Геннадий Гончаренко - Годы испытаний. Книга 1

2

Когда Миронов уже собрался спать, по коридору раздались торопливые шаги Жигуленко.

Евгений вернулся радостный, возбужденный.

- Такая погода, Саша, что и не уходил бы со двора. Воздух сто тысяч стоит.

Он стремительно распахнул окно.

- Не возражаешь? А то у нас душно. Слышишь, девчата поют. Ночные жаворонки…

Жигуленко быстро заходил по комнате, скрипя половицами. Потом присел на койку Миронова.

- Сашок, скажи по-дружески: нравится тебе Наташа?

Миронов удивленно взглянул на Жигуленко:

- Задавака она…

- Нет, Сашок, ты напрасно. Девчонка она неплохая. Только что в кино с ней и подругой ее Ритой был. А с ними неотлучно и тот лейтенант, помнишь, что от нее тогда не отходил. Видать, влюблен в Риту: и не дышит, когда сидит возле нее. А ведь не пара она ему. Нежная, красивая, говорят, хорошо на пианино играет. А он мужик грубый, неотесанный… Двух слов связать не может. И во всем ее до смешного копирует: она вздохнет тяжело - и он, она улыбнется - и он. Что она ни скажет, тотчас же услужливо поддакивает… Вот ты говоришь о Наташе - задавака. А какая, скажи, девушка не набивает себе цену? Кстати, она о тебе спрашивала.

- Неправда.

- Нет, правда. Где, говорит, ваш товарищ?… Ну, я отвечаю ей в шутку: «Он серьезными делами занят». А она мне: «А почему он девушек боится? В клуб на танцы не ходит?» Не помню, говорил я тебе или нет, как-то иду мимо клуба: «Дай, - думаю, - зайду». Ну, зашел, и потанцевали с Наташей…

3

В полковом клубе окончились танцы, и толпа людей, хлынувшая шумным потоком, быстро растворилась в ночной тьме. То там, то здесь раздавался звонкий девичий смех, но Жигуленко с Наташей долго шли молча.

- Мне кажется, что вы добрая, Наташа, - прервал молчание Евгений.

- Я? - в ее голосе прозвучали и удивление и насмешка. - Для кого как… Но бываю и злой…

- Пожалуй, что и так. Вы помните нашу первую встречу на танцах? За что вы тогда на меня обиделись?

Наташа промолчала. Они подошли к ее дому. Евгений, держа под руку девушку, замедлил шаги: ему хотелось еще побыть с ней. Этого хотела и Наташа. Но какой-то беспокойный бесенок часто толкал ее на необдуманные поступки.

- Мне пора… Уже поздно…

- Что вы, Наташа! Так скоро? - голос Евгения зазвучал обиженно.

- Мачеха будет ругать… Который час?

- Половина двенадцатого.

- А мачеха у вас сердитая?

- Всякое бывает… - Наташа раздумывает: «Идти домой не хочется».

Евгений угадывает ее колебания.

- Давайте присядем.

Они садятся на скамейку у калитки.

- Наташа, вы хорошо танцуете.

- У меня стаж.

- Большой?

- Около года.

- Танцы - буржуазные пережитки. Я за то, чтобы их запретили.- Евгений улыбается.

Она видит это по ровным рядам белых зубов.

- А я против.

- Почему?

- Это бы затруднило знакомство.

Жигуленко пододвигается ближе, берет руку Наташи. Она осторожно освобождает ее.

- А где пропадает ваш друг Миронов?

- Читает, наверно. Он книголюб. Чудак. Увлекся Гомером. Стоит тратить время на такие ветхозаветные древности!

- Ветхозаветные? А представьте, я тоже читала Гомера, мне нравятся и «Илиада» и «Одиссея». Герои этих книг прямо-таки живые люди.

Евгений удивленно посмотрел на девушку. Он почувствовал, что сделал промах, и поспешил оправдаться.

- Я тоже люблю читать, но не старину, которая попахивает нафталином.

- Значит, вам не нравятся «Овод», «Спартак»?

- Ну, бывают исключения, иногда и о старине пишут неплохо, - неопределенно отозвался Жигуленко. - Вот хотя бы Байрон. Его «Корсара» я раз десять перечитывал.

- Байрона я тоже люблю. У него звучный, красивый стих… Но мне не нравятся его одинокие люди, занятые только собой и своими переживаниями… А музыку вы любите?

- Да, но только не классическую… Уж слишком усиленно пичкала ею меня мать, таская по филармониям и театрам. Она у меня артистка. Голос у нее был потрясающий. В одно прекрасное время она вообразила, что я недюжинный талант, и беспощадно приковала меня к роялю. Но Чайковский из меня не получился. И я вспоминаю эти годы с отвращением.

- Играть на пианино было и моей мечтой. Да все как-то не удавалось. Осенью этого года у нас в полковом клубе собираются организовать музыкальный кружок. Обязательно буду учиться играть на пианино.

- Вы верите: я буквально был мучеником искусства. Кого только не собирались делать из меня мои предки!

- Какие предки?

- Да мои родители… Моя маман на этом не успокоилась. Вопреки желанию отца - он у меня известный инженер-энергетик и мечтал, что я изберу его профессию,- она упорно хотела открыть во мне какой-нибудь талант. Я заучивал и декламировал на память монологи всяких гамлетов, обучался искусству балетного танца, рисованию масляными красками и даже писал стихи.

- Как же получилось, что вы стали военным? Не раскаиваетесь в этом?

- Что вы! Ведь я же добровольно пошел в военное училище. После десятилетки я долго мытарился, решал вопрос: кем быть, куда пойти учиться? Спасибо, дальний родственник - троюродный брат (он старше меня на три года) - помог дельным советом. Встречаю я его разочарованный всем и всеми. Он в блестящей форме - лейтенант - и говорит: «А что, если тебе, Женька, пойти в военное училище? Ведь ты прямо рожден быть военным. Парень ты отчаянный. Да и какая же профессия в наше время может быть почетней, когда нашу страну окружает столько врагов?»

- Значит, вы довольны выбором беспокойной профессии?

- Как видите. Но в жизни делается не всегда так, как бы хотелось. Многое в службе зависит не от наших желаний. Посылали меня сюда - обещали роту, а пришлось взводом командовать.

Наташа посмотрела на него долгим, оценивающим взглядом.

- Когда у папы спрашивают, любит ли он свою профессию, он отвечает шуточными стихами… Хотите, прочту?

- Прочтите. Я люблю стихи слушать.

- Как твои, солдат, дела? Трудна служба?

- Тяжела…

Только ляжешь - подымайсь,

Станешь в строй, кричат: «Равняйсь!»

Каждый час зовет дорога,

Сел за стол, трубят: «Тревога!»

И творится вот такое:

Нет ни день, ни ночь покоя.

- Потерпи, солдатик, малость,

Чепуху служить осталось.

Вот он службу отслужил.

Все на свете пережил,

Холод, зной, броски, тревоги,

Перемерял все дороги.

Говорят: - Домой идите.

Что? Домой вы не хотите?

Удивительный мужик!

Отвечает: - Я привык.

- Значит, вытерпел, прижился?

- Не прижился, а сроднился…

Сдвинул брови очень строго:

- Да, профессий в жизни много…

Мне же по душе, ребята,

Быть родной страны солдатом.

- Там ведь служба тяжела?

- Как кому, а мне - мила.

- Кто это написал?

- У папы в полку служил сержант-сверхсрочник Березкин. Сейчас он в военном училище учится. Его стихи в дивизионной газете печатали.

В квартире, где жила Наташа, распахнулось окно и показалась коренастая фигура Канашова. Он будто всматривался во тьму. Наташа встала.

- Который час?

- Половина первого.

- Мне пора. Папа ложится спать. Он всегда перед сном открывает окно в своем кабинете.

Евгений задержал руку девушки.

- Пойдемте завтра в клуб, на картину «Если завтра война».

- Хорошо.

- До свидания, Натаща.

- Спокойной ночи.

Возвращаясь домой, Жигуленко думал: «Для начала хорошо. А дальше - будем действовать по обстановке».

Наташа хотя и устала после танцев, но сразу уснуть не могла. Пестрой чередой проносились мысли: «Красив… Неглуп. Но что-то в нем вызывает недоверие. Избалованный маменькин сынок? Но военная служба, видно, ему по душе… Чем-то он напоминает мне Виктора, мою первую, неудачную любовь… Он тоже был красив, кружил девушкам голову, а любил только самого себя… А впрочем… может, он и не такой…»

Глава пятая

1

В одно из воскресений командир дивизии Василий Александрович Русачев сидел в мягком кресле и перечитывал любимую книгу «Конармия». На столе сердито, как горный поток, клокотал самовар, и от крышки его вихрились седые завитушки пара.

Увидев, что муж доедает варенье, Марина Саввишна щедро наполнила вазу.

- Давай, Васенька, налью еще стаканчик.

- Нет, хватит.

- Ну тогда поешь варенья, - и она пододвинула вазу. Белый кружевной передник Марины Саввишны резко оттенял ее смугловатую кожу, а блестящие черные глаза и приветливая улыбка располагали к ней, и каждому хотелось сказать ей что-нибудь приятное. Но когда она хмурила брови, две глубокие поперечные морщины, расходясь от переносицы, делали ее лицо решительным.

На этот раз муж, углубленный в чтение, даже не отрывая глаз от страницы, положил себе в рот несколько ложек варенья - он по-детски любил сладкое. Густая янтарная капелька упала на страницу книги, раскрытую у него на коленях. Марина Саввишна аккуратно сняла капельку полотенцем и решительно закрыла книгу, отложив ее в сторону.