Ганс Киншерманн - Кроваво-красный снег

Глава 17

Глава 17

ЛУЧШЕ СМЕРТЬ, ЧЕМ СИБИРЬ

Спокойно, как ни в чем не бывало, я спускаюсь обратно в подвал, где фельдшер накладывает мне повязку. Огромный осколок протаранил плоть над локтевым суставом и угнездился вплотную к кости. Доктор надеется, что осколок не повредил саму кость. Поскольку майор в настоящий момент отсутствует на командном пункте, я отправляюсь к командиру полка и в соответствии с уставом докладываю о своем ранении. И когда он протягивает руку, меня постигает ощущение, что oberst больше моего рад, что мне разрешено съездить на побывку домой. Однако некоторые из присутствующих здесь ревностно и, более того, с завистью воспринимают тот факт, что, пробыв здесь меньше недели, я получаю разрешение оставить поле боя из-за незначительной раны, по сути дела царапины, не угрожающей жизни. Это я точно знаю, потому что некоторые выкрикивают мне вслед оскорбления. И хотя на командном пункте никто открыто этого не показывает, я вижу, что все здесь по горло сыты войной. Люди сражаются лишь потому, что в свое время, как немецкие солдаты, они принесли присягу верности флагу и дали клятву о недопустимости дезертирства.

Я также не могу освободить себя от этого обязательства, хотя и не верю больше никакой пропаганде. Не думаю, что на данном этапе войны найдется хотя бы одна наивная душа, которая действительно верит в то, что война закончится в нашу пользу. И те бои, что мы сейчас ведем, это не более чем жест отчаяния, последний вздох перед поражением. Однако никто не осмеливается открыто говорить о таких вещах. И вовсе не факт, что если я нахожусь среди друзей, то одновременно пребываю в кругу единомышленников. Например, по дороге сюда мы видели военную полицию. Вот кто, не раздумывая, расстрелял бы любого инакомыслящего или в целях устрашения предал бы публичному повешению.

Один из моих курьеров на мотоцикле довозит меня до медицинского пункта, где спустя некоторое время меня пересаживают в машину «Скорой помощи», которая, по всей видимости, должна доставить нас в Штеттин. Тем не менее говорить о том, что мы в безопасности, еще рано, пока мы не пересечем другой мост через Одер, расположенный вне пределов досягаемости вражеской артиллерии. Мост поврежден, и нам приходится ждать наступления ночи, прежде чем удается спокойно пересечь его. Мне уже лучше — впервые за долгое время.

27 марта. «Скорая помощь» привозит нас в большой военный госпиталь в Штеттине, до предела забитый ранеными. Здесь только два медика, которые помогают выгружать из машины тяжелораненых и тех, кто не может передвигаться без посторонней помощи. До меня и еще двоих с легкими ранениями им нет никакого дела. Из-за всей этой лихорадочной суматохи невозможно найти доктора, который осмотрел бы наши ранения, поэтому мы пребываем в полусонном состоянии всю ночь и искренне рады, когда поутру нам дают горячий кофе с хлебом и мармеладом. Поскольку я могу действовать только правой рукой, парень с ранением в голову помогает мне резать хлеб.

28 марта. За все утро никто так и не уделил нам внимания, хотя медицинская сестра из организации Красного Креста присматривает за нами и снабжает болеутоляющими. Она рассказывает нам, что в городе полным ходом идет эвакуация раненых в другие военные госпитали на западе, и нам следовало бы попытаться попасть на один из этих эвакуационных поездов.

«Отступаем в Гамбург!» — заявляет обер-ефрейтор из нашей группы, с повязкой на голове. Выясняется, что это Детлеф Янсен из Бремерхафена. Мы с несколькими другими ранеными приходим к выводу, что нас объединяет одно-единственное желание — оказаться как можно дальше от Восточного фронта. И даже если нам придется попасть в плен, пусть уж лучше это будут британцы или американцы.

29 марта. Мы вместе с четырьмя другими ранеными едва успеваем добраться до Шверина, как нас тут же останавливают «цепные псы», снимают с поезда и подвергают «проверке». Свиньи! Они не церемонятся с нами, жестоко срывают повязки с наших ран, хотя мы самым очевидным образом показываем свои нашивки о ранениях. Когда же мы пытаемся протестовать против их действий, они ссылаются на «правила», которые якобы им спущены свыше: мол, таким образом, они выявляют и отлавливают дезертиров и симулянтов. Мне остается лишь стиснуть зубы и дать перевязать себя снова. Больше всего раздражает то, что эти гады мнят из себя бог весть что, а нас, бойцов с передовой, даже не считают за людей; а ведь кто как не мы рискуем собой ради них под вражескими пулями.

10 апреля. Следующие несколько дней провожу в военном госпитале в Йене. Здесь все тихо и спокойно. Госпиталь расположен в бывшей школе на окраине города. Мою повязку поменяли, гноящуюся рану промыли.

Осколок предполагается вытащить, поскольку он причиняет мне неудобство.

Кормежка здесь отличная, однако по части табака не густо — каждому из нас положено лишь по пачке. Понятное дело, что нам ее не хватает, и мы пытаемся разбавлять табак листьями ежевики. Вкус отвратительный! Немолодой солдат, пробывший здесь некоторое время и знающий все ходы и выходы, приносит нам какую-то траву, которая растет в соседнем лесу. Мы сушим ее, а затем смешиваем с табаком и таким образом растягиваем нашу скудную пайку. Вопрос в другом: как долго смогут наши легкие выдержать эту адскую смесь.

12 апреля. Буквально накануне над лагерем нависло ощущение грядущей катастрофы. Готовится эвакуация. Сегодня я, наконец, сумел связаться с отрядом противовоздушной обороны возле Апольды, в котором служит Траудель, моя девушка. Их отряд также находится в самом разгаре сборов с тем, чтобы двинуться на новое место, поэтому мне удается поговорить с ней всего несколько минут. Это была наша с ней последняя встреча.

13 апреля. Я решил присоединиться к группе раненых, которая едет в Плауэн, но и здесь меня ожидает та же проблема — переполненный госпиталь. Никому нет до нас дела; все озабочены только одним — как спасти свою шкуру.

Я знакомлюсь с одним ефрейтором, родом он из Мариенбада, что в Судетской области. Он рассказывает, что его родители держат там маленький часовой магазин. Наш разговор заставляет меня вспомнить про солдата, которому ампутировали ногу на Рождество 1942-го и который был моим соседом в санитарном поезде после кровопролития под Рычовом.

Тот солдат тоже рассказывал мне, что он родом из Мариенбада. Он расписывал красоту этого места в таких страстных выражениях, что мне тогда захотелось там побывать. И вот, по милости судьбы, сейчас я оказался совсем близко к этому прекрасному курорту. Я не стал долго раздумывать, а тотчас присоединился к молодому, светловолосому ефрейтору и еще нескольким бойцам, которым также нужно было попасть туда.

14 апреля. Прошлой ночью мы остановились в Эгере, где получили щедрые походные пайки. Нам повезло поймать попутку от станции. Грузовик этот едет на склад военного снабжения, и мы преодолеваем на нем довольно приличное расстояние. Остальную часть пути мы совершаем пешком. Погода стоит прохладная, но, как бы в компенсацию этого, солнечная.

Дорога, что ведет сквозь чудесный сосновый лес, пошла мне на пользу, и я с удовольствием вдыхаю полной грудью лесной воздух. Я бы чувствовал себя совсем хорошо, если бы не давала о себе знать рана, которая из-за всех этих передряг начала гноиться. Так что я счастлив, что мы, наконец, достигаем Мариенбада. В местном госпитале мне наверняка окажут медицинскую помощь.

21 апреля. Время бежит здесь намного быстрее, и любой из нас был бы не прочь замедлить часы, будь это возможно. Мы с пристальным интересом наблюдаем за продвижением неприятеля на обоих фронтах. Каждый надеется, что американцы окажутся здесь первыми; более того, многие рассчитывают добраться до американских позиций пешком. Но американцы еще довольно далеко от этих мест. В Мариенбаде и его окрестностях по-прежнему тихо.

Выздоравливающих солдат вновь начинают отправлять на передовую. Так как я еще не полностью выздоровел, то остаюсь в госпитале для дальнейшего лечения. Моя рана все еще гноится; процесс, судя по всему, затронул и саму кость. Отлично! Я не слишком переживаю по этому поводу, поскольку боль вполне терпима.

29 апреля. Вчера прошел слух, что американцы придут с запада и, возможно, окажутся здесь, в Судетской области, раньше русских. Мы вздыхаем с облегчением и надеемся, что так оно и будет. Мариенбад — это по сути один большой лазарет, никаких боевых частей здесь нет. Следовательно, город будет сдан победителям без боя. Правда, на окраинах города и в лесах все еще остаются немецкие войска.

Ходят слухи о некоем упертом командующем, чьи солдаты пытаются оказывать американцам сопротивление. Несомненно, даже сейчас, когда военная драма неуклонно приближается к финалу, найдутся поврежденные умом войсковые командиры, которые будут беспрекословно следовать приказам Гитлера и сражаться до последнего патрона. Они вольны поступать, как им вздумается, но я надеюсь, что они будут делать это в одиночестве, не ставя под угрозу чужие жизни. Сражаться с американцами сейчас было бы не просто безумием, но и предательством по отношению ко всем раненым, находящимся в этом прелестном городе. Потому что поступить так — значит напрасно задержать американцев, и тогда первыми в Мариенбад войдут русские. В таком случае одному богу известно, что ждет нас, раненых, и гражданское население. Храни нас, Господь! Уж если нам суждено попасть в плен, то будем надеяться, что к американцам. Известно, что, в отличие от русских, они обращаются с пленными в соответствии с Женевской конвенцией.