Булат Мансуров - Река моя колыбельная...

Хрустнула ветка, и он услышал тревожащие своей необычностью странные звуки, исходившие от белого пятна. Похолодев, мальчик замер, но, вглядевшись в пятно, вдруг понял, что это — птица. Бесшумно ступая, Мухтар подкрался к кустам и раздвинул их. Большая птица встрепенулась, шумно забив крыльями но воде, взмыла вверх и тут же косо упала, яростно забилась, снова взмыла, с дождевым шумом волоча что-то за собой, снова обрушилась в воду, беспомощно трепыхнулась и стихла.

Мухтар разглядел над водой сеть и, смело пройдя сквозь кустарник, вышел на скользкий бережок заболоченного озерка.

Птица слабо забилась. Это был длинноногий белый аист. Его крыло запуталось в сетке. Охваченный нетерпением Мухтар проворно вошел в воду и, собирая перед собой сеть, приблизился к аисту. Аист молниеносно ударил его по руке длинным клювом и яростно забился, брызгая холодной водой. Мухтар отпрянул и вдруг впереди, за озерком, увидел темную полоску камыша, а на ней широкую гладь реки, по которой скользили дорожки мерцающих огней далекого берега.

— Так это остров! Во дела! — от неожиданности вслух проговорил Мухтар.

Заслышав человеческую речь, аист забился, снова обрызгав мальчика водой.

— Да подожди ты, дура! — в сердцах выругался Мухтар и, отстранив птицу прикладом, чтобы не клюнула, начал высвобождать из сети крыло.

Аист хрипел, стегая клювом приклад.

Взошла луна. Ее призрачный свет разогнал насекомых, и теперь мимо фонаря изредка сновали летучие мыши.

Амир, закутавшись в парус, стоял па месте, где велела ему стоять Дарига.

Словно очарованный лунным светом, притаился саксауловый лес. Перестали выть шакалы. И только изредка ухали опадающие берега.

Тревожно озираясь, подошла Дарига.

— Луна! Читать можно, — высунувшись из укрытия, бодро сказал Амир и. кивнув на заросли, куда ушел Мухтар, прибавил: — Теперь ему хорошо.

Дарига задумчиво посмотрела на него, потом примирительно кивнула.

— Тебе сколько лет? — спросил Амир.

— Тринадцать.

— Ври больше! — вырвалось у Амира от удивления.

— Сам ври, — вяло отозвалась Дарига. С сомнением глянув на нее сверху вниз,

Амир сказал:

— Скажешь, тоже в седьмой перешла?

— В восьмой.

Лицо у Амира вытянулось.

— Как это?

— Так… Я в пять лет и читать и писать умела. Папа научил.

— Учитель, что ли?

— Обязательно учитель? Колхозник он, ну и что?

— Ничего. Спросить нельзя, — обиделся Амир и вдруг вскинулся: — А за что ты меня ненавидишь? Я ж не обзываю тебя. Или думаешь, что я трус? Да?.. Что ты так смотришь? Ненавидишь, да?.. Скажи!

Дарига с досадой отвернулась от него:

— Я сказала, мне жалко тебя. Как будто ты слепой или хромой…

Амир растерянно, но не обиженно пробормотал:

— Вот заладила, как сорока… Какой я хромой? Я просто никогда на реке не был.

А Мухтар всю жизнь то на рыбалку, то на охоту… И все с ночевкой… А меня даже в школу без бабки не пускали. Это первый раз я один из дома уехал. Отец на войне погиб, бабушка умерла, а мама заболела. Меня забрала к себе мамина сестра, мать Мухтара.

Тронутая его признанием, Дарига жалостливо посмотрела на него и спросила:

— Значит, Мухтар — твой брат…

Амир кивнул и пояснил:

— Двоюродный.

Он начал вытаскивать из-под паруса мокрые веревки. Вдруг он вытащил за хвост извивающуюся змею. Инстинктивно швырнув ее за борт, Амир побледнел и покосился на Даригу. Девочка несколько мгновений тоже испуганно смотрела на него, а потом вдруг рассмеялась.

В зарослях затрещало, зашуршало. Из кустов выскочил Мухтар, на откосе он сдержал бег, спрыгнул вниз, постоял, шумно дыша. и глянув на ребят, крикнул:

— Это не берег! Это остров! Берег еще далеко! Амир, подымай парус! Поплыли, пока ветерок и луна! Надо обогнуть остров, там берег!..

Дарига с затаенной радостью и восхищением смотрела на Мухтара. Амир, заметив это, угрюмо опустил голову и пошел к мачте.

Дрябло хлопал парус. Скрипела мачта, каик медленно скользил по сонному течению реки…

Сидя за рулем, Мухтар рассказывал:

— А потом аист стал драться… Клюв у него во какой! — показывая, Мухтар отмерил полствола у ружья.

— И ты его отпустил? — недоверчиво спросил Амир.

— А ну его! Я б и сам отпустил. Но он как даст клювом по башке… Пока я чесался…

Амир и Мухтар засмеялись.

Отсутствие прямой угрозы, незатейливое приключение с аистом приглушили страх, дети хохотали, боясь обронить мгновение радости, к которой постоянно устремлена детская душа.

Дарига тоже долго смеялась, но вдруг смех ее как-то сам по себе хрустнул, переломился и тоненькое жалобное завывание струйкой просочилось из самой души девочки.

Мальчики разом стихли.

— Ии-и! Де-едуу… де-д-ду-ушка-а-а!.. — судорожно вздрагивала девочка.

Мимо проплывал дремучий остров. Из тьмы его берегов к баркасу тянулись белые корявые ветки. Плач девочки из глубины острова отзывался эхом, и казалось, что там, за сплетениями саксаула, плачет еще одна девочка.

Ужас охватил ребят, и они, прижавшись спинами к девочке, как бы защищая ее, стали кричать мерзлыми голосами:

— Ата-а-а-а!..

— Зейнолла-ата-а-а-а!. Э-э-эй!

— Э-э-э-а!.. — жутко передразнивало эхо.

И чем громче кричали дети, тем страшнее откликалась ночная темень. Вдруг Мухтар вскинул ружье и выстрелил в звезды. Отозвалось далекое протяжное эхо, и снова все стихло вокруг. Равнодушно светилась река. Испуганно озираясь, безутешно плакала девочка…

Брезжил рассвет. Каик пристал к пологому берегу, на котором стоял старый аул. Несколько ломов без крыш, без стекол пустоглазо пялились на реку. Остальные дома тоже казались мертвыми.

На берегу ребята нашли пустую тачку, погрузили в нее мешок с мукой, бидон с керосином, куль соли, солдатский вещмешок и покатили тачку в аул. Ребята прошли мимо кузни с темным проемом двери. Возле кузни стоял столб, на нем висела связка ржавых подков. Аул был пуст, и от этого стало страшно. Поднялся ветер и понес пыль по дороге.

— В этом ауле мужчин нет, — сказала Дарига. — Все на войне. Молодые тети тоже… Кто на войне, а кто на руднике работает. Остались одни бабушки. Их тоже мало… Каждый год мы с дедушкой помогаем им огород копать, джугару сеять. Вон идет Куляш-апа. Она умрет, когда узнает про это… — Дарига ткнула пальцем в солдатский вещмешок.

— А ты не показывай, спрячь… — предложил Амир.

— Дедушка никогда не врал, — возразила она. — Он говорил, лучше знать, чем не знать… Обманывать хуже, говорил дедушка.

Дарнга достала из сумки трепещущий на ветру лист похоронки.

— А если она умрет? — в упор посмотрел Амир на Даригу и неожиданно строго приказал: — Не давай.

Девочка растерянно посмотрела на Мухтара. Тот пожал плечами.

Подошла старая, изможденная женщина. Слеповато вглядываясь в детей, она вдруг всплеснула слабыми руками и запричитала:

— Ай вы, бедные мои! Ай, это ты, Дарига, айналайн, где твой дедушка? Неужели умер или заболел? А это чьи дети? Ай вы, бедные мои! И керосин, и мука. А почту? Дарига, айналайн, это мне письмо? Да? Вот хорошо! Не зря ко мне аистиха вернулась. Два дня назад улетела, и нет ее и нет. Пустельга яйца ее в гнезде поклевала. Я плакала, плакала! Думала, будет несчастье. А утром слышу: прилетела моя аистиха. Во-он она!

На крыше в большом гнезде копошился аист и клювом срывал с себя клочья сети, трепыхавшиеся на ветру. Мухтар узнал своего аиста, обрадованно толкнул Амира:

— Вот он!

— Да, да! — подтвердила старушка. — Прилетела, и вижу, радость мне принесла. Это мне письмо, айналайн? Да?

Дарига сначала попридержала похоронку, которую хотела взять Куляш-апа. Потом решительно протянула ее старушке. Та взяла похоронку, поднесла близко к слеповатым глазам и, вздрогнув, быстро вернула ее девочке. Пугливой бабочкой пропорхала похоронка из рук в руки и, когда снова замерла в руках девочки, Амир и Мухтар облегченно вздохнули.

Поколебавшись, Дарига опять протянула трепещущий на ветру лист бумаги в сухие руки старой женщины, прижатые к груди. Куляш-апа отшатнулась, сжалась в комок, как от удара, и слабо промолвила:

— Дарнга, айналайн, это не мне, да?.. Дарига, верблюжонок ты мой, пожалей меня, старую верблюдицу. Я уже две таких получила, дети мои бедные! Это не мне, да? Скажите! Нет, да? У меня курт есть… Я вам курт дам, дети мои бедные.

Куляш-апа опустилась перед испуганными детьми на колени и стала развязывать узелок. Пальцы ее непослушно прыгали. Развязав узелок с белым шариком овечьего сыра, она вдруг упала на землю и заплакала, жалобно причитая тоненьким, как у маленькой депочки, голоском:

— Ой, не надо, не надо, дети мои бедные! Аистиха ко мне вернулась!.. Ой, не надо, не надо мне этой черной вести, дети мои бедные! Аистиха ко мне прилетела!.. Всех забрала у меня война, дети мои бедные!.. Ой, не надо, не надо! Аистиха ко мне прилетела!..