» щипцами, погружали в свинец, выдерживали, вынимали, сбивали капельки свинца, окунали в масло, ставили на железный стол-каретку, а контролеры промеривали остывшие «рюмки».

Поток шел без перерывов и не требовал вмешательства Нины Павловны.

Она наклонилась к полному, важному старику, который сидел на стуле, упершись кулаками в колени, и внимательно следил за работой калильщиков:

- Профессор, первая сотня на исходе…

Снова тишина… Парторг что-то объяснял шепотом товарищам из горкома партии. Члены комиссии главка столпились возле контрольного стола. Кончался контроль первой сотни деталей. Годные «рюмки», получив меловую отметку «п» - «принята», - выстраивались пирамидкой; забракованные, получившие перечеркнутый нолик, отставлялись в сторону.

- В первой сотне девяносто одна годная, в том числе три с допустимым браком, - сказал один из членов комиссии профессору. - Начало хорошее…

- У нас бывало девяносто безусловных, - спокойно ответил профессор. - Нынешним результатом я недоволен.

- Бывало и девяносто две безусловных, - задумчиво проговорил Дикерман.

- Всего два раза, - откликнулась Нина Павловна.

- Но все-таки бывало! - И Дикерман лихо сбил с «рюмки» капельки свинца.

- Мне все же кажется, что ванны холодные, - сказал профессор. - Проверьте температуру, Нина Павловна.

- Хорошо, - ответила она безучастно, как человек, который боится потерять нить какой-то мысли, и продолжала следить за работой калильщиков, озабоченно сдвинув брови.

Сталь, сталь шла через руки калильщиков - сталь, такая крепкая и такая нежная, такая капризная, что возле нее впору было бы ходить на цыпочках и не дышать. Сколько хлопот доставила цеху непокорная сталь!

- Хорошо, профессор, - повторила Нина Павловна, забыв, что уже ответила ему, и осталась на месте, по-прежнему настороженная, почти окаменевшая.

Но ей всё мешали думать, всё мешали соединять в одну цепочку какие-то смутные догадки. Что это за шум в дверях цеха? Чей это звенящий голос: «Идемте скорее, идемте же!» Кто это мчится через цех? Катя? С каким-то незнакомым военным, который путается в полах шинели и придерживает пенсне.

- Нина! - крикнула Катя. - Ниночка! Папа жив! Смотри, папин портсигар! Это вместо письма. Ниночка!… Помнишь папин портсигар… твой подарок!

Прижав руку к груди, Нина Павловна оперлась на спинку стула и сказала:

- Зачем вы ее… так встряхиваете! Ведь это сталь…

Она пошатнулась, взяла из рук Кати портсигар, посмотрела и, как слепая, пошла в лабораторию, не замечая ничего, не зная, что по ее лицу катятся слезы, забыв обо всем на свете - и даже о комиссии главка, даже о побежденной «рюмке». Катя потащила за собой офицера, с которым вообще обращалась очень решительно.

Все продолжалось гораздо меньше минуты. Первым пришел в себя старший калильщик.

- Не сметь встряхивать «рюмку»! - закричал он на калильщиков. - Не сметь! Ведь это сталь, надо понимать!… У нашего инженера золотая голова!

Он вынул очередную «рюмку» из ванны, но не стряхнул с нее капелек свинца, опустил «рюмку» в масло, а потом не дыша, на цыпочках отнес закаленную деталь к столу.

- Как я сам не мог догадаться, что мы портили «рюмки»!… - Он счастливо рассмеялся. - Значит, муж Нины Павловны жив? Замечательно! Теперь ручаюсь за девяносто девять процентов абсолютно годных «рюмок». А?

Только тут все пришли в себя и заговорили об удивительном событии в жизни начальника термического цеха.

Ребята, конечно, не поняли, что случилось, а когда чуть-чуть поняли, Катя и счастливый вестник уже скрылись. За колоннами остался только рыжебородый фотограф. Он посмотрел на ребят с таким видом, будто только что проснулся, вздохнул и развел руками.

- Чего только не бывает, - сказал он. - Значит, ее папаша жив!

Ребята обступили фотографа, и он с пятого на десятое рассказал то, что вскоре стало известно всему заводу. Оказалось, что военный товарищ, приведенный фотографом за колонны, - это не совсем военный товарищ. До войны он работал в редакции областной газеты и писал очерки, а теперь служит в редакции фронтовой газеты и заодно посылает корреспонденции в свою родную уральскую газету. Недавно командование разрешило ему съездить на Урал и издать целую книгу военных очерков о бойцах и офицерах-уральцах. Перед отъездом домой он решил побывать в партизанском крае и собрать там материал еще для одного очерка.