Евгений Костюченко - Спецназ обиды не прощает

Лето пролетело в непривычных хлопотах. Клейну приходилось вставать в шесть утра, чтобы к восьми успеть на работу. Панин пристроил его в бригаду молдаван-облицовщиков. Сначала он был на подхвате, потом научился класть кафель и работал с молдаванами на равных. Они уважительно называли его Мюллером.

Можно было бы и не работать. В кожаном портфеле хранились тугие пачки серо-зеленых бумажек. И вытягивая по бумажке в неделю, можно было безбедно валяться на диване. Или на багамском песке. Но он терпеливо укладывал плитку к плитке, потому что только работа отвлекала его от тяжелых мыслей. Кроме того, эти деньги предназначались для дела.

Он ушел на дно, тщательно обрубив все связи с холдингом. Последней такой ниточкой был звонок президенту. Панин был против. Исчезать так исчезать. Но Клейн сухо заметил: «Не знаю, как у вас, у комитетчиков. Но спецназ обиды не прощает». Он позвонил президенту.

— Я был на похоронах вашего брата, — сказал Клейн, не представляясь.

— Кто это? Ты? — Президент не сразу, но узнал его по голосу. — Ты мне очень нужен. Был на похоронах? Почему не подошел?

— Хотите знать, как все получилось? Тогда давайте встретимся. — Клейн сделал вид, что не расслышал вопроса. — Записывайте координаты.

Они встретились, и полковник рассказал все. В виде резюме. Картина получилась такая. Президент и Мишаня Шалаков втянули Клейна и его людей в опасное дело. В безнадежно опасное дело. Клейн потерял троих друзей. Это были лучшие и последние друзья. Дальше. Клейн потерял жилье и работу. Он потерял все.

— Ничего ты не потерял, — перебил его президент. — Завтра же выходи на работу, и все будет нормально.

— Итак, я потерял все, — продолжил Клейн, когда президент затих. — Кто за это ответит? Шалакова больше нет. Отвечать вам.

Президент долго молчал, протирая очки кончиком галстука. Наконец, он заговорил.

— Да, отвечать мне. Ты можешь меня презирать, ты можешь мне не верить, но я тут ни при чем. Эта тварь, Шалаков… Мне его навязали из Москвы. У него такие связи были! Кто же мог знать? А дело он делал, результат давал всегда. Кто же знал, какая это тварь! Ты мне веришь? Хотя это теперь неважно. Отвечать мне. Ну, что… Могу ответить только деньгами. Твои потери ничем не компенсировать. Но хоть что-то… Я сам брата потерял, я тебя понимаю. Но ты, может быть, крови моей хочешь? Ты, может быть, на эти деньги киллера для меня найдешь?

— Довольно обидно слышать такое.

— Тогда почему бы тебе не вернуться в холдинг? Я заплачу тебе, сколько ты назначишь, и ты снова получишь все.

— Пока это невозможно, — сказал полковник. — Кроме вас и Шалакова есть еще третий ответчик. Я займусь им на ваши деньги. Кстати, это и в ваших интересах.

— Что за ответчик?

— Не могу сказать. Но на всякий случай, не связывайтесь ни с какими гуманитарными фондами, — посоветовал Клейн.

Президент в тот же день передал ему два кожаных портфеля. Один остался у Панина, другой Клейн держал у матери.

С большим трудом он заставил Марину переехать в зубовскую квартиру. Когда они вошли туда впервые, все вещи валялись по полу, ящики стола были выдвинуты и даже холодильник открыт. Степан так торопился уйти на дно, что не стал наводить порядок. Этим занялась Марина с дочками.

Зубовская машина куда-то исчезла, но Марину это не очень расстроило. Во-первых, на освободившееся место она могла поставить свою «двоечку». А во-вторых, для нее это было лишним доказательством того, что Степан жив (без квартиры он проживет, без машины вряд ли).

Ему не хотелось лишать ее надежды. Но все случилось само собой. Однажды он пришел к ней после работы, чтобы помыться. Да и остался. А наутро она сказала, что Степан не вернется. Она поняла это еще тогда, в ту кошмарную ночь. «Этого можно было ожидать», сказала она. Ей всегда казалось, что он покрыт какой-то защитной оболочкой. Оболочка позволяла ему как-то выжить среди людей, как-то терпеть их, прислуживать ничтожеству, пить с подонками, в общем — жить в обществе. Но оболочка была хрупкая, и в последнее время сквозь трещины иногда прорывалось что-то пугающее. И после этой истории… Бандиты сорвали с него эту оболочку, и он облегченно распрямился. Он просто стал самим собой, и ему нечего делать здесь.

«А ты совсем другой», сказала она, теснее прижимаясь к нему.

Клейн не стал объяснять ей, что она заблуждается. У Степана и у него было много различий, но в одном они были одинаковы. У них была общая война.

И эта война еще не кончилась. Поэтому нельзя рассчитывать, что он засидится в тылу. Его место там, где от него больше пользы. И как только поступит сигнал, он отбросит недокуренную сигарету и пойдет заниматься делом. Пойдет ломать, взрывать и убивать, потому что это он делает лучше многих.

Но сейчас он имел полное право насладиться тыловой передышкой.

Оказалось, что Марина не любит готовить, зато ее девчонки могут не отходить от плиты весь день. И вечером его всегда ждал вкусный ужин. Это был ежедневный ритуал. Обычно он приходил раньше Марины. Дожидаясь ее, потягивал пиво перед телевизором. И вот — долгожданный звонок. Девчонки бежали к двери, раздевали маму, разгружали сумки, подносили домашние тапочки. Только собравшись полным составом, они садились за ужин. Потом они смотрели какой-нибудь сериал, а он мыл посуду и ложился спать пораньше, чтобы встать в шесть утра. Так пролетело лето.

В августе началась война с ваххабитами в Ботлихском районе Дагестана. Клейн сразу вспомнил все, о чем ему рассказывал Панин, и чуть не запил с досады. Опоздали. Опять опоздали. Ведь ясно же было, что они ударят именно там. Ведь предупреждали. Все напрасно.

Его не удивил взрыв жилого дома в Москве. После первого взрыва он каждое утро ожидал сообщения о втором, и дождался. Неужели все повторится? Он позвонил Панину, но тот куда-то пропал.

Появился Димка в конце октября. Примчался среди ночи. Панин долго и цветисто извинялся перед Мариной, она едва успела собрать им термос и сумку с едой в дорогу, и прямо от Почтамта, с нулевой версты, они рванули в Москву на панинской «ниве».

В ту ночь трасса словно вымерла, и даже гаишники куда-то попрятались. Они пролетели свои 750 км, останавливаясь только на заправках, и молчали всю дорогу.

На задворках какого-то рынка, поплутав среди фургонов и складов, они увидели на голой стене небрежную надпись «шашлык» — и неровную стрелку рядом.

Панин уверенно направился к угловому столику, где сидели двое. В другом углу шашлычной четверо азербайджанцев сдвинули три стола. В воздухе густо слоился табачный дым.

Двое за угловым столиком были друзьями панинских друзей. Им тоже предложили работу в известном направлении. Работу, о которой нельзя будет рассказывать даже внукам. Которую никто, кроме них, не сделает. И за которую им даже не заплатят ничего, кроме капитанского жалования.

Двое за угловым столиком обернулись и встали, бесшумно отодвигая стулья.

— С прибытием, — протянул руку скуластый, с раскосыми глазами. — Будем знакомы. Капитан Андреев.

— Капитан Мустафаев, — улыбнулся смуглый восточный красавец.

— Капитан Ковальский, — представился Панин.

— Капитан Зубов, — назвал себя полковник Клейн.

Йолдаш — (азерб.) — товарищ

Баш уста — (азерб) «есть!», «слушаюсь!»

ВВ — взрывчатое вещество

«мирняк» — мирное население

«двухсотый» или «021» — убитый.

Документ подлинный

Джыз-быз — мясное блюдо

названия улиц и районов Баку

Киши — «мужчина», разговорная форма обращения..

медресе — духовное мусульманское учебное заведение

ДГБ — дудаевский «департамент госбезопасности»

ваишник — регулировщик ВАИ — Военной Автоинспекции

«винторез» — бесшумная снайперская винтовка

«под планом» — накурились анаши

«it works» — это работает (англ.)

салабон, салага — презрительное название молодых солдат

табачная фабрика имени Урицкого

документ подлинный

ЗакВО — Закавказский военный округ

сол (азерб.) — зд. «Левой!»